Моби Дик - Герман Мелвилл

Пока я столь внимательно его изучал, притворяясь при этом, будто гляжу в окно, за которым бушевала вьюга, он не обращал на меня никакого внимания, всецело занятый книгой. Помня, как славно провели мы минувшую ночь, я нашел его равнодушие весьма странным. Однако дикари вообще странные создания, иной раз их совершенно не поймешь. Я, между прочим, заметил, что Квикег почти не общался с другими моряками в гостинице и не делал никаких попыток к сближению, словно бы вовсе не желая расширить круг своих знакомств. Поразмыслив немного, я счел это признаком некоего духовного превосходства. Передо мной был человек, за тысячи миль заброшенный от родного дома, человек, очутившийся среди людей столь чуждых ему, как если бы он залетел на Юпитер; и тем не менее он, по-видимому, совершенно спокоен, сохраняет полнейшую невозмутимость, довольствуется собственным обществом, и, конечно, тут сразу видится безупречный философ, — да только сам он, разумеется, и слова такого не слыхивал.

Мы сидели в пустой комнате, перед камином, в котором огонь вначале яростным жаром обогревавший воздух, теперь едва теплился, привлекая мой задумчивый взгляд. За обмерзшим окном угрюмо завывала метель, и странные чувства стали зарождаться в моей душе. Во мне словно что-то растаяло. Ожесточенное сердце уже не вело борьбы против волчьего мира. Моим исцелителем стал этот умиротворяющий дикарь. Вот он сидит здесь, и уже самая его невозмутимость говорит о характере, чуждом цивилизованного лицемерия и вежливой лжи. Я придвинул поближе к нему свой табурет и пытался заговорить. Поначалу он как будто не замечал моих стараний, но, когда я сослался на его ночное гостеприимство, он спросил, будем ли мы и сегодня спать вместе. Я ответил утвердительно, и мне показалось, что он остался доволен этим, и, может быть, даже польщен.

Теперь мы вместе взялись за книгу, и я постарался объяснить ему цель книгопечатания и смысл нескольких помещенных в книге рисунков. Так я завладел его вниманием, а немного спустя мы уже болтали, как могли, обо всяких вещах. Потом я предложил: «Закурим?» Он вытащил свой кисет и томагавк и любезно предложил мне затянуться. Так мы и сидели, передавая друг другу его удивительную трубку и по очереди затягиваясь дымом.

Если до этого в душе Квикега еще оставался лед равнодушия, то тепло нашей трубки и этих минут окончательно его растопило, и мы стали близкими друзьями. Когда трубка была выкурена, он прижался лбом к моему лбу, обнял меня и объявил, что отныне мы повенчаны, что на языке его родины означало, что теперь мы как бы братья и он готов умереть за меня, если возникнет в том необходимость.

После ужина мы еще немного поболтали и покурили, а затем вместе отправились в спальню. Он преподнес мне в подарок новозеландскую голову. Затем достал свой огромный кисет и, порывшись в табаке, извлек что-то около тридцати долларов серебром. Разложив монеты на столе, он поделил их на две равные кучки и, пододвинув одну из них ко мне, сказал, что это — мое. Я начал было возражать, но он просто взял и ссыпал монеты в мой карман. Затем он стал готовиться к вечерней молитве — достал идола и отодвинул экран, прикрывавший камин. По некоторым признакам я понял, что он хочет, чтобы и я присоединился к нему. Ну что ж, если я желаю, чтобы он уважал мою религию, то почему же мне не уважать его религию? Я поджег стружки, помог установить бедного маленького божка, вместе с Квике- гом угостил его подгорелым сухарем, дважды или трижды ему поклонился, поцеловал его в нос, и только после всего этого мы разделись и улеглись в постель — каждый в мире со своей совестью. Но, прежде чем уснуть, мы еще раз выкурили трубочку, и Квикег, убаюканный и завороженный мягкими волнами табачного дыма, колыхавшегося над нашей кроватью, погрузился в воспоминания, из которых я узнал историю его жизни.

Глава восьмая

Его жизнь

Квикег был туземцем с острова Коковоко. Еще свежевылупленным дикаренком, бегая без присмотра по родным лесам, он испытывал сильнейшее желание поближе познакомиться с христианским миром. Отец его был верховный вождь, иначе говоря, царь в своем племени, дядя — верховный жрец, а по материнской линии он мог похвастать тетками, которые были женами непобедимых воинов. В его жилах, таким образом, текла настоящая цар- 

ская кровь, хотя, боюсь, несколько подпорченная людоедскими наклонностями, которые он свободно удовлетворял в дни своей простодушной юности.

Однажды кострову подошло судно из Сэг-Харбора, и Квикег решил отправиться на нем повидать белый свет. Однако команда корабля была полностью укомплектована. Но Кви- кег был не тот человек, чтобы отступать. Он взял каноэ и один уплыл к далекому проливу, через который должно было, покидая остров, проплыть судно. По одну сторону пролива тянулся коралловый риф, по другую — узкая коса, покрытая мангровыми зарослями, которые поднимались прямо из воды. В этих зарослях он и спрятал свое каноэ, поставив его носом к морю, а сам уселся на корме, низко держа над водой весло. Когда корабль проходил мимо, он, точно молния, ринулся наперерез, достиг борта, пинком ноги перевернул и потопил свое каноэ, взобрался по якорной цепи и, во весь рост растянувшись на палубе, вцепился в кольцо рыма и поклялся не разжимать рук, даже если его станут рубить на куски.

Напрасно капитан грозился вышвырнуть его за борт, напрасно замахивался топором над его обнаженными руками — Квикег был царским сыном, потомком гордых воинов, и он не шелохнулся. Наконец, пораженный его бесстрашием, капитан смягчился и сказал, что Квикег может остаться. Его поместили в кубрике среди матросов, и он стал китобоем.

Я осторожно поинтересовался, не собирается ли он вернуться на родину и стать вождем своего племени, поскольку его старого отца, наверно, уже нет в живых. Квикег ответил, что не собирается, во всяком случае — в ближайшее время, что ему еще хочется поплавать по всем четырем океанам и что гарпун китобоя вполне заменяет ему царский скипетр.

Узнав, что я тоже намерен наняться на китобойное судно и с этой целью отправляюсь в Нантакет, он сразу же решил не расставаться со мной, поступить на то же судно, что и я, попасть в одну со мной вахту, в один вельбот, за один стол, короче говоря — разделить со мной все превратности судьбы и, взявшись за руки, вместе черпать все, что пошлет нам удача. Я на это с радостью согласился и не только из-за привязанности, которую чувствовал к Квикегу, но и потому, что отлично понимал, что такой опытный гарпунщик может быть необычайно полезен мне, мало сведущему в тайнах китобойного дела, хотя и неплохо знакомому с морем.

Глава девятая