На суше и на море - Игорь Подгурский

Он еще полчаса пошатался по деревне от избы к избе, но новостей о французском офицере с кокошником не раздобыл. Правда, одна дряхлая старуха, также перепутав, видимо, мундиры, гостеприимно пригласила его на сеновал. Скуратов гордо отказался.

– Ну, так водички испей колодезной, – предложила старуха. – Чай, запарился на таком-то морозе. Погоди, принесу.

Малюта хмыкнул и патриотично настроенную деревню поспешил покинуть.

…На вороватого француза он совершенно случайно наткнулся два часа спустя в перелеске за рекой. Об ошибке не могло быть и речи. Офицер в окружении трех солдат грелся у костерка. Заметив приближающего к ним промерзшего военного, оккупанты вяло зашевелились.

– Нет места, нет, – заорал один из гренадеров, прикрывая телом кусок жаренной на костре конины. – Ступай себе, бог подаст!

Второй солдат оказался лаконичнее: наведя на Малюту ружье, он выразительно махнул рукой куда-то в сторону.

Третий, окоченевший и лязгающий зубами, смотрел на Скуратова безумными глазами так нехорошо, что впервые за последние сорок девять лет Малюта почувствовал себя неуютно.

Было очевидно, что его – и в который уже раз – по ошибке приняли за парижанина. Разочаровывать французов он не торопился.

В отличие от своих приятелей по несчастью офицер оказался настоящим дворянином из бывших.

– Садитесь, камрад, – приветствовал он покрытого инеем Малюту. – Даже в годину несчастья надо оставаться людьми. Ешьте. И накиньте шинельку трофейную.

Скуратов с отвращением посмотрел на конину и вежливо отказался. Покопавшись в вещмешке, он достал бутылку самогона и пустил ее по кругу, начиная с офицера.

Французы оживились, и даже в глазах полубезумного гренадера появилась радость.

– Куда идете? – поинтересовался Скуратов, когда, описав круг, ополовиненная бутылка вновь оказалась в его руках.

– Понятия не имею, – пожал плечами офицер, подбрасывая в костер ельник. – Мне лично все равно. Мы заблудились.

– Да-а, – протянул Малюта, – без компаса сейчас туго. А может быть, на Дон махнем, к Деникину?

– Запросто, – согласился француз, поливая свою порцию конины кетчупом, извлеченным из кожаного чемодана. – А что такое Дон? И кто такой Деникин?

– Старый приятель, – задумчиво пояснил Скуратов, исподволь поглядывая на собеседника. Тот, как ни странно, производил вполне приличное впечатление: соусом не обляпался, форму носил аккуратно, даже сапоги как-то умудрился сильно не испачкать.

– Приятель – это хорошо, – элегантно вытирая губы тонким батистовым платочком, кивнул офицер. – Ведите нас, дружище. Я с вами. Напоминаете вы мне кого-то. Мы, случаем, на брудершафт на Монмартре не пили?

– Вряд ли, – усомнился Скуратов, поднимаясь на ноги. – Я вообще-то не пью. Так, для сугрева.

Строго говоря, Малюта не сомневался, что при необходимости мог бы на месте положить рожами в снег всех четверых окруженцев. Но торопиться не стал. «Доведу до городка, а там уже и решу, что с ними делать», – подумал Скуратов.

И они пошли.

Где-то через час Малюта вывел своих подопечных к какому-то запущенному парку у реки. По его заснеженным аллеям они подошли было к высокому особняку, как вдруг раздавшийся где-то рядом радостный вопль заставил их рухнуть в сугроб.

– Огня тащи, огня! – неслось от особняка. – Поспешай, Пафнутий! Надо засветло управиться.

Малюта выглянул из-за слабо укрывающего его куста акации и присвистнул. Вокруг особняка носились какие-то нечесаные мужики. Дом был окружен, а намерения мужиков недвусмысленны: в руках появившегося Пафнутия чадил смоляной факел.

«Усадьбу жгут, – мысленно констатировал Скуратов. – Накипеловцы, должно быть».

Он уже было хотел увести своих подопечных стороной, как вдруг из окна особняка выглянула прелестная – даже на расстоянии – девушка.

– Господа, – нежным, тонким голоском обратилась она к мужикам. – Господа, вы звери.

– Небось, крест носим, – всерьез обиделся Пафнутий. – А ты, барышня, не лайся, не лайся. Атаман сказывал: мы нынче не холопы, а люди вольные. Нам Наполеошка волю дал.

– Он же враг Отечеству нашему, – возмутилась девушка.

– Враг, – согласился Пафнутий. – Мы и его пожжем опосля. А жену егойную, Конституцию, – на трон. И волю не отдадим. Так, братцы?

Братцы восторженно взревели.

– А ты, барышня, из дому вылазь и беги, куды знаешь, – миролюбиво закончил Пафнутий. – Мы, чай, сами христиане, с понятием. Мы авось кого не душегубим. Жаль, батюшки твово нет. Ну да ладно – свидимся.

– Никуда не уйду, – всхлипнула барышня и разрыдалась.

– Ну, как знаешь, – развел руками Пафнутий. – Только ты, милая, потом не обижайся, если оно что. Было бы предложено. Поджигать, что ли, мужики?

Скуратов еще мучительно размышлял, что именно он может предпринять в этой явно нестандартной ситуации, а французский офицер уже действовал.

– Примкнуть штыки, – скомандовал он гренадерам. – За Родину, за Бурбонов! То есть за императора нашего Бонапарта! Ур-ра!

Французы бросились в атаку.

Мужики у особняка сначала слегка опешили, а потом нехорошо обрадовались и с кольем наперевес устремились во встречный бой.

– За Конституцию, мамку нашу! – ревел Пафнутий.

Скуратов с досады сплюнул в снег. На сугроб упала ледышка – морозило все сильней. «Что же делать-то?» – задумался было Малюта, а ноги уже несли его впереди французов.

– Стоять! – загромыхал он, вырываясь посередь двух линий атакующих и выхватывая саблю наголо. – Стоять, тля продажная! Ядрит вашу разъядрит!

Далее следовал лексикон абсолютно нецензурный, а потому знакомый накипеловцам с детства.

– Во дает! – притормозил и встал как вкопанный Пафнутий. – Никак, барин?

– Если что – вы мои пленные, – успел шепнуть французскому коллеге Скуратов, прежде чем снова заорать на мятежных мужиков.

– А вы великолепно владеете местным языком, приятель, – шепнул в ответ француз. – Любопытный диалект… Поволжский?

Но Скуратов уже орал:

– Вы мне это что? Это куда? Бунтовать? Канальи! А вот я вас в кандалы! В Сибирь! На Сахалин! В острог! Вы у меня, лапотники, всей деревней Беломорканал детскими совочками выкопаете. Я вам покажу, быдло, самую гуманную в мире конституцию! Я вам устрою социальное государство! Я вам такую монетаризацию в ваши гнусные конопатые рожи законопачу, что вы «Боже, царя храни!» хором взвоете.

Мужики, опустив колья, потупились, но каждому слову Скуратова внимали с почтительным благоговением и жадным вниманием.

– Свободы хотите? – не снижал пыла Скуратов. – А по морде ваучером не хотите? По скотским харям по вашим?

Мужики, побросав дубье, рухнули на колени в снег и горько заплакали:

– Не вели казнить, родимый. Прости нас, батюшка, – скулил какой-то старичок. – Чисто затмение нашло! Все конкретно через атамана нашего, будь он неладен. И Пафнутий этот еще… У-у, зараза… демократ!

Старик изловчился и ловко ткнул в нос стоявшего тут же на коленях с покаянным видом Пафнутия.

– Это помощник атаманский, – пояснил старик, и все вокруг дружно закивали. – Они, аспиды, нас с пути праведного и сбили. Говорят, воля дадена, а бояре да господа ее от нас скрывают. Али не врут?

– Врут. Но воля будет, – твердо пообещал Скуратов, слегка остывая. – Лет через пятьдесят дадут вам и волю… Будет вам такая воля, что взвоете. От радости. А пока срок не вышел. Ждите.

Мужики, утирая слезы умиления, поднялись и стадом баранов, лишенных присматривающего за ними пса, сгрудились вокруг Скуратова. Он едва успел шепнуть французу, чтобы тот поспешил успокоить невольную заложницу в ее брошенном дворянском гнезде.

– А вот я извиняюсь, – указал старик на вошедших в дом французов, – это, стало быть, наши?

– Пленные, – успокоил бдительного старикашку Малюта. – Цыц у меня. Дело тайное. По указу императорскому. Да вы встаньте.

Мужики тем временем опять успели верноподданнически распластаться на снегу.

– Встаньте, говорю. Где атаман?

– В соседний партизанский отряд ушел, – охотно и добросовестно доложил старик, вставая и отряхивая порты. – Сказал, что надо бы вместе действовать. И в другие отряды гонцов послал – к Василисе Кожиной, к Петрухе Молоту, к Ерошке Дубу и к Маньке Облигации. Чтобы, значит, на Москву гуртом идтить – Наполеона с Кутузовым вышибать, а Конституцию – на трон.

– Ясно, – помрачнел Скуратов. – Так, где Пафнутий?

Два рослых мужика пошарили промеж толпы и швырнули под ноги Малюты плачущего от страха мятежника.

– Знаешь, что с тобой будет за бунт?

– Вестимо, – шмыгнул носом Пафнутий, – петля.

– Могу и в Сибирь отправить, – уточнил Скуратов. – Но тогда – всю деревню. А если петлю выберешь – тебя одного повесят, а остальным послабление сделаю. Два года – двойной оброк. Выбирай.

– А чо тут выбирать? – грустно вздохнул бунтовщик. – Что тут повесят, что свои же на этапе и придушат. Вешайте, люди добрые, не стесняйтесь. Пострадаю за общество, за народ честной, православный. Не поминайте лихом раба божьего! Один в поле не воин. Баба с возу – кобыле легче. Где наша не пропадала… Назвался груздем – полезай в кузов. На миру и смерть красна!