Повесть о солдатском бушлате - Борис Никольский

Макаров отчётливо представил себе дымящиеся бачки с борщом, кашу, залитую горячим, прозрачным жиром. Да что там борщ! Сейчас бы хоть только погреть ладони о горячие бока миски!

Он вытащил из сумки леденцы и раздал их ребятам.

— Доппаёк! — сказал он. — Подкрепляйтесь!

Протягивая конфету Борьке Терёхину, Макаров подмигнул ему: мол, не было бы того знаменитого спора, не было бы сейчас и конфет…

Этот спор действительно стал знаменитым, о нём ещё долго помнили и говорили в седьмом «б».

Ребята азартно обсуждали, сумеет Борька сдержать своё слово или нет. Большинство сходилось на том, что сумеет. А сам Борька только пренебрежительно посмеивался. Он опять стал героем дня, и ему это нравилось.

Макаров надеялся, что теперь его отношения с Терёхиным наладятся. Ему казалось, что сумел он задеть в Борькиной душе какую-то струнку, до которой раньше ему никак не удавалось добраться. Но на самом деле почти ничего не изменилось.

Как-то Макаров зашёл в школу пораньше, ещё до конца уроков: он обещал немного поработать в физическом кабинете, подготовить кое-какие наглядные пособия.

В коридоре он наткнулся на Борьку Терёхина.

Вообще, Макаров уже привык, что если он встречал в раздевалке, в коридоре или на улице мальчишку в то время, когда всем ребятам полагалось сидеть за партами, то этим мальчишкой обязательно оказывался не кто иной, как Борька Терёхин. В этот раз Борька Терёхин стоял перед завучем, и завуч, — низенькая, полная женщина с пробивающимися черными усиками, энергично его отчитывала.

— Опять опаздываешь, Терёхин, — говорила она. — И так с тройки на тройку еле-еле перебиваешься, ещё на каждый урок умудряешься опоздать. Перемены тебе мало? Наверно, опять курил с приятелями? А, Терёхин? Я тебя спрашиваю!

— Почему курил? Ничего я не курил! Чуть что — сразу Терёхин! Терёхин курит! Терёхин опаздывает! Всё Терёхин… — причитал Борька ноющим голосом.

— Ой, Терёхин, смотри: поймаю тебя с папиросой — сразу выгоню из школы, так и знай. Лучше не испытывай моё терпение!

— Да хоть обыщите меня! Пожалуйста, обыскивайте! Я и в руках не держал папирос! Хотите, карманы выверну?

— Ты прекрасно знаешь, что обыскивать тебя я не буду, — сказала завуч. И тут она увидела Макарова. — Вот полюбуйтесь: накурился, на урок опоздал и ещё оправдывается!

— Нет, — сказал Макаров. — Не может быть. У нас с ним уговор. Мы с ним волю закаляем. Правда, Терёхин?

— Правда, — обрадованно сказал Борька.

— Да неужели? — удивилась завуч. — Вот молодцы! А я, представьте, уже пять лет пробую бросить и никак не могу…

Она сокрушённо вздохнула и пошла прочь по коридору, даже забыв сказать Терёхину, чтобы он немедленно отправлялся в класс.

Макаров посмотрел на Терёхина, Терёхин — на Макарова, и они оба рассмеялись.

И вдруг Макаров увидел, как что-то промелькнуло в глазах у Борьки. Радость? Смятение? Вопрос? Может быть, он хотел что-то сказать Макарову или спросить о чём-то. Но ему надо было бежать на урок, он и так уже опоздал изрядно, и Макаров чуть подтолкнул его:

— Ну иди, иди…

А потом, колдуя в физическом кабинете над катушками, призванными демонстрировать законы электрической индукции, он всё вспоминал этот Борькин взгляд, и его не оставляло ощущение: задержи он Терёхина, отыщи нужное слово — и они первый раз по-настоящему, откровенно разговорились бы…

С нетерпением ждал он конца урока — той минуты, когда придёт в седьмой «б», к своим ребятам, опять увидит Борьку Терёхина.

И напрасно.

Когда он пришёл в класс, оказалось, что Терёхина нет да и вообще не было на последнем уроке. Выходит, он воспользовался моментом и распрекрасно сбежал. Так что тот Борькин взгляд, наверно, лишь почудился Макарову. Зря только навоображал, нафантазировал…

Ребята сгрызли конфеты, от которых, казалось, стало еще холоднее, потом поровну поделили бутерброды, отыскавшиеся у Зойки Котельниковой: и тут её родители позаботились, не могли они отпустить её в поход без бутербродов; поделили и два яблока, которые прихватила с собой из дому Валя Горохова.

Больше ничего ни у кого не было. Кто же думал, что эти пятнадцать километров так растянутся?

Это была ещё одна ошибка. «Идёшь в лес на день — бери хлеба на три» — так, кажется, говорится. Если бы у них сейчас был с собой хлеб, если бы были спички, они бы могли сидеть здесь хоть до утра. Если бы…

Макаров старался не думать об этом, но думай не думай, а это была его вина, никуда не денешься.

Сначала он ещё надеялся, что ребята, отдохнув немного, смогут снова встать на лыжи и двинуться вперёд. Но сейчас, глядя на них, понял: это была напрасная надежда. Теперь, когда короткий день уже кончился и наступили серые сумерки, идти было бы ещё труднее. И опаснее.

Впрочем, со стороны на них взглянуть — кажется, просто присели отдохнуть туристы, сейчас поднимутся и пойдут дальше. Только костра не хватает и песен. Ребята кто сидел, кто стоял, тесно прижавшись друг к другу. Своим плечом Макаров чувствовал плечо Люды Лепёшкиной и явственно ощущал, как трясёт её мелкая дрожь.

— А вот была бы у нас рация, мы бы сразу сообщили, где мы, правда, Станислав Михайлович? — Люда выговорила эту фразу как-то особенно старательно и медленно, словно бы с усилием, точно человек, обучающийся говорить на чужом языке, — замёрзшие губы не слушались её.

— А вот был бы у нас вертолёт, мы бы в него сели, правда. Лепёшкина? — тут же отозвался Генка Смелковский.

Они ещё шутили, никто не хныкал, не жаловался, но Макаров видел, что и Генка Смелковский, и Дима Иванов тоже не могут унять дрожь. Слишком легко — по-лыжному — они были одеты.

Пожалуй, сам Макаров был одет теплее всех. На нём было фланелевое бельё, и гимнастёрка, и ватный солдатский бушлат. Но и его уже пробирал мороз.

Макаров заставлял ребят двигаться, шевелиться, тормошил их, приказывал тереть носы и щёки, и они слушались его, но он замечал, как всё более вялыми становятся их движения.

Макаров посмотрел на часы. Может быть, часы остановились? Может быть, от мороза что-то случилось со стрелками?

Нет, часы тикали. Неужели прошло всего десять минут с тех пор, как он принял решение укрыться здесь и ждать помощи? Всего десять минут? Сколько же они смогут ещё так продержаться? Час? Полтора? Два?

Он мог бы отправиться один за помощью, у него бы хватило сил добраться до цели и вернуться назад — в этом он был уверен. Но он не мог оставить ребят одних. Он должен был быть здесь, с ними.

Послать кого-нибудь из ребят? Тех, кто повыносливее… Ну, того же Терёхина, того же Смелковского… Может быть, они и доберутся… А если нет? Если не дойдут, собьются с дороги, если замёрзнут? Имеет ли он право так рисковать?

Значит, по-прежнему оставался только один выход — ждать. Ничего другого не мог он придумать, сколько ни ломал голову.

Терёхин словно угадал его мысли.

— Стас! — негромко позвал он. — Стас!

— Ну что, Терёхин?

— Стас… Можно, мы пойдём?..

— Нет, — сказал Макаров. — Нет. Нечего и говорить об этом.

— Почему? — с внезапным раздражением спросил Терёхин. — Мы сумеем, Стас! Мы пробьёмся. Честное слово!

— Нет! — повторил Макаров жёстко. — Нас скоро найдут.

Терёхин сердито передёрнул плечами.

Макаров хорошо понимал его: любое действие сейчас казалось привлекательнее, чем ожидание. Но нельзя было поддаваться этой мысли, он не имел права отпустить их.

— Станислав Михайлович! — Голос у Лени Беленького был совсем слабый, доносился словно бы издалека, Макаров сначала только увидел, как возле рта возникло белое морозное облачко, и уже потом долетел до него этот почти беззвучный голос. — Станислав Михайлович! Когда нас найдут, вы не говорите, что мы заблудились. Вы скажите, что мы отдыхали, ладно? А то нас больше в поход не пустят. И военную игру запретят. Не говорите, ладно?

Потом белое облачко возникло у рта Зойки Котельниковой:

— Ребята! А давайте огонь трением добывать!

— Потри лучше свой нос! — вяло отозвался Генка Смелковский.

И опять Макаров обрадовался. Пока ребята шутят, ещё не всё потеряно.

— Ребята, только не спать! Только не спать! — без конца повторял он. — Ребята, тормошите друг друга! Горохова. Иванов, не спать!

Они старались улыбнуться ему в ответ, но улыбки эти как бы всплывали поверх безразличного, усталого выражения на их лицах.

Пугали его те, кто молчал.

Молчала теперь маленькая Люда Лепёшкина, молчал Дима Иванов по прозвищу Большая Калория, замолчал и Лёня Беленький. Они сидели сжавшись, и ветер заносил их сухой снежной пылью.

Макаров почувствовал вдруг, что Люда перестала дрожать. Всё время ее била мелкая дрожь, она старалась справиться с ней и не могла. А теперь вдруг успокоилась — точно согрелась.