Трансмиттер - Дмитрий Шестаков

Еще около часа он продолжал ласкать, не давая успокоиться буре внутри нее, затем оставил в мелких судорогах счастья и слезах, накрыв пуховым одеялом.

Предрассветный город был прекрасен. По дороге домой Афанасий наслаждался тишиной и спокойствием гудящих днем улиц, пустынными дворами, одинокими дворниками. Редкие прохожие, уже проснувшиеся или еще не ложившиеся, лишь подчеркивали трогательность момента временного, мимолетного затишья. Кажется, что еще пол часа, и по улице прогудит один автомобиль, за ним второй и третий, их шум постепенно превратится в назойливый нескончаемый фон, но именно сейчас, в этот самый момент стояла хрупкая тишина, и слышна была шуршащая на противоположной стороне улицы метла, и цокали по асфальту когти собачки, которая вывела на прогулку своего заспанного хозяина. Лишь сейчас можно было рассмотреть, что на небольших односторонних улочках деревья с обеих сторон, склоняя ветви, образуют свод над проезжей частью, подсвеченный одиноким фонарем. Лишь в это пограничное время можно было увидеть моргающие за ненадобностью светофоры, замерзшие в полуоткрытом состоянии стеклянные двери пустынных подземных переходов, пустые остановки, закрытые магазины, одинокие лавочки на пешеходных бульварах.

Шло время. Все чаще вместо дождя небо посылало на землю снежную крупу, все чаще лужи по утрам покрывались ледяной коркой. Дни становились короче, а ночи мрачнее, и только воздух в редкую ясную погоду, покалывая кожу легким морозцем, радовал почти зимней прозрачностью. Городские голуби, кормившиеся раньше на площадях и отдыхавшие на карнизах домов, теперь грелись, нахохлившись, сидя на теплых канализационных люках, из отверстий которых просачивался водяной пар, инеем оседая на окружающих поверхностях.

Первый настоящий снег всегда отличается от той серой каши, которая, вываливаясь, как правило, раньше времени, марает автомобили склизкой грязью, налипающей на дворниках, фарах и порогах, заставляет прохожих прыгать через мутные лужи талой воды вдоль тротуаров, и поминутно сконфуженно осматривать сплошь забрызганные сзади брюки и сапоги, вычищенные и начищенные пять минут назад перед выходом.

Настоящий первый снег выпадает значительно позже, когда уже основательно промерзшая земля не может растопить его и низкое солнце не справится с ним слабыми косыми лучами. Хорошо, когда первый настоящий снег выпадает ночью, и тогда на утро все вокруг неожиданно преображается. Уставшие от серости и черни глаза видят девственно чистые улицы, голые деревья наконец-то получают новые наряды и красуются ими друг перед дружкой, морозный воздух становится прозрачным и чистым, даже ночь перестает быть угрюмой, делаясь светлее и теплее.

Именно так и произошло в это замечательное солнечное утро. Царившая в автобусе в последние несколько недель апатия, вызванная грядущими сокращениями, уступила место оптимизму и радости. Вечно молчаливые друг с другом спутники, волею обстоятельств вынужденные каждое утро встречаться в одном и том же автобусе по пути на работу, всегда прячущие самих себя за пустыми отстраненными взглядами в окно, телефонами, наушниками, сегодня своими искрящимся взглядами искали и находили такие же восторженные взоры в глазах своих соседей, сидящих рядом, стоящих напротив. Маленькие дети, едущие с родителями до ближайшего детского садика, весело щебетали у замерзшего окна. Когда они вышли, после них на окне остались четыре протаявших до стекла отпечатка маленьких детских ладошек. Эти отпечатки видели все, но лишь Афанасий заметил, что вокруг них, быстро испаряясь, витали золотистые облачка чистой детской радости. Сняв перчатку, он легким движением собрал ее со стекла и никогда до этого момента не виданный по силе всплеск растекся по его жилам.

В раздевалке цеха стоял необычайный гомон. Рабочие, не переодеваясь, оживленно разговаривали, красноречиво при этом жестикулируя. Даже вошедший Владимир Николаевич, начальник цеха, седой усатый мужик, один из старожилов завода, по праву пользующийся авторитетом среди подчиненных, не смог сразу угомонить их. Наконец, наведя с грехом пополам видимость порядка, он вышел на середину, чтоб все его видели и слышали:

– Послушайте меня внимательно, чтоб не было потом никаких, так сказать, подпольных разговоров и сплетен. Вы все знаете, что акционеры у нас поменялись.

– Хозяева! – крикнул кто-то из задних рядов, его поддержали дружным гулом.

– Хорошо, хозяева поменялись. – согласился Владимир Николаевич. – Сегодня с вами будет встречаться их представитель, он вам будет делать предложения. Какого характера, я вам сказать не могу, потому что сам ничего не знаю.

Послышались выкрики:

– Замуж будет звать али жениться обещать?

– Известно какие, расчет и по собственному желанию.

– Бухгалтерию и плановщиков всех под корень вырезали уже.

Начальник поднял руку, прося тишины.

– Товарищи, прошу не горячиться. Про бухгалтерию и ПТО я знаю. Но подумайте, они были белые воротнички, из кабинетов своих только в столовую выходили, мы же с вами рабочий класс, нашими с вами руками делается вся продукция завода, вот этими руками сам завод создавался, поднимался с нуля, осваивались новые изделия, выполнялись и перевыполнялись планы. Мы с вами костяк, мы фундамент, мы кровь завода. Не станет нас, не станет и самого завода. А зачем им завод без рабочих, а? Зачем резать курицу, которая несет золотые яйца? Зачем ломать то, за что денежки уплачены, и не малые?

Слушатели в разнобой загудели, кто-то громко спросил:

– Да что, Николаич, так-то ничего уж и не говорят они?

Николаич, уже красный от пламенной речи и противоречивых мыслей, с удвоенной силой начал доказывать:

– Ей Богу, Семеныч, ничего не говорят. Раньше директор во всем был в курсе, в министерство съездит, с кем надо поговорит, или звоночек какой получит. А сейчас сами видите какой бардак. Москвичи люди пришлые, с нами отношений не имевшие, ни с кем не разговаривают, планов не открывают и что у них на уме мы не знаем.

Недовольный гул снова разнесся по раздевалке. Пытаясь успокоить, начальник сказал:

– Мужики! В общем, пока суть да дело, переодевайтесь, до начала смены пять минут осталось.

– Ага, держи карман шире! – сказал Толик Силин. – Сейчас работаешь, пуп надрываешь, а после обеда тебе трудовую в зубы и пинком за проходную. Верно я говорю, мужики? – присутствующие его дружно поддержали. Подбодренный коллективом, он продолжил. – Пущай собирают, беседуют, а потом и мы уж думать будем, как дальше жить-поживать. Ты то, Николаич, небось, остаться метишь, вот и выслуживаешься?

Начальник, огорченный таким обращением, махнул рукой и стал протискиваться к выходу.

В это утро никто не работал. Станки гудели, пневмоинструмент шипел подтравливаемым воздухом, кто-то замкнул контакты на пульте и кран-балка бесцельно каталась из конца в конец под потолком, рабочие слонялись между станками и верстаками, собираясь в кучки, что-то обсуждали, кое где в укромных уголках резались в домино или нарды, с тревогой ожидая развязки. Ближе к обеду снова объявился Владимир Николаевич, громко крикнул:

– Петров Афанасий! Тебя вызывают!

Афанасий, сидевший в одной из компаний и следящий за игрой в домино, медленно поднялся. Холодок пробежал меж лопаток и ноги онемели. Все остальные мужики молча сочувственно глядели ему в след, кто-то негромко высказал общую мысль:

– Первый пошел!

Выйдя на улицу, начальник хлопнул его по плечу:

– Не боись, это не то. Там в отделе оборудования женщине поплохело, попросили подсобить. Бери вон кару и езжай от греха подальше.

Афанасий ехал по заводской территории и, как в первый раз, осматривал ставшие за много лет родными корпуса, цеха, переходы, ели вдоль заборов. С души у него камень упал, но неприятный осадок ржавым гвоздем засел где-то в сознании.

В кабинете отдела оборудования все бегали, как ужаленные. Начальница, невысокая пожилая женщина в больших очках, встретив Афанасия в коридоре, ломая в нервах руки, на ходу стала объяснять:

– Татьяна Васильевна у нас сердечница. Положение сами знаете какое, вот и случилось. Мы нитроглицерин под язык положили и неотложку вызвали, но пока она из города доедет. А фельдшера нашего заводского неделю назад еще уволили…

Проходя мимо холла, Афанасий бросил взгляд на вольготно раскинувшуюся на половину помещения пальму. Не останавливаясь, властным голосом крикнул столпившимся в коридоре у открытых дверей людям:

– Пальму! Быстро!

Люди бросились выполнять приказ, а Афанасий наконец добрался до кабинета. По середине на полу лежала пожилая женщина, под голову ей были подложены наспех скомканные тряпки. Афанасий опустился перед ней на колени, взял за руку. Тут приволокли из коридора кадку с пальмой. Он протянул к ней руку и оказался посреди бескрайнего поля. Сухая полевая трава, местами приваленная редким снегом, пригибалась к земле лютым холодным ветром. Перед ним стояло одинокое маленькое строение, сложенное из серого силикатного кирпича, похожее на обычную трансформаторную будку. Часть стены обвалилось и с улицы было видно внутреннее нехитрое убранство комнатушки. Простой неокрашенный стол из потемневшего от времени дерева, такой же одинокий потертый табурет, маленькая прозрачная вазочка с жиденьким букетиком полевых цветов, в углу панцирная кровать с блестящими дужками, на кровати, завернувшись в байковое одеяло, что-то дрожало. Он было бросился к существу, но оно истошно запищало и еще дальше забилось в угол. Ураганный ветер быстро вымораживал помещение, существо замерзало. Около провала, рядом с вывалившимися кирпичами, виднелась кучка песка, несколько мешков с цементом, пара ведер с водой, за минуту успевшей схватиться коркой, разные необходимые инструменты. Быстро замерзал и сам Афанасий. Не медля, он схватил валявшуюся неподалеку совковую лопату, ее ударом разорвал бумажные мешки. Цемент он скидывал прямо в песчаную кучу, затем стал перемешивать на сухую полученную смесь. Добившись однородной консистенции, он сработал в центре кучи небольшое углубление и стал аккуратно подливать туда воду. Краем глаза внутри помещения у самого провала он заметил оранжевую канистру. Схватив ее, прочитал: «Пластификатор для цементно-песчаных растворов».