Фигурек - Фабрис Каро

Есть два Жюльена. Один — тот, которого я вижу за ужином, свободный, раскованный, легкомысленный гедонист, хохочущий при прослушивании «Демонов полуночи»[12], организатор конкурсов на лучшие кольца из сигаретного дыма, любитель ликера из даров моря… И есть Жюльен полуденных встреч за ланчем: тревожный, бледный, подавленный, аппетита ни малейшего, из пальцев, салфеток и гипотез морские узлы вяжет…

— Вчера я застал ее за…

(Если я сегодня настаиваю на том, чтобы воздать ему должное, то делаю это не потому, что ему самому этого хотелось: всем нам отлично известно, насколько он не склонен был выставлять себя напоказ, именно легендарная скромность загоняла его в самые темные углы безвестности. Возможно, мой друг даже рассердился бы, услышь он эти хвалы, но тем хуже для него — не надо было умирать — печальная усмешка. Болезнь — или несчастный случай, или убийство — отняли его у нас безвременно, непростительно рано… но я думаю, он слишком ненавидел банальность для того, чтобы ждать тихого угасания в ледяных лабиринтах непомерно дорогой богадельни. Разве в его пьесе, к сожалению, чересчур поздно получившей признание, мы не читаем… Разве мы не читаем в ней… Ах ты, черт, как только речь заходит о моей пьесе, я торможу, даже в надгробной речи.)

— …тогда как обычно она ест маслины.

— Послушай, мне кажется, зря ты так волнуешься: нечто подобное случается со всеми парами.

— Ты уверен?

— Конечно.

— Надеюсь, ты прав… И это письмо, оно ведь могло быть написано попросту кем-то из родственников, каким-нибудь кузеном или теткой… А она не хотела мне…

Нет. Жюльен слишком плох сейчас. Он не сможет произнести настолько умную речь. Но теперь уже поздновато искать другого лучшего друга. Тем более — лучшего друга, ничуть не сомневающегося в верности своей жены. Остается только одна возможность: я заранее записываю на кассету сочиненное и произнесенное мной самим прощальное слово и оставляю его точно так, как оставляют завещание. Для того чтобы в Великий День нажать на кнопку магнитофона, не нужно быть особо харизматической личностью, нажать на кнопку может кто угодно. Проблема в том, что это слишком напоминает какой-нибудь современный хэппенинг, как бы этой речью не испортить всю церемонию. Внимание собравшихся будет перенесено с содержания на форму, и печаль рискует уступить место простому удивлению. Не считая того, что произнесенная мною самим надгробная речь может зародить сомнение в моей легендарной скромности, о которой уже говорилось выше. Так что этот вариант лучше не разрабатывать.

— …повыше Авиньона.

— Послушай, мне кажется, зря ты так волнуешься: нечто подобное случается со всеми парами.

Тео заключает ее в объятия и нежно прижимает к груди, но Анна все равно не способна удержать слезы, и они льются рекой. На кладбище дует легкий ветерок, ее черные как смоль волосы чуть колышутся. Бедняжке нестерпимо думать о том, что меня больше нет, что вместе со мной ушли и все дивные моменты, которые нам довелось пережить.

Именно в эту минуту ей вспоминается поза временно исполняющего обязанности троцкиста в день, когда мы впервые такую позу испробовали. Это случилось ранней весной, день оказался знойным во многих отношениях. Мы случайно встретились у двери туалета, находясь на территории фермы-ресторана, славившейся экологически чистыми продуктами. Только-только она принялась округлыми и томными движениями рук, напомнившими мне пластику дикой кошки, стягивать с себя прозрачную кофточку, — мать ставит передо мной тарелку с живыми устрицами, которых предстоит убить одну за другой.

— В честь чего это у нас устрицы?

— А что — теперь требуется специальный повод для того, чтобы поесть устриц?

— Черт! А я-то думал, мы празднуем окончание твоей пьесы!

Мы сдержанно посмеиваемся, и я несколько фальшиво бормочу: скоро-скоро…

О! Брат! Мой брат… вот кто достаточно находчив, чтобы произнести действительно впечатляющую речь, и не понимаю, зачем было искать кого-то еще. Согласен, потрясающая внешность этого юнца может переключить внимание на него, но рискнуть стоит. И потом, горе ведь может существенно исказить его черты в день похорон, возможно, у него появятся синяки под покрасневшими и распухшими от рыданий и недостатка сна глазами (не говоря уж о губах, растрескавшихся на морозе). Нет-нет, мой брат — именно то, что надо, я уверен, никого лучше не найти, удивительно, как я не подумал о нем раньше.

Следующий этап: где мне найти поклонников, способных поместить автора моей пьесы между Чеховым и Ионеско?

Вот уже целую неделю, прекрасно зная, насколько опасно нам встречаться, мы все-таки встречаемся в том же кабачке, чтобы пообедать вместе. Мне бы на него рассердиться за то, что, он, помимо моей воли, втянул меня в эту безумную спираль, но я почему-то, сам не понимаю почему, сердиться на него не способен. Мало того. Мне не только не удается на него разозлиться, но то обстоятельство, что он может стать причиной моей смерти, нас больше всего и сближает — ведь так редко люди могут узнать заранее, кому назначено ускорить нашу кончину.

Всякий раз мы заказываем солонину с чечевицей, которая служит в этом кабаке дежурным блюдом (замечу в скобках, что срок дежурства солонины с чечевицей, видимо, не имеет пределов). И хотя это единственное доступное здесь блюдо, всякий раз официант принимает заказ с почти религиозным усердием и всегда записывает его в блокнотик, чтобы не забыть.

— Все еще никаких репрессий?

— Все еще никаких.

— Неужто проскочили?.. Нет, не может быть… Меня бы это сильно удивило: контролеров на мякине не проведешь…

— А вы по-прежнему ходите на дискуссии в медиатеку?

— Слава богу, с дискуссиями покончено. Но, поскольку я хорошо справился с работой, меня оставили при медиатеке. Я слоняюсь по залу, разглядываю книжки, беру их с полки, ставлю обратно, иногда для виду обращаюсь за сведениями об авторе или издании… Непыльная работенка, я бы рад там и остаться. Еще одна причина, почему мне не хотелось бы, чтобы меня застукали!

— Там есть и другие фигуранты, кроме вас?

— Пока не понял… Подозреваю одного… Прыщавый тип, который каждый день является посидеть над книгами о Средневековье… Вроде бы случай яснее ясного, но при этом он так сосредоточенно читает, что поди разберись… То ли это великий актер, гений Фигурека, то ли просто псих ненормальный… И я склоняюсь, скорее, ко второй гипотезе: думаю, что Фигурек не стал бы растрачивать подобный талант в медиатеке. Такому парню скорее поручили бы активное фигурирование, что-нибудь этакое для семейных сборищ — типа племянника, учащегося на подготовительных курсах в Эколь Нормаль…

Он опрокидывает в глотку бокалы один за другим, один за другим… Наверное, он потребляет за обедом около двух литров красного, если не больше, но обильные возлияния никак не сказываются на его речистости. У меня к нему столько вопросов, что наши беседы больше походят на интервью, чем на обычный разговор. Да и вообще мне как-то непонятно, чем я — молодой побег — могу быть полезен такому могучему дубу. Принесенной ему на алтарь юной беззаботностью? Вот уж чего нет, того нет. Я родился стариком. Стариком с четким сознанием неумолимости будущего. Со дня рождения я думаю о смерти. Даже когда я смеюсь, смеюсь искренне и, казалось бы, самозабвенно, ко мне рефреном возвращается все та же мысль: пройдет шестьдесят лет — и тебя не станет на этом свете.

— Фигурек охватывает все области жизни?

— Все. Включая те, о которых ты и не подозреваешь… Фигурек дошел до того, что сам создает новые профессии! Сначала им надо было куда-то пристраивать отпрысков друзей и знакомых, а потом пошло, пошло… что тут говорить: никуда не денешься от этого вечного шахер-махера! В общем, появились целиком и полностью фиктивные занятия, набор профессий, которые существуют лишь во имя того, чтобы существовал Фигурек. И, должен сказать, их полным-полна коробочка, вот какие дела… Возьми хоть управляющих арт-галереями — есть такая профессия? Нет! Создана исключительно для женушек воротил Фигурека. Бабенки входят в раж, начинают размахивать своими феминистскими флагами, орать: «Я не могу расцвести без напряженной работы!», ну и мужья создают должности — надо же их как-то утихомирить… Подумали немножко — и придумали: делать там ничего не надо, витрина красивая, да еще то преимущество, что дамочке не грозят травмы от соприкосновения с социальной средой, далекой от ее собственной… Сколько угодно можно вспомнить профессий, от начала до конца выдуманных рокбренистами! Интересно? Пожалуйста! Инженер по машинному моделированию, псевдомашинному и псевдомоделированию, и прочие поденщики, которые якобы трудятся в компьютерных конторах; управляющий дискотекой; фанат С. Жерома[13] (впрочем, и сам С. Жером — порождение Фигурека); агент актера или шоумена; инспектор народного просвещения; детский психолог; консультант по профориентации; помощник мэра по сельским проектам; контролер в городском автобусе; оппонент-нигилист на дискуссиях в философских кафе; орнитолог; девица, сидящая в приемной налоговой инспекции; большая часть тех, кто занят производством дисков; министр по делам молодежи и спорта; восемьдесят процентов работников телевидения (кстати, именно там больше всего рабочих мест рокбренистами и создано); сенаторы, академики… Ничего такого не существует — чистейший Фигурек, а я ведь показал тебе только верхушку айсберга.