Очень опасная игра - Гэвин Лайалл

Затем я увидел скалящийся череп. Абсолютно белый и чистый среди ила и грязи, которые скапливались на дне. И зубы были белыми и ровными, за исключением одной стороны, где неожиданная пустота создавала впечатление кривой ухмылки. Видно, он пребывал здесь достаточно долго, если научился находить в этом мире что-то забавное.

Лодка медленно дрейфовала. Я видел узкое пространство между стенками кабины, заиленные круги приборов на панели, бесформенный куль тела, или, вернее, то, что от него осталось, поблескивающую белую кость у нижнего края куртки и голову, возлежащую на его коленях. И это совершенно естественно, если сидеть несколько недель, месяцев или лет — не важно, сколько минуло, — пока рыбы достаточно не осмелеют, чтобы начать растаскивать вас по кусочкам.

И коль скоро рыбам некуда спешить, а они очень дотошны, то со временем вряд ли найдется убедительный повод голове оставаться там, где ей полагалось бы быть. Пройдут еще годы, и умиротворяющее мягкое илистое покрывало озерного ложа накроет все и все вберет в себя.

Я поднял голову. Скала, с которой мы стреляли, находилась немного впереди и чуть в стороне. Крест, который я увидел сначала, скорее всего, был нарисован на конце крыла. Я прикинул, как самолет был расположен относительно берега, затем опять взглянул вниз.

Мы сдрейфовали на несколько футов к одной стороне самолета. Теперь я мог различить длинную прямую линию фюзеляжа, большой горб кабины с крышей, напоминающей теплицу, и сразу за ней другой крест между буквами «J» и «О».

Я помахал Хоумеру — мол, греби обратно, — и он переместил лодку к кабине. Задний люк был открыт, и обрывки лестницы свисали как водоросли. Пока нас снова сносило течение, опять мелькнула белозубая кривая ухмылка, но обращенная уже не ко мне, а только к небу, где не было рыб.

Я снова выпрямился и вытер лицо рукой.

Было мокро и холодно.

— Я должен был узнать, — пробормотал я, — я должен был узнать…

Затем я вспомнил о Хоумере, который терпеливо и внимательно следил за мной. Я взял у него весло, указывая, куда следует смотреть.

Я греб взад-вперед, пока он вглядывался в останки самолета, потом направил лодку к берегу.

Хоумер задумчиво, словно смиряясь с увиденным, заметил:

— Я полагаю, сэр, это немецкий самолет и, вероятно, он лежит здесь больше семнадцати лет.

— Вынужденная посадка на лед, — кивнул я. — Озеро было замерзшим, он проскользнул по льду и врезался в скалу. А потом, когда лед растаял, пошел ко дну.

Хоумер вопросительно приподнял бровь.

— Вы пришли к такому заключению на основании увиденного?

— Это «Мессершмитт-410». Человек в нем — сержант-пилот Клебер. Он поднялся с взлетной полосы Люфтваффе в Ивало 26 марта 1944 года и, по-видимому, с тех пор считался без вести пропавшим. А мы с вами впервые обнаружили сегодня его останки.

Хоумер внимательно смотрел на меня. Его вежливая мина была непроницаема. Если он и полагал, что в голове у меня завелся короед, то не в его обычаях было заявлять об этом.

Я направил резиновое суденышко к берегу.

— Я встречался с человеком из аэропорта Ивало, у которого сохранился тогдашний журнал прилета и вылета самолетов Люфтваффе. Кто-то же должен был его прибрать, когда вышибли немцев. Помню, что видел запись об этом полете: тип самолета, опознавательные индексы, имя пилота. В графе прибытия отмечено: «Пропал без вести».

Мы вылезли на берег. Хоумер спросил:

— Как получилось, что вы запомнили именно этот рейс?

— Я разыскивал того пилота. Дело в том, что человек, которым я интересуюсь, мог оказаться на борту этого самолета. Он единственный в те дни отправился в полет с пассажиром инкогнито.

— Я не заметил никаких признаков присутствия второго человека.

— Он был там. Задний люк открыт, и лестница спущена. Ни один пилот не полетит на самолете с открытым люком и болтающейся лестницей. И сам пилот… Он мог погибнуть при такой посадке, только если бы разбил вдребезги самолет о скалу. Вы заметили, у него отсутствует часть челюсти?

Хоумер кивнул.

— Такое может произойти, если пассажир с заднего сиденья приставит пистолет к затылку пилота и спустит курок. И это очень похоже на пассажира, который меня интересует.

Хоумер задумчиво проговорил:

— Очень неспортивный выстрел.

Пришел мой черед уставиться на него. И вероятно, я сделал это не столь деликатно, как он. Но он на меня не смотрел. Он смотрел вдаль, вероятно, стараясь себе представить, что произошло восемнадцать лет назад.

— Да, — кивнул я, — и впрямь неспортивный выстрел.

Хоумер вернулся к действительности из своей дали, улыбнулся и сказал:

— Вы думали, что ваш знакомый… пассажир… мертв?

— Да, думал так шестнадцать лет. А надо было продолжить поиски.

— Он может быть все еще жив?

— Надеюсь.

— Он был вашим боевым товарищем, сэр?

— Нет. Если быть абсолютно точным, мне всегда хотелось его убить собственноручно.

Хоумер только чуть заметно кивнул, как бы в ответ на собственные мысли, и больше к этой теме не возвращался.

Я открутил клапан резиновой лодки, выпустил воздух и свернул ее.

— Ну, ладно, я закругляюсь. Вернусь дней через десять — двенадцать с таким же грузом. Правильно?

— Это будет очень любезно с вашей стороны, сэр. Я выпишу чек.

Он полез за чековой книжкой.

— Не беспокойтесь, сделаете это в следующий раз.

Но он все-таки вручил мне второй стодолларовый дорожный чек. Я поблагодарил его и спрятал чек в карман.

— Кому-нибудь что-нибудь передать?

— Да нет, сэр. Спасибо, что вы наведались ко мне. Я получил огромное удовольствие от общения с вами.

— И я тоже.

Я собрался было идти, но вдруг остановился и спросил:

— Кто-нибудь знает, где вы находитесь?

— Обычно меня отыскивают. — Он чуть застенчиво улыбнулся.

— Хорошо, предположим, кто-то будет вас разыскивать и выйдет на меня. Что в этом случае я должен говорить?

— Почему вы спрашиваете меня об этом, сэр?

Я и сам этого не знал. Вероятно, потому, что я не представлял себе, как человек, обладающий немалым куском мира, может надолго исчезнуть из него неизвестно куда. И потому еще, что его решение как можно дольше оставаться в никому не ведомом месте предполагало, что кто-то непременно будет его разыскивать. Я неопределенно покачал головой.

— Если честно — не знаю, но все-таки, что мне говорить в этом случае?

— Я предпочитаю держать всех в неведении на этот счет. Разве что в случае каких-то чрезвычайных обстоятельств… Тут я полагаюсь целиком на ваше благоразумие.

— Да-а, — неуверенно протянул я.

Такая ситуация была для меня подобна бомбе в кармане и какого-либо выбора мне не оставляла.

Я кивнул, махнул на прощанье рукой и пошел к «Биверу». Когда я захлопнул дверь кабины, возникло странное чувство возвращения в привычный мир. Но я еще не сознавал, что уже с ним расстался.

Оглянувшись назад, я увидел мелькающую среди деревьев приземистую фигуру Хоумера с винтовкой на плече, несущего последнюю из привезенных мною коробок с продуктами.

Я знал, что дюжины других пилотов и, может быть, пара дюжин белых охотников и проводников в разных уголках мира умели с ним общаться и беседовать. Это мог быть единственный возможный вариант общения с Хоумером. Стоять, стрелять по очереди по пустым банкам над гладью озера, а потом уходить прочь со странным чувством возвращения к реальности, наблюдая, как всего в нескольких ярдах от тебя он шагает среди деревьев в какой-то другой мир.

Среди прочего Хоумер отличался тем, что был богат. Но главное отличие было гораздо глубже и состояло в том, что Хоумер был совершенно одинок. Впрочем, в Арктике все чувствуют себя одинокими и именно поэтому в частности нас так туда влечет.

Глава 6

В Рованиеми я приземлился около половины пятого, поставил машину поближе к ремонтному ангару и отправился на поиски Микко с самописцем магнитометра. Но вместо него нашел Оскара Адлера.

Хотя в том году он был единственным, кроме меня, пилотом, работавшим в Лапландии на чартерных рейсах, в аэропорту я с ним встречался редко. Адлер был хозяином гидросамолета «Цессна-195» и предпочитал стоянку на воде, то есть почти в самом Рованиеми в трех милях южнее аэропорта.

Завидев меня, он подскочил ко мне и схватил за руку. Я подумал было, что естественным продолжением подобного приветствия станет драка, но потом понял, что он намеревался лишь побеседовать со мной, не вызывая подозрений у окружающих.

— У тебя могут возникнуть неприятности, Билл, — сообщил он хриплым шепотом, слышным на весь аэропорт. — Ты залетал в запретную зону?

— Возможно, срезал где-то уголок.

Мы говорили по-шведски. Оскар принадлежал к малочисленной горстке финнов с преобладанием шведской крови, считавших себя избранной частью нации. Немного ниже меня ростом, с острыми чертами лица и прямыми волосами мышиного цвета — характерного для шведов, хотя в кино их представляют исключительно блондинами.