Странности - Анастасия Чеховская

— Ничего, это ненадолго, — успокаивал Антип.

В пятницу он заехал в морг привести документы в порядок. Влажно, сыро, пахнет смертью. Зарешеченное окошко у его стола запотело от кипящего на подоконнике электрочайника, на соседнем столе стучат чашками, хрустят фольгой шоколадки. За стенкой лежат в морозильнике трупы, им все равно, март на улице или август. А живым холодно, живые пьют чай и привычно поджимают ноги, когда проходит под столом швабра Агафьи Кузьминичны.

— Ну, — Антип постарался смотреть на старушку весело. — Какие в городе слухи ходят? Ангел с ведерком не улетел? Столько мусора собрал, пора и выбрасывать.

— Не ангел это, — сурово ответила Агафья Кузьминична, которая не жаловала его после той истории с практиканткой. Девица немножко двинулась умом от ночных приключений. Сама виновата: говорил ей, что живых больше бояться надо. Хорошо еще, собаки ее не тронули.

— А кто, Агафья Кузьминична? Раз не ангел, то уж не черт ли? — спросил, а сам замер. Ведь про него сейчас скажет.

— Не черт, — Агафья Кузьминична нагнулась над ведром, выжимая тряпку.

— А кто?

— Беглая душа — вот кто, — старушка поднялась над ведром, тяжело опираясь на швабру. — Испросила разрешения перед Страшным судом белый свет проведать, а ее Господь Бог не отпустил из рая, вот душенька и продалась нечистому, чтоб тот ее подземным лазом в человечий мир вывел. Пока шла душа тем лазом, такого повидала, что не смогла быть уже, как все души Божии. Преисполнилось она великой силы людей смущать, так что даже нечистый дух в ужас пришел. Запечатал он эту душу сургучной печатью потаенной немоты, чтоб не вводила она народы в смущение, потому что не пришел еще срок.

— Какой срок?

— Знамо какой. Смутительный. Должны еще люди пожить в покое, а уж когда Господь решит, тогда и придет им час испытаний. Только несладко той душе. Должна она свою тайну блюсти и до земной смерти, и после. Такой у нее с нечистым духом договор. Если сбережет, то он ее в рай обратно отпустит. Или печать снимет.

— Это как же она тайну после смерти убережет?

— Да кабы знала, милый, я б той душеньке давно бы все рассказала и научила ее, сердешную, как в рай возвратиться.

— Ясно, — Антип побарабанил по столу пальцами. — Все ясно. А я ведь, Агафья Кузьминична, умру скоро, так мне доктор сказал.

— Ну что ж, — та участливо посмотрела на него. — Так уж Господь распорядился. Ты уж не возмущайся.

— Да я не возмущаюсь, — он улыбнулся. — Все там будем.

— А это, милый, правильно, — закивала уборщица и пошла, таща в одной руке швабру, а в другой жестяное ведро с плавающим в грязной воде мусором.

Еще в кабинете Полищука Антип понял: он не хочет ждать лета. Его не радовала перспектива ослепнуть, оглохнуть и попасть под нож к «лучшему другу», который будет радостно потрошить его останки, находя в них все новые и новые причуды. Галя, он в этом не сомневался, поплачет, да продаст тело мужа университету. Позарившись на пенсию, станет вдовой мученика науки. Еще к монументу придет плакать, нет уж.

Он доделал все свои дела, съездил домой, вымылся, взял заготовленные пилюли. И, вернувшись обратно, пришел на круг. Тихо было и почти тепло. Тяжелые талые капли срывались с веток, и падали на бледный ноздреватый снег. Антип заметил, некоторых собак не хватает. Улыбнулся. Ничего, ничего. К лету будет много новых щенков. Жаль, что он их уже не увидит.

— Начинай, — кивнул он седому вожаку и посмотрел на убывающую луну. Большая, круглая, только бок чуток надкусан. Сын Седого сидел рядом и, помахивая хвостом, смотрел на хозяина с интересом. Его подруга лежала чуть поодаль.

Протяжная песнь раскатилась над садом, Антип сел на этот раз не со всеми, а чуть поодаль, на пеньке. Достал первую пилюлю, проглотил, зажевал влажным мартовским снегом. Второй аккорд накатился, как приливная волна, заглушив дрожащие звуки первого.

— Хорошо, — кивнул Антип. Петь со всеми ему не хотелось. Он пришел сюда не петь, а умирать, и ему было весело.

— Фиг тебе, Полищук, — он усмехнулся, опрокидывая залпом гремящую капсулами бутылку. Такое хорошее снотворное — сильное и нетоксичное, его собаки не отравятся. И он ничего не почувствует. И вообще, как сказала Агафья Кузьминична, внештатный эсхатолог областного морга, главное уберечь тайну, что он и делает.

Собаки смолкли, и Антип только сейчас почувствовал, как хорошо жить: выть со всеми на луну и чувствовать прикосновение холодной земли под теплыми лапами, а потом вскочить, отряхнувшись от прилипшего снега, помчаться по своим собачьим делам — таким простым и естественным, какие у людей бывают только в детстве. И не надо собакам никакого государства, кланов и вожаков, нужна им одна лишь веселая собачья свобода, которую он у них отнял. А может, и к лучшему, что все так получилось. Пусть все идет своим чередом.

Антип закрыл глаза, чтобы не видеть, как к нему подойдет самый нетерпеливый из желтоглазых и, убедившись, что хозяин еще жив, отойдет в сторону. Где-то упала с ветки груда талого снега, и это мягкое шлепанье было последним звуком, что слышал засыпающий Антип.

— А еще, милый, говорят, что душа эта хитрой оказалась и под печать лист пергаментный подложила, а на том листе мелким бисером писано, что в смущение нельзя вводить одних лишь людей, а других тварей Божиих можно. Нечистый дух того бисера не заметил, да и подмахнул с душой продажный договор. А теперь ужом вьется, и бьют его архангелы небесные за его невнимание смертным боем. А еще за то его бьют, что душа всех перехитрила и тайну свою уберегла. И требует, чтоб ее либо в рай обратно приняли, либо сняли с нее красную сургучную печать и от потаенной немоты освободили.

— Вам бы, Агафья Кузьминична, сказки писать, — милиционер весело хмыкнул. — Лучше скажите, куда ваш патологоанатом делся?

— Так он сказал, что помирать собрался. Ему доктора смерть наобещали, вот он и помер.

— А когда вы его последний раз видели?

— Да вот в прошлую пятницу. Ясно видела, вот, как тебя сейчас. Ты его, милый, не ищи, все равно не сыщешь.

— Ну, это мы еще посмотрим.

— Полищук Сергей Николаевич?

— Да-да. Вы по поводу исчезновения Антипа? Ко мне уже приходили ваши товарищи.

— Вам известно что-то о нем?

— Он заходил ко мне за пару недель до исчезновения. Я просил его завещать тело науке, он отказался.

— Это из-за его опухоли?

— Да-да, знаете, очень интересный случай.

— Без медицинских подробностей, пожалуйста. Как вы считаете, он мог покончить жизнь самоубийством?

— Антип? Да кто ж его знает. Наверное, мог. Говорил, что не хотел, чтоб после смерти у него в мозгах копались, хотя сам всю жизнь патанатомом проработал. Только не думайте, пожалуйста, что он из-за меня исчез. Я на завещании тела даже не настаивал. Я и предложил только для того, чтоб его супругу пенсионом обеспечить. Ну, вы меня понимаете?