Стяжатели - Владимир Пронский

Единственное, о чем Самохвалов умалчивал до поры до времени, это о желании на присвоение районной библиотеке своего имени. К этому дню всё было согласовано с губернским управлением (Немыкин наконец–то проснулся и довел это поручение до конца). Антон Тимофеевич, лично поработав со скульптором, чтобы не заводить Лаврика, на свои средства заказал в мастерской памятную доску; установка ее задумывалась как сюрприз, который раскроется в присутствии губернатора, которому месяц назад Самохвалов лично вручил приглашение, согласовав с ним дату торжественного мероприятия. Выполненная из бронзы, доска уже неделю хранилась в сейфе, и Антон Тимофеевич иногда нет–нет да открывал тяжелую дверцу и, радуясь, смотрел на рельефную надпись: «Центральная районная библиотека имени Антона Самохвалова». Выполненная в три строки, она даже в сейфе производила впечатление, прибавляя настроения и радуя душу.

Так что к началу декабря все подготовительные работы почти закончились, в том числе проведено и запротоколировано учредительное писательское собрание, юридически закреплено официальное появление в Княжске пяти писателей. Оставалось вручить членские билеты, установить памятную доску на здании библиотеки, но сделать это надо было непосредственно перед торжественным мероприятием, чтобы до поры до времени не баламутить народ. А чтобы совсем уж быть корректным и уважительным к знаменитым уроженцам княжского района, среди которых значился художник, естествоиспытатель, полководец и композитор, Самохвалов решил дать указание снять памятные доски, установленные в их честь, придать им надлежащий вид, чтобы потом его новая доска не особенно выделялась. Для этого специально пригласил Немыкина, чтобы напрямую довести свои соображения, и сказал таким тоном, что тот не посмел присесть на стул:

— Вот вы, Александр Ильич, делаете вид, что работаете, а не замечаете того, что на единственном сохранившемся в городе старинном здании XVIII века, где, как вам, думаю, известно, учились наши знаменитые земляки, памятные доски заляпаны краской и побелкой, да и воробьи не в меру их засидели! Неужели трудно содержать памятник архитектуры в надлежащем виде?!

— Мы стараемся! В прошлом году пластиковые окна поставили, в этом — асфальт новый уложили.

— А старый и не кладут. — усмехнулся Антон Тимофеевич.

— Всё исправим, всё сделаем! — поспешно обнадежил Немыкин. — Сегодня же передам ваше указание и прослежу исполнение!

Немыкин ушел, а Антон Тимофеевич подумал о нем: «Дармоед! О каждой мелочи надо лично говорить! А если не тыкать носом, не прививать любви к порядку, то и моя доска со временем будет обляпана птичьим дерьмом!» Самохвалов злился неспроста. Немыкин никогда не нравился Самохва- лову, потому что всегда раздражала в нем самая поганая черта в человеке: угодничество. Понимая, что без уважения к начальству прожить нельзя, Антон Тимофеевич твердо знал, что всему есть предел, и само начальство не уважает именно тех, кто проявляет излишнее преклонение, резонно считая, что такие подчиненные в любой момент могут предать. Поэтому и доверия к ним нет, а если его нет, то и отношение к таким прилипалам соответствующее. Была и еще причина, по которой в последнее время Самохвалов невзлюбил Немы- кина, даже терпеть не мог. Появилась эта особенная нелюбовь после того, как Лада рассталась с Игорем, а он сошелся с дочерью Немыкина, и поговаривали, что она уж на пятом или шестом месяце беременности! А если это действительно так, то не надо иметь математических способностей, чтобы высчитать и понять, что Игорь путался с немыкинской девкой в то самое время, когда встречался с Ладой! «Вот змей подколодный! — вслух произнес Антон Тимофеевич, вспомнив сейчас несостоявшегося зятя. — Погоди, демон, придет время, получишь свое!»

Самохвалов поднялся и решил навестить карьероуправление, поговорить с управляющим о том, о чем по телефону не поговоришь. Поэтому, прибыв на карьеры, Антон Тимофеевич оставил машину с водителем у здания управления и встретился с Нистратовым неподалеку от дробилки. Здесь хотя и шумно, зато никто не подслушает — говори о чем душе угодно. А говорить в последнее время было о чём: уже не первый месяц ходил среди руководителей горных компаний слух о том, что, мол, совсем скоро для них наступят не лучшие времена. Кто–то сильно влиятельный решил всё подмять под себя, то есть сменить собственника, а чем это грозит — об этом знают даже школьники. Сперва, конечно, нашлют проверяющих, те месяц, а то и два будут копать и докопаются до того, что, либо садись в тюрьму, либо останешься на свободе, но без копейки за душой. Мало ли таких примеров. Где–то какой–то суд вынесет решение, например, о незаконной приватизации, а если она даже законная, чего практически не может быть, потому что этого не может быть никогда, то подведут под неуплату налогов или под надуманным предлогом обвинят в создании фирм–однодневок. На чем угодно могут подловить. В жизни полно бульдогов, только ждущих сверху команды «Фас»! А уж если она прозвучит, тогда берегись — никакие деньги не помогут. На любой толстый кошелек найдется еще толще. Поэтому сейчас и не смог скрыть тревоги, спросив у Нистратова о делах.

— Вроде всё тихо, — спокойно ответил управляющий, одетый в утепленную защитную куртку военного образца и короткие резиновые сапоги с выглядывавшими белыми шерстяными носками, и глянул на шефа с явным интересом. — Все контракты выполняем, отгрузка идет по графику.

— Ты вот говоришь, что у нас всё тихо — охотно верю, но знаешь ли, дорогой Алексей Леонидович, что на цемзаводе второй день вовсю идет проверка! А ведь мы с ними в одной упряжке работаем. Так что и нам этой участи не избежать — всего лишь дело времени. Ладно, теории нам разводить сейчас некогда. Надо о деле думать. Весной мы собирались новый карьер открывать, да теперь, когда кризис бушует, подумаешь: надо ли?

— Да, действительно, заказчиков на глазах убавляется. Что ни день, то новые потери!

— Такая петрушка не только у нас. По всей стране, по всему миру экономика обваливается!

— Надо выждать, глядишь, что–то изменится. К тому же Москва как строилась, так и строится, и будет строиться!

— Ладно, ладно — можешь не разжевывать, я нашим карьерам жизнь отдал, а ты здесь без году неделю, многого можешь не знать, хотя и был инженером на своем угольном разрезе. Но это в Сибири, а здесь, как ты говоришь, Москва действительно рядом, здесь в минуту может такое завертеться, что моментом башку снесут, не успеешь причесаться напоследок! Поэтому, чуть чего заметишь неладное, сразу информируй. Сам ничего не предпринимай!

— Само собой.

Самохвалов хотя и ворчал, но ворчал скорее для порядка, потому что доверял Нистратову. Во–первых, двоюродный брат все–таки, а, во–вторых, дело знает и вовсе не новичок, тоже успел в девяностых повоевать со всякой шатией–братией.

— У нас тут в скором времени торжество намечается, Союз писателей создаем! Так что уж, будь добр, посети сие мероприятие. Посмотрю, каков ты при галстуке!

— Обязательно подгребу! — улыбнулся управляющий.

Хотя Самохвалов и отвлекся, съездив на карьеры, но пользы–то себе особой не прибавил: как был с утра хмурым и ворчливым, так и до самого обеда ничего не изменилось. А после обеда и вовсе чередой пошли просители, заявители — и у всех всё срочное. А он, значит, царь и Бог, всё должен улаживать, во всё вникать, отдавать команды, словно без него люди и шагу ступить не могут. До чего же измельчали они, до чего же разучились самостоятельности. Ведь у каждого есть соответствующие регламентирующие документы, вот и работай с ними, а если не умеешь, то зачем занял эту должность, уступи ее настоящему специалисту! Только где их взять в наше время? Все лишь о высокой зарплате ноют, а сами по каждому вопросу начальнику в рот заглядывают, указаний ждут.

Встречи Лады и Николая как начались внезапно, так внезапно и прекратились. Ну, если уж не прекратились, то приостановились — это точно и, главное, по инициативе Николая, но из–за чего конкретно — Лада пока не поняла. Не приехав в очередную пятницу, он и в приближающуюся не соби- рался в Москву, ссылаясь на болевшую мать, оказавшуюся в больнице. Лада верила Шишкину, но все–таки хотелось убедиться, что его слова соответствуют действительности.

Поэтому, в очередной раз позвонив в Княжск, прямо сказала Николаю:

— Если уж нет желания увидеть меня, то придется самой нагрянуть!

— Я тебя встречу! — легко сказал Николай. — Когда ждать?

— В пятницу, вечерним паровозом!

— Договорились!

Она ждала, что он произнесет напоследок еще одно слово, пусть и дежурное в таких случаях, но не услышала.

В пятницу Лада вышла из вагона, и, когда увидела стоявшего в стороне Николая, сама направилась к нему, не сразу обратившему на нее внимание в толпе приехавших из Москвы людей, которых в конце рабочей недели было особенно много, словно весь Княжск работал в столице. Он тоже увидел ее, поспешил навстречу и, поцеловав, стеснительно, как в юности, торопливо сунул цветы, словно все люди на привокзальной площади — пусть и слабоосвещенной — смотрели на них.