Превыше всего… или Погоня за Черным Аспидом - Вадим Сухачевский

Сам генерал, облаченный в белоснежный мундир с золотыми погонами, увешанный кучей орденов (тут были и «Георгии» аж трех степеней, и «Владимир» на розовой ленте, и «Станислав», и какие-то ордена иностранного происхождения), тоже топтался возле экипажа, вероятно, в ожидании меня. Рядом с ним топтался какой-то худой субъект довольно унылого вида, лет тридцати, с жиденькой бородкой, в рубахе-толстовке.

От остального состава губернаторский салон-вагон ограждал кордон полиции, но, несмотря на это, какие-то инвалиды недобро грозили в сторону экипажа своими костылями.

Когда я приблизился к кордону, генерал кивнул, и меня пропустили. Вид у его высокопревосходительства был весьма хмур, а от экипажа почему-то исходило отвратительное амбре, в котором угадывался смрад фекалией. После минуты молчания генерал, наконец, произнес:

– Это надо подумать! В генерал-губернаторский экипаж… в орлов Российской Империи – и самым натуральным говном! Каково?!.. Хотел, право, всех перестрелять, да рука не поднялась: детвора!..

Оказывается, по дороге одесские мальчишки обкидали карету дерьмом (надеюсь, мой генерал уже начинал понимать отношение к орлам в наступившие времена).

Затем генерал поманил меня чуть подальше и зашептал:

– Вы, кстати, оказывается, большую услугу мне оказали.

Я лишь посмотрел на него вопросительно.

– Да, да, преизрядную услугу… Видите вон того… гм… господина? – Он украдкой кивнул в сторону субъекта в толстовке. – Какой-то родственничек Ироиды Васильевны, седьмая вода на киселе, некий господин Балуев. Тоже ему, видите ли, приспичило в Санкт-Петербург. Ироида его прежде в глаза не видела, но, добрая душа, упросила меня. Так бы его, – родня супруги все-таки, – пришлось бы на ночь к себе в спальню забирать; а тут – пардон! Место уже вам обещано!.. Ничего, пусть мается в каюте для прислуги, там одна койка свободная. Как-нибудь перетерпит, не велика птица!

Шептал он довольно громко, господин в толстовке вполне мог кое-что из этого слышать, но его высокопревосходительство сие мало заботило.

– А письмо какое-нибудь рекомендательное у него при себе было? – гораздо тише спросил я. – Уж коли его прежде в глаза не видел…

Генерал беспечно махнул рукой:

– Да какое письмо! Не брал он никакого письма – не знал же, что оно так нынче выйдет с билетами. Ну да ладно, родственничек такой, Ироиде известно, в самом деле у нее имеется. Тут хуже другое…

– Что именно?

– А вы полюбуйтесь на него! На рубаху эту! Чистый толстовец! И мяса тоже не ест! Ироида было хотела его угостить по-родственному, так он ни к чему, кроме капусты да хлеба не притронулся: видите ли, вегетарианец, как граф Толстой: мясо убиенных животных кушать, видите ли, грех! Ну как такого за стол сажать с порядочными людьми?! Вон, взял с собой в дорогу целый куль со всякой морковкой да яблоками. Тьфу!.. По мне, ты сперва, как граф Толстой, повоюй в артиллерии, потом «Войну и мир» напиши, а дальше уж – пожалуйста себе – вегетарианствуй, коли не стыдно людей смешить!

Это уж генерал произнес нарочито громко, но господин Балуев отвернулся и по-прежнему усиленно делал вид, что ничего такого не слышит.

Мы поднялись в салон-вагон через парадную дверь (имелась тут и такая). Роскошество передвижных апартаментов генерал-губернатора меня вызывало восхищение. Его высокопревосходительство провел меня через столовую на дюжину персон с уже накрытым столом, со шкапами, полными фарфора и хрусталя; далее следовал кабинет, отделанный ореховым деревом, с большим письменным столом и водруженным на нем глобусом земного шара, затем шла спальня с двумя кроватями, одной двуспальной и одной односпальной, с двумя гардеропами и с огромным трельяжем.

– Эту коечку я велел для вас поставить, – сказал генерал, кивнув на односпальную кровать. – Ничего, что придется вам потесниться? – Это мне-то, находившему себе кров и на голой земле под вой шакалов среди вонючих малярийных болот Трансвааля!

– Ваше высокопревосходительство! – лишь сумел выдохнуть я.

За дверью, как он мне объяснил, располагались два ватерклозета, ванная комната и умывальня с душем, обе снабжались всегда подогреваемой при помощи титана горячей водой. По другую сторону вагона, находились, как он же мне сообщил, четыре каюты для прислуги, отделенные от губернаторских покоев дверью со звонком, а за ними еще две каюты для вооруженной охраны, которая, числом в четверо солдат, как он сказал, уже на своих местах.

– Костя Карамгозов настоял-таки, – вздохнул генерал. – Сколько я не отнекивался, но он – никак, мол, иначе по нынешним временам нельзя.

Что ж, между нами и подземными монархами все же была некоторая зона безопасности. Впрочем, это приносило слабое утешение, ибо я знал, что они и не такие преграды запросто преодолевали.

– Да, вот еще… – смущенно добавил генерал. – Я – насчет умывален. Дозвольте, штабс-капитан, я себе выберу ту, которая с ванной, люблю иногда, знаете ли… А вы молоды, вам и в душевой кабине… Приношу, конечно, свои глубочайшие извинения за неудобства…

И это он называл «неудобствами»! Снова мне оставалось лишь выдохнуть:

– Ваше высокопре!… – но он меня перебил:

– Кстати, насчет этих «высокопревосходительств»… Право, слишком длинно звучит, не слишком удобно вести беседу, а дорога дальняя… Как бы вам меня?..

– Быть может, Валерианом Валентиниановичем?

– Да тоже длинновато. Был бы Иван Иванычем – еще куда бы не шло, но вот же, снабдили родители… – Он немного подумал и наконец озарился догадкой: – Ага, вот! «Mon général17»! Так оно будет и коротко и вполне достойно, – не возражаете?

– Слушаю-с, мон женераль! – по-военному щелкнул я каблуками.

– Voilà l’idée!18 – порадовался он найденному выходу. Я же порадовался не меньше него.

Мы в это время находились в кабинете, и тут вдали раздался звонок, а минуту спустя, постучав в дверь, к нам из столовой вошел Никита.

– Ну?! – рыкнул мон женераль, лишь в подобных тонах, видимо, привыкший общаться с нижними чинами.

– Там… к вам, ваше-ство. Двое, по виду приличные. Изволите проводить?

Генерал лишь подал знак – давай, мол.

Никита вышел, и в кабинет вступили двое в штатском, в самом деле, весьма прилично одетые. Один имел волосы, черные как смоль, другой – беловолосый (в тот миг я еще не придал значения этому обстоятельству).

– Ротмистр Охранного отделения де Бертье! – щелкнул, как и я, штатскими каблуками брюнет.

– Прапорщик Охранного отделения Волынцев! – отрапортовал блондин.

– Ну и что с того? – побурчал мон женераль. – Ежели вы, господа желаете проситься в попутчики, так это – никак, тут уже всё в комплекте. Так что, господа…

– Никак нет, ваше высокопревосходительство! – вклинился тот, что назвал себя де Бертье. – Мы – по приказу его высокопревосходительства генерал-губернатора Кармагозова! Велел, дабы мы…

– Берегли как зеницу ока, – вставил блондин Волынцев. – Сказал, что отвечаем головой!

– Вот уж этот Костя, вот уж неугомонная душа!.. – вздохнул генерал. – Но – приказ… м-да… я понимаю, господа офицеры… Однако ничего более, чем каюту для прислуги предоставить вам не могу. Так что уж не обессудьте. Там, правда, еще один… гм… господин с нами следует, так что придется кому-нибудь из вас – на верхнем лежаке.

– Ничего-с, ваше-ство, разместимся.

– Благодарим, ваше-ство!

– Ступайте, Никита вас проводит. – Когда они удалились, генерал сказал мне: – Не здесь же их оставлять. Ох, не люблю, право, этих альгвазилов из Охранного!.. Я бы вам такого про ихнюю службу порассказал!..

Но тут раздался звон вокзального колокола (уже в третий раз), и состав двинулся в путь сквозь гудевшую на перроне толпу.

Некоторое время мы молча смотрели в окно, затем генерал подошел к письменному столу и принялся крутить глобус, а затем произнес куда-то в пространство:

– Дурак!.. – И после паузы пояснил: – Я про нашего горе-полковника. Право, истинный дурень! Япония-то – во (он показал кончик пальца), а Россия-матушка – во (он широко развел руками); и они нас – как детей малых! Да я б этому полковнику батальоном не доверил командовать (хоть он и как раз батальоном-то прежде и командо-вал19) – а тут целая армия, да еще флот! Ту разве какой-нибудь горе-полковник нужен? Тут… – и по его виду каждому стало бы ясно, кто был нужен для командования в той войне, дабы она не завершилась постыдным поражением и нынешней революцией. – М-да, – продолжал он, – не война была, а чистый синематограф. У япошек-то порох «шимоза», да немецкие пушки на линкорах, кои прицельно на десять верст бьют, а у полковника нашего, у Коли Ананаса20… (Ай да генерал!) Эх… – тяжко вздохнул он. – Вот и получили вместо победы… Цусиму, да увечных, говорят, чуть не сто тысяч, да революцию, да новоиспеченного «графа Полусахалинского»21.