Отель последней надежды - Татьяна Устинова

— Вавилов! Ты где там застрял?!

— Да здесь я!

— Меня Ерохин послал узнать, выехали на вызов или нет! Какая-то дамочка истерическая в пятый раз звонит!

— Не истерическая, а истеричная, — поправил за шкапчиком Максим Вавилов, у которого мама в школе преподавала русский язык и литературу. — И не звонит, а звонит!

— Ты чего, Вавилов? Ты где там?! Чего начальство нервируешь?!

— Уйду я от вас, — объявил Максим Вавилов, выйдя из-за шкафа. — Уйду, Боря! Сдохнуть можно от такой работы и от тебя тоже, Боря, можно сдохнуть!

— Чего это от меня дохнуть? — обиженно спросил дежурный. — Вот работа — другое дело! Только куда ты пойдешь-то от нас? В школу, энвепе преподавать?

— Энвепе отменили, Боря.

Дежурный подумал.

— Когда отменили?

— Давно. Вместе с Берлинской стеной и политикой «холодной войны».

— Тогда тем более не уйдешь, — заключил дежурный. — Ты, Вавилов, чего умеешь? Ничего ты не умеешь! Только бумажки строчить да формы заполнять, подпишите здесь, здесь и здесь! Куда ты денешься?!

Почему-то Максима Вавилова это задело.

— У меня высшее образование, — сказал он обиженно и вместо того, чтобы пойти наконец в машину, вернулся за шкапчик и стал изучать себя в зеркале.

Ничего хорошего там не показывали — Максим Вавилов всегда отличался самокритичностью. Рожа как рожа, да еще отечная.

— Ну вот, ты со своим высшим и просидишь здесь всю жизнь, — заключил Боря. — Да чего ты опять туда полез?! Выходи давай! А то Ерохин мне вставит!

— Тебе, Боря, давно пора вставить!

— Чего?!

— Шутка такая, — сказал Максим мрачно и вышел из комнаты.

Над входом в дежурную часть горел прожектор, и ребята стояли возле «Волги», разговаривали ночными голосами, которые далеко разносились по улице. Рация трещала и хрипела, ничего не разобрать. Было тепло, пахло тополями и подсыхающим асфальтом. Наверное, поливалка недавно прошла. Самое для них, для поливалок, время. Утро скоро.

— Макс, ты чего застрял? Поехали, поехали уже!

— А что за труп? Криминальный?

— Ах.., его знает!

— Ну криминальный, конечно! Был бы не наш, его бы давно труповозка забрала!

— А какой я сон видел, — поделился Максим Вавилов и полез в карман за сигаретами. — Про щуку в паровозе.

Никто не обратил на него никакого внимания.

— Мужики, ну чего вы стоите-то, мать вашу так? Мне Ерохин уже третий раз дал по мозгам!.. И дамочка опять звонила!..

— Да мы идем уже!

— Да отвяжись ты, Боря!..

— Мужики, а я в отпуске с понедельника.

— Подписали?!

— Сам не верю! Я думал, усиление это, то, се — ни за что не подпишут. И я ему говорю: ну, това-арищ полковник, ну войдите в мое положение, у меня жена, теща, а вы меня не пускаете!.. А он мне…

— Уйду я от вас, — сказал Максим Вавилов, задрав щетинистый подбородок к темному небу, которое над домами уже синело, а над дорогой казалось темным, плотным. — Энвепе в школе преподавать!

Он взгромоздился на переднее сиденье «Волги», рядом с водителем Серегой, который с места в карьер начал рассказывать про свои шесть соток и про то, как в прошлом году жена собрала с одной грядки ведро баклажанов, а в этом на спор с соседкой собирается снять столько же красного перца.

А соседка ей — перец в наших широтах не растет!

А жена соседке — это вы растить не умеете! Нужно не лениться, а еще в феврале…

А соседка на это — да чего в феврале, когда в августе как пить дать заморозки будут, и весь лист чернотой побьет!

А жена в ответ — надо по лунному календарю сажать, и тогда до заморозков успеет вызреть, а если не успеет, то заранее снять и под кроватью разложить или еще в какое место, лишь бы темно и сухо…

— Серег, — перебил Максим Вавилов, его качало на сиденье, фонари качались перед глазами, и то ли от Серегиных баклажанов, то ли от недосыпа было тошно. И мужики на заднем сиденье перебрехивались вяло, смолили какую-то махру, от которой еще больше мутило. — Серег, вот ты мне скажи как на духу… Нет, как перед проверяющим из главка…

— Типун тебе на язык, Макс!

— ..зачем тебе ведро баклажанов?

Водитель посмотрел на него, как инквизиторы на Галилея, в момент утверждения им, что Земля вертится.

— Как зачем?! А зимой чего мы жрать будем?!

— Баклажаны?

— И баклажаны! И перчик, и картошечку, и огурчики, и помидорчики маманя солит, пальчики оближешь, и лечо варит, а из смородины вино делает, женский пол очень его обожает, а тесть на калгане водку настаивает, так ее под огурчик, да под картошечку, да судачка — у нас их алкоголики-браконьеры носят!.. А еще…

— Я жрать со вчерашнего дня хочу, — мрачно заявил Максим Вавилов. — Только баклажаны можно на базаре купить, а ты каждую пятницу по четыре часа в пробке стоишь, до своих Луховиц как раз, а потом еще в воскресенье четыре часа пилишь в Москву! Оно тебе надо?

Святая инквизиция стала потихоньку наливаться праведным гневом.

— А тебе чего, не надо, Макс? Ты чего, богатый, что ли, на рынке баклажаны ведрами покупать?!

— Да они в августе не стоят ничего!

— А я все равно не миллионер, чтобы на базаре ведрами покупать! И потом, свое самое лучшее, с грядки, свежее! А откуда я знаю, чем там этот урюк, который продает, свои баклажаны поливал! А мы только навозцем, только свежим, земля — хоть ложкой ешь, а ты говоришь — на базаре!..

— Да я не говорю!..

— Ну и молчи, раз ни черта не понимаешь! Полстраны своими шестью сотками живет, а этот выискался, не надо ему!..

— Да я молчу.

— Ну и молчи.

— Мужики, мужики, — вступил с заднего сиденья лейтенант Бобров. — Приехали уже. Серег, ты куда попер?! Здесь направо надо было!

— А чего он ко мне вяжется!

— Вавилов, не вяжись к нему!

— Пойду энвепе преподавать. Команда газы! Противогазы на-деть!..

— Давай тут двором, Серег! До утра, что ли, будем кататься!

— Пусть теперь Вавилов на праздники закуску таскает! Раз ему не надо! На базаре покупает и таскает! А вы жрите что дают!..

— Стой, стой, Серег! Вон, видать, и дамочка ненормальная обретается.

— Где?

— А под фонарем!

Под фонарем и впрямь мыкалась какая-то одинокая сутулая фигура, дамочка или нет, отсюда было не разобрать. «Волга» фыркнула в последний раз и остановилась. Приехали.

— Слышь, Вавилов, а зря ты так про Серегины баклажаны!..

Старший оперуполномоченный обреченно махнул рукой на коллектив и выбрался из машины.

Выбрался не спеша, очень лень ему было, да и надеялся он, что хоть эта ночь как-нибудь без трупов обойдется, а тут — начинай все по новой!

— Что вы так долго ехали?! — заговорила издалека сутулая фигура. Голос женский, значит, и впрямь, ерохинская дамочка. — Сколько можно!

— Если там у вас труп, — сказал Максим Вавилов громко, — значит, можно не торопиться! Куда теперь торопиться-то?

— Послушайте, я тут стою одна уже два часа, и мне страшно, и уйти я не могу, а вы говорите…

Максим Вавилов перестал потягиваться и стремительно приблизился к дамочке. Он умел передвигаться очень быстро. Когда хотел.

Приблизившись, сунул ей под нос удостоверение. Она отшатнулась от неожиданности.

— Майор Вавилов. Документы ваши, пожалуйста.

— Ах, ну какие у меня документы среди ночи! Хотя паспорт, по-моему, я брала. Или не брала, что ли?.. Да-да, вот он!..

Мужики выходили из машины, хлопали дверьми и громко разговаривали. Дамочка тревожно заглядывала Максиму за плечо и прислушивалась. Он изучал ее паспорт. Тополя шелестели, скоро пух полетит, не продохнешь тогда.

Паспорт, серия, номер, выдан. Самгина Екатерина Михайловна. Двадцать пять лет. Прописана… В Санкт-Петербурге прописана по адресу Каменноостровский, 43, любопытно!.. Невоеннообязанная, разведенная — уже успела! — выдан заграничный паспорт.

С фотографии на майора Вавилова смотрела распрекрасная красавица. Максим Вавилов взглянул дамочке в лицо.

Вот те на!.. И вправду распрекрасная красавица. Лучше даже, чем в паспорте, потому что на бумаге у нее вид надменный и неприступный, а в жизни встревоженный, и под глазами синяки.

Он протянул ей паспорт.

— А в Москву пожаловали, Екатерина Михайловна, чтобы специально по ночам прогуливаться?

— Что?

Она перестала заглядывать ему за плечо и посмотрела в лицо.

— Где труп, который вы нашли? — грубо спросил он. — Пойдемте, покажете!

Был у него такой способ оценивать всех женщин на свете — годится для того, чтобы завести с ней роман, или нет. Эта годилась.

Еще как, подумал он с некоторой печалью в свой адрес и даже вздохнул.

Утро туманное, утро седое. Нивы печальные, снегом покрытые. Кажется, будто…

— Вы понимаете, я возвращалась из Останкина, поймала машину. Водитель меня довез и высадил прямо под фонарем, видите?

— Он тут один, фонарь-то, — сказал Максим Вавилов. — Как не видеть?..

— Ну вот. Я отсчитала деньги, и он уехал, а я пошла к подъезду.