Анекдоты для богов Олимпа. Оглядитесь – боги среди нас! - Василий Лягоскин

Египтянку разбудил; даже заставил подпрыгнуть на месте, и тут же вытянуться в полный рост на ложе дикий крик, который, казалось, не могло исторгнуть человеческое горло. Но, тем не менее, исторгло…

В руках полубога извивался, тщетно пытаясь вырваться, один из стражников – сейчас безоружный, и чем-то ужасно напуганный. Даже с расстояния в пару десятков шагов Клеопатра четко видела, как лезут из орбит его вытаращенные глаза, а изо рта, который никак не закрывался, вместе со звериным воем плещется на ковер и на руки Геракла пена. Последнее обстоятельство, очевидно, отметил и Сизоворонкин в теле полубога. Он брезгливо скривил губы и легонько прихлопнул крикуна по макушке. Это по его, полубога, мнению, «легонько». Страж же замолчал сразу; скорее всего он потерял сознание, если не саму жизнь.

Клеопатру его судьба совершенно не интересовала. Геракла-Сизоворонкина тоже. Он просто выпустил бездыханное тело из рук, и напрягся, явно собираясь «нырнуть» в тот самый проем в стене, откуда появился, явив собой такой нежданный, и такой приятный подарок для египетской царицы. Фигура полубога опять наполнила душу Клеопатры теплом и нежностью. А он еще, паразит, и повернулся к ней, сохраняя напряжение в каждом мускуле, что – учитывая то обстоятельство, что из одежды на нем был лишь комок набедренной повязки в одной руке и Грааль в другой, едва не заставило египтянку броситься к нему; быть может, нырнуть следом в неведомый мир. Сизоворонкин шевельнул губами; он словно хотел что-то сказать Клеопатре на прощание – может, одарить очередным анекдотом?

Через мгновение его не было в опочивальне; очень скоро затянулась и дыра в стене, не оставив даже следа на ковре. Царица проводила это стремительное исчезновение анекдотом – словно Алексей оставил ей тут эстафету:

Ну и что, что бросил?!

Зато как поматросил!!!

– Поматросил…, – с блаженной улыбкой повторила египтянка, – слово-то какое…

Она не успела подобрать подходящего определения новому словечку; в голове пышным костром вспыхнуло другое:

– Грааль! – закричала она, быть может, даже громче, чем прежде верещал в ужасе стражник, – мой Грааль!

Только теперь до нее дошла страшная истина – Сизоворонкин исчез из жизни царицы Египта, унеся с собой волшебный сосуд. А присутствующие восприняли незнакомое слово, как приказ: «Пошли все вон!». Они ломанулись в открытые двери; первым в них исчез стукнутый по голове страж. Теперь лишь она сама, да пара обнаженных негров, жавшихся в углу испуганной кучкой мускулов, могли страдать в огромной опочивальне. А Клеопатра внезапно успокоилась; более того – она расхохоталась, вслед за мыслью, что пришла в голову ледяным дождем, погасившим костер, едва не сжегший ее изнутри. Мысль была простой и спокойной; несмотря на страшный вывод, который сделала для себя царица.

– Ну вот, и все, – подумала она, прогоняя из мыслей образ бравого полубога, и думая теперь уже только о Зевсе-громовержце – во всех его ипостасях, начиная с олимпийского, – на этом страница под названием «Цезарь и Клеопатра» переворачивается, что бы открыть новую… Какую?

Теперь ее хохот можно было назвать демоническим. Этого не выдержали уже и негры. Подвывая на два голоса, они бросились вон из комнаты, явно представляя себе видения злых духов своего племени, на которые так богата фантазия диких народностей…

В золотой шкатулке царицы, которая всегда переезжала с ней на новое место жительства («С Граалем!», – горько вздохнула она), лежал еще один сосуд; не волшебный, но весьма полезный. Жидкость в нем была сравнима по цвету и даже вкусу с мальвазией, и содержала в себе сильнейший яд. Яд, который сначала уносил в волшебную страну, где не было горя и боли, а потом прерывал жизнь так легко и безболезненно, что… В свое время Клеопатра заставила мастера, изготовившего зелье, проверить это утверждение на себе. Она внимательно отследила, как жизнь покинула этого человека; действительно без мучений и жестоких судорог. Мечтательная улыбка мастера долго преследовала ее, и вот теперь вернулась – вместе с твердой решимостью отпить из запечатанного сосуда.

Купила книжку: «Яды. Вчера, сегодня, завтра» (просто решила почитать) … Муж второй день и посуду моет, и мусор выносит, и во всем соглашается…

Царица чуть поморщилась – как всегда, когда вспоминала официального мужа, Марка Антония; который – пожелай она, и посуду бы вымыл, и мусор вынес, и вообще, свершил бы любой, самый великий подвиг, или (напротив) преступление. Если, конечно, у него хватило бы силенок и духа. Мысль об Антонии была мимолетной; пузырек с ядом был для Клеопатры важнее и его жизни, и, откровенно говоря, жизней всех, кто окружал ее во дворце.

Небольшая заминка возникла, когда Клеопатра решала – в каком виде ей предстать перед царедворцами, а значит, перед историей.

– Все равно соврут, – решила она, махнув рукой, прежде чем откупорить золотой сосуд, – еще и придумают что-нибудь. Какую-нибудь леденящую кровь историю, что я сейчас выну из-под ложа парочку аспидов, и дам им впиться в мою нежную кожу!

На самом деле царица очень не любила всяких гадов – начиная от змей, и заканчивая тараканами. Теперь же она решила не тратить времени на облачения в парадные одежды, подобающие торжественности момента.

– Сами оденут, – еще раз махнула она рукой, и припала губами к узкому горлышку сосуда.

Последним видением олимпийской богини был могучий Зевс – в тот самый момент, когда он шел с розой в руках к своей избраннице…

Эпизод третий: Наполеон и Жозефина

– Здравствуйте! Хочу снять у вас комнату.

– А вы не будете устраивать пьяные оргии?

– Нет.

– А жаль.

Пожилой одноногий солдат, очевидно, ветеран одной из войн, смотрел на императора Франции, как на того самого бездомного чудака, что заявился во дворец с просьбой сдать ему жилье. Он даже замахнулся было, чтобы прогнать Наполеона подальше от охраняемой территории. И тут же выпучил глаза, узнав, наконец, того, кто в нетерпении переминался перед ним с ноги на ногу:

– Император!

Тщедушный «гвардеец», едва ли не ниже ростом Наполеона, так заполнился изумлением, что даже забыл отступить в сторону, чтобы пропустить его внутрь дворца.

– Да, – горько усмехнулся Бонапарт, отстраняя солдата в сторону, – сколько мне еще оставаться императором?! Скоро здесь будет другой, русский. А два императора в одном дворце… или, как говорят сами русские – двум медведям в одной берлоге никак не ужиться.

Зевс, он же первый император Франции Наполеон Бонапарт даже на краткий миг страстно пожелал оказаться сейчас на месте своего русского «коллеги» – императора русских Александра. Тем более, что в одной из прежних жизней громовержец привык к этому имени. Он тут же устыдился – не потому, что родину (как говорят те же русские) не выбирают. Просто тогда пришлось бы отказаться от главного, что было в его жизни – от Жозефины, от Геры.

– И так сколько горя принес ей, – пробормотал он, быстро передвигаясь из комнаты в комнату, изрыгая в душе проклятия на размеры дворца Мальмезон, – чего стоила хотя бы история с разводом и женитьбой на Марии Луизе. Но сейчас, сейчас! Я первым делом бросился не в императорский дворец, где ждут меня императрица и наследник, а к тебе, моя Гера!

Двери опочивальни вдруг распахнулись от сильного удара, едва не треснув императора по лбу, который он привычно наклонил вперед, и перед ним возникла Жозефина – в одной сорочке, не скрывавшей практически ничего; счастливая и прекрасная. Она – совсем как обычная женщина – не богиня и не владычица Франции, пусть и бывшая, завопила что-то нечленораздельное и бросилась на шею Наполеону. У императора сейчас сил, наверное, было не меньше, чем у громовержца в его лучшие годы. Он не пошатнулся, не выпустил из рук женщину, желанней и прекрасней которой не было никого в целом мире. Напротив – направил ее порыв в обратную сторону, в спальню, в которой словно специально уже было расстелено ложе. Гера лишь пискнула счастливо; почему-то вспомнив вслух анекдот из Книги:

Если жена обожает и ревнует своего маленького плюгавенького муженька, значит, не все у него маленькое и плюгавенькое…

Та часть императора, которая принадлежала тварному миру, даже немного взревновала: «А для кого ты, милая, расстелила ее так рано?». А Зевс (его божественная сущность) лишь расхохотался, и опустил уже обнаженную возлюбленную на постель. Сам он тоже – как и подобает истинному солдату – уложился в сорок пять секунд. И тут же забыл и о проклятой войне, которая так хорошо начиналась, и так позорно заканчивалась; и о русских, чьи страшные казаки уже, наверное, гарцуют на своих мохнатых лошадях по Парижу…