Саркофаг - Лев Сокольников

И такое было непонятно: "камень — на камень, кирпич — на…" большей части "трудящихся страны советов". Перед оповещением о смерти "вождя" нужно было говорить о чём-то великом и запоминающемся, до появления холода меж лопаток, но никак не о камнях и кирпичах! Что-то изначально гнусное содержалось в почитании вождя.

Скорбели граждане! Если одна половина граждан Руси скорбела о "безвременной кончине вождя", то чем занималась другая половина в это время — "документальных свидетельств не имеется". Очень долго "выведением на чистую воду не скорбевших граждан ("врагов"!) занимались спецорганы "страны советов".

Предстоит выяснить, с присвоением "докторской степени" тем, кто установит истину: какая половина граждан отечества "тяжко скорбит" об ушедших в мир иной "вождях"? Худшая, или лучшая? Большая, или меньшая? Только после выяснения количества скорбящих и не скорбящих граждан, можно говорить о "прочности государства"!

Почему скорбим, когда нас покидают "вожди"? До сумасшествия, до потери жизни? Пожалуй, такое с нами творится от зависти. Глядя на "хладный труп" ушедшего невольно приходят мысли: "Счастливчик! Устроился, для него всё кончено, а тут полная неясность "что и как"! Плачем, сукины мы дети, прощаясь с "вождём"! Совсем недавний случай, когда, пребывая в "страшном горе и траурном беспамятстве", мы устроили "малую Ходынку". И всего-то из-за малости: скорбящим дозволили "бросить прощальный взгляд" на "чистый", но мёртвый лик "вождя". Этого многим хватило для пролития "чистых" слёзы и "наложение печали на лицо". Ничего иного не приносили "советские люди к гробу "вождя"!

Но "советских людей" можно было понять: "как жить-то будем!?" — печаль чисто русская. Глядя на чужую смерть, приходили мысли о том, что и они умрут, и от этого печаль удваивалась… а, может, и удесятерялась. Печаль от навечного расставания с "вождём" усугублялась неверием в то, что они могут встретиться с "любимым вождём" в ином мире — да, тогда они бы радовались:

— До встречи, любимый ты наш отец! ТАМ наше почтение к тебе продолжится на многие века, и это будет вечным, непреходящим счастьем для нас, сирых! Море счастья для нас, убогих разумом! океан! Или нет? — ах, да, я забыл, что все мы на момент расставания с "вождём" были поголовные и стойкие атеисты! Заблуждение с названием "мир иной" нас тогда не волновало.

Постоянно занимает и волнует одна мысль: в нашем мире, если вдруг, и явно по недомыслию, я осмелюсь открыть рот в сторону "власть имущих", то они меня в два счёта в "бараний рог" свернут и по стене дерьмом размажут. А ТАМ? Там со мной никто и ничего не сделает, и только от сознания такого будущего положения авансом на сегодня я делаюсь счастливым! Любому здешнему козлу ТАМ я смогу сказать, что он "козёл" без всяких опасений за свою плоть! И задать "детский" вопрос:

— Ну, скотина, где богатства, из-за которых ты совершил столько мерзостей в подлом существовании своём? — только из-за одного такого вопроса стоит оказаться ТАМ раньше срока.

Немцев, на всей моей памяти, мы высмеивали за сентиментальность. За любовь к родным и близким. У каждого немецкого солдата всегда при себе имелась пачка фотографий родни. Близкой и дальней. Они обожали устраивать "вернисажи" фотографий, и не было такого солдата, который не показывал бы фото жены и детей любому аборигену. Вопрос к прошлому:

дорогой читатель, как думаешь: после того, как захватчик познакомил тебя с фотографической женой и со своим семейством, после такого "вернисажа" поднимется у него рука передёрнуть затвор автомата "им. Шмайсцера" и выпустить в тебя половину рожка? В чём смысл процедуры, как вначале порадовать тебя фотографиями родни и следом — пристрелить? Что лишнее из этих двух позиций?

Что поделать, любят немцы фотографии живых! А мы любим и почитаем трупы, вне зависимости от "величины" трупа и от степени родства с ним. Длительное время жизни родных и близких для нас оказались менее ценными предметами, чем единственный труп инородца". В этом мы чем-то родственны немцам…

Но часть населения России не скорбела, и это было ужасно для тех, кто скорбел. Как так: я пребываю в соплях и скорби по разнарядке, а ты — нет!? Если внимательно присмотреться к тебе, то даже ухмылку можно заметить! Я, стало быть, дурак, а ты — умный!? Твоей "вражеской" ухмылки никто не видит, а я — вижу! "Бдительный" потому что! И чтобы лишить тебя такого преимущества надо мной, наполнить твою душу не меньшей, чем моя, скорбью, уровнять со мной, то:

— Донесу-ка я на тебя "в органы"! Пусть с тобой разберутся!

Каков был размер не скорбящей части по усопшему "вождю мирового пролетариата" в процентах — об этом знали только соответствующие органы. Но должен заметить, что на те времена не скорбящая часть России была немалой и лучшей. Многие миллионы не скорбящих граждан! Ненормально! Невыносимо! И "руководящие товарищи" начали процесс выявления "не скорбящих" граждан. Процесс "очищения от врагов" совершался, как всегда у нас, "под мудрым руководством" нового "вождя, отца и друга всего советского народа тов…..". Наползало изумительное, прекрасное время всеобщего "очищения"!

"… у Лукоморья дуб спилили,

Кота на мясо изрубили,

Златую цепь в Торгсин стащили,

Русалку в ж…у от… и"

Русалке не повезло: над ней впервые за всё время течения русской истории учинили "половой акт в извращённой форме"!

Глава 3. Незначительные подробности

отцовой войны.

Устроив нас "под крышу" в половине одной из келий не полностью сгоревшего монастыря, отец исчез. Он всегда так делал: сначала обеспечивал семейству возможный на "текущий исторический момент" максимум удобств, и только потом думал "об общественном благе". Явно "не советский" человек, чего с него взять!

Не помню, как отец ушёл добивать своих вчерашних работодателей, но что не было кинематографической "сцены прощания главы семьи с чадами и с женой" — за этот отдел в памяти могу поручиться. Ушёл человек, исчез — и всё. Как на работу, как в длительную поездку по сопровождению вражеских грузов в недавнее время на работе у оккупантов. Он всегда появлялся и уходил незаметно. Иногда щемило сердце, когда он собирался в поездку, но отчего со мной такое происходило — этого я не понимал. Блаженное время незнаний и заблуждений!

Тихий, незаметный и без торжеств уход отца на войну могу объяснить народным поверьем: если человек, уходя на смертельное дело, долго и тщательно, "с сердечным надрывом" прощается с домочадцами — верный признак, что не вернётся он с побоища. Зачем возвращаться, если так тяжко и тщательно прощался с роднёй и другами!? Если со мной простились, то я вроде бы и не жилец? И даже как-то неудобно оставаться в живых? Возможно, по этой причине и не было кинематографических сцен прощания отца с женой и детьми. С застольем и выпивкой. С танцами и песнями под гармошку. Отправляли вчерашнего вражеского прислужника на фронт выяснять отношения с недавними работодателями, и как такое протекало у отца — неизвестно. Только догадки, крохи. О главном — всегда только крохи! Почему? Объяснение простое: страна очень долго была "страной допросов", поэтому желающие что-то рассказывать добровольно просто перевелись. Задали тебе вопрос — отвечай, а чтобы по доброй воле и "сверх плана говорить" — извините, "дураков нет"!

"Товарищи", задавшие вопросы, давали простор вопрошаемому. Ответы могли быть "полными", "понятными", "исчерпывающими", "уклончивым", "неясными", "неточными" и "неудовлетворительными" Ответ мог быть любым, но он должен быть таким, после которого "органы" мою голову оставляли бы на месте!

Какую основную мысль я бы поместил в сознание, видя, что меня посылают на опасное дело? Дело, из которого вернуться живым для меня выглядит как "сто к одному"? Наиточнейшая мысль будет такая: "возможности вернуться живым у меня нулевые, поэтому все эти сцены прощания с женой и детьми — лишние. Покойник я, пока живой, но покойник".

По всем раскладкам отцу выпадал штрафной батальон, но почему особое и высокое воинское начальство определило служить ему в полку тяжёлых гаубиц — об этом, идиот я несчастный, отца не спросил. Хотя, почему идиот? Отец и сам не знал, почему не оказался в "штрафкоманде", хотя ему, как вчерашнему пособнику врагам, только там и было место. Настоящий "двойной агент": вначале пособник немцам, а затем и борец с ними. Но "кратковременный" борец, сроком в девять месяцев. Литература много сказала о "двойных агентах" агенты разведок, а родитель был "дважды изменившим". По всем раскладам военного времени ему выпадало получить девять граммов свинца как с одной стороны, так и с другой! Оставаться целым и невредимым он никак не мог!

Навсегда останется самой большой загадкой вот эта: почему отца направили выяснять дальнейшие отношения со своими вчерашними работодателями в гаубичный полк младшим телефонистом, хотя "стрелки его дороги" были переведены в штрафной батальон? Что, или кто его оберегал? Удивительный факт так и останется теперь тайной.