Дочери смотрителя маяка - Джин Пендзивол

– Ты умеешь читать рукописный текст?

Когда она отвечает, я улавливаю в ее голосе сарказм. Не много-то ей нужно, чтобы забыть о своем раскаянии.

– Нет, я, блин, слишком глупа.

Она думает, что меня это шокирует.

– Оставь это, Морган. Не утруждайся показывать мне свою самоуверенность и браваду. Я говорю о читаемости текста, а не о твоей грамотности. Сейчас многие дети уже не могут читать рукописные тексты, и если ты одна из них, то мы просто зря тратим время. – Я не позволяю ей перебить меня. – Если ты можешь это прочесть, то я воспользуюсь твоей помощью. Если нет – уходи. Но, пожалуйста, держи свой нос и руки подальше от моих дел и вещей.

Она молчит, дождь барабанит по оконному стеклу, и эти звуки кажутся очень громкими в повисшей в комнате тишине. Наконец она подходит и, взяв стопку дневников, кладет их на стол перед собой.

– Да, я могу читать рукописи. – Она пытается развязать бечевку. – Если вы не видите, то как узнали, что это я была в вашей комнате?

Это простой вопрос.

– Ты тут единственная, кто ходит в ботинках на два размера больше. – И затем я добавляю: – И где же чай?

Я осторожно беру верхнюю книгу, почти ожидая, что хрупкие листы внутри превратятся в кучку пыли, когда я открою обложку, но нет. Страницы желтые, и слова поблекли, но я более-менее могу их разобрать. «Эндрю Ливингстон» написано вверху первой страницы, а ниже:

Дневник

22 апреля 1917

Это не является государственной собственностью

– Кто такой Эндрю Ливингстон? – спрашиваю я у пожилой дамы.

Она все еще сидит в кресле, сжимая в руке чашку с чаем.

– Мой отец.

– Хм. – Это интересно. Я просматриваю страницу, пытаясь разобрать наклонные черные буквы. – И вы раньше их не видели?

– Видела, но не читала.

А теперь она не может. Без посторонней помощи.

– Первый начинается 1917 годом и заканчивается 1920-м. Тут есть еще за другие годы. Они тоже помечены как личные, как книги, не имеющие государственного значения.

Пожилая женщина кивает и поясняет:

– Мой отец был смотрителем маяка. В 1917-м его отправили на маяк острова Батл. Он провел там всего год, после чего правительство перевело его на маяк острова Порфири. В обязанности смотрителя входило ведение журналов наблюдений. Следовало записывать туда информацию о том, когда зажгли свет, когда его погасили утром, погодные условия. Поэтому ему нужно было отделять рабочие журналы от личных дневников.

Я осторожно переворачиваю страницу, нахожу то место, где смотритель маяка сделал свою первую запись.

– Год написан вверху, и тут на каждой странице по несколько записей. – Моя рука скользит по бумаге, пока глаза расшифровывают покрытые кляксами буквы и складывают их в слова, а слова – в предложения. – С левой стороны на полях – просто буквы: З, СЗ, С, ССЗ…

– Направление ветра. Ты можешь прочесть, что там написано?

Кажется, ее очень волнует, могу ли я это прочитать. Интересно, что она надеется услышать?

Понедельник, 23 апреля. – Я прибыл на маяк острова Батл, где проведу сезон в качестве помощника смотрителя. Мы с Вилсоном приводили маяк в порядок большую часть времени в течение двух недель, поскольку судоходный сезон сейчас в самом разгаре. Я учусь управляться с диафоном[8] на посту подачи туманных сигналов – примитивный аппарат, но мне сказали, что он и так является существенным улучшением по сравнению с системой с ручным приводом, которой пользовались в прошлом.

Пятница, 25 мая. – Весна была холодной и влажной. Вчера я сплавал на плоскодонке на рыболовный участок и поднял сети. Моей наградой стали три сиги, одна озерная форель и рыба-паразит. Оставил все, кроме паразита. Я получил почту и с ней письмо от Лил, и в ответном письме я предложил ей приехать ко мне на несколько недель, сев на «Красную лисицу» в следующий раз, когда капитан Джонсон войдет в гавань Мак-Кей. Уверен, что швед не откажется подбросить ее сюда вместе с почтой и заказанными мной припасами, когда они в очередной раз будут закидывать сети в нашем районе. Я ожидаю их приезда через месяц или около того. Я узнал, что многие семьи смотрителей живут с ними в течение сезона, – это делает работников счастливее, рассеивая скуку и одиночество. Уверен, что Лил здесь понравится так же, как и мне. По крайней мере, она больше меня привыкла к такой жизни, учитывая, что была рождена и воспитана в тесной связи с землей и озером.

Я смотрю на дочь человека, слова которого читаю.

– Лил была вашей матерью?

– Да. Мой отец иммигрировал в Канаду из Шотландии в 1914-м – избавился от семейной фермы и не мог найти работу. Он приехал в Канаду, намереваясь поселиться на западе, как делали многие его соотечественники, но на пути из Нью-Йорка влюбился в Великие озера. Он устроился на работу на почтовых судах, курсирующих между Коллингвудом и Порт-Артуром.

Она погружает меня в историю своей семьи. Я могу читать или она может рассказывать – мне без разницы. Поэтому я просто замолкаю и слушаю.

– Следующей зимой он решил попробовать себя в торговле мехом и перебрался в старую хижину возле гавани Мак-Кей, или Росспорт, и начал охотиться. Там он встретил мою мать, и они поженились в 1915-м. Ее отец тоже был шотландцем. И охотником. Но, судя по папиным рассказам, он был суровым человеком, деспотичным и строгим со своими детьми. Ее мать была из оджибве и научила дочь традиционным для них вещам. Лил умела мастерить снегоступы, прикрепляя сухожилия к деревянному каркасу, свежевать животных, попавших в ловушки, и дубить их шкуры, находить в лесу еду и лекарства. Мне кажется, она всегда была не в ладах с собой, из-за своей полукровной натуры она никак не могла определиться, к кому она ближе, и все это усугублялось гордостью, правда, смягченной стыдом.

Она продолжила после паузы:

– К тому времени, как папа начал работать на острове Батл помощником смотрителя маяка, у них родился мой брат Питер. Чарли, Эмили и я появились уже во время их пребывания на Порфири.

Я продолжаю читать. Это немного напоминает сборник рассказов, и персонажи начинают оживать на страницах.

И я тоже начинаю вспоминать. Это заставляет меня размышлять о моей истории, семье, времени, которое мы холодными зимними вечерами проводили у камина; о том, как я сидела у него на коленях, слушая рассказы об озере, о том, как они забрасывали сети, и о штормах, из-за которых приходилось заводить лодки в гавань и ждать, когда погода изменится, чтобы можно было выгрузить свой улов на берег для переработки.

Вторник, 10 декабря. – Озеро спокойно. Мне сказали, что следующей весной меня переведут в маячный городок острова Порфири. Это более старый маяк, без современных новшеств, как здесь, на острове Батл, но он находится рядом с островом Эдуарда, возле входа в залив Блэк, и всего в дне пути от Порт-Артура. Из-за войны и, несмотря на призыв Бордена[9], обеспечение работы маяка было объявлено одним из важнейших видов обслуживания, и я должен занять свой пост на Порфири в следующем сезоне, чтобы служить своей стране.

Я смотрю на пожилую даму. Похоже, она устала. Она все еще держит чашку на коленях, но та уже забыта. Ее голова откинута на спинку кресла, однако, несмотря на это, она не выглядит расслабленной. Ее губы сжались в тонкую линию, и лоб нахмурен. Очевидно, то, что она надеялась услышать, не было записано в дневник ее отцом в 1917 году.

Если я хочу узнать о картинах, мне нужно будет сделать нечто большее, чем просто читать.

Я слушаю слова, которые произносит девушка. Они, как и капли дождя снаружи, по одному заполняют пробелы, пока воспоминания не сливаются воедино и не затапливают меня. Я мысленно вижу, как папа занимается своими обязанностями на маяке, представляю его молодым мужчиной, воскрешенным в воображении его фразами. Это жизнь, которую он выбрал и к которой так хорошо подходил. Говорит девушка, но я могу расслышать и его голос тоже. Он возникает и проплывает мимо, глубокий и теплый. Резонирующий в моей душе.

Я осознаю, что Морган замолчала.

– Ты дочитала до конца? – спрашиваю и ставлю чашку на стол.

– Только первый год. – Она замялась, а потом я слышу тихий звук захлопнувшейся обложки. – Он умер?

– Мой отец? – переспрашиваю недоверчиво. – Господи, дитя! Если бы он еще жил, то ему было бы больше ста лет.

– Нет, – вставляет она. – Я про вашего брата. Копы, которые были здесь на днях, сказали, что его не оказалось в лодке. Вы знаете, я слышала ваш разговор с ними.

– Это когда ты пряталась?

– Я не пряталась.

– Чего ты боишься, Морган?

– Вы стараетесь сменить тему.

– А ты слишком любопытствуешь.

– Как и вы.

Мои губы растянулись в улыбке. Она смелая. Я встаю – от долгого сидения у меня затекли ноги – и иду через комнату к кровати. Сев на нее, наклоняюсь, чтобы снять туфли.

– Полагаю, так и есть. Но все же это ты тайком влезла куда не следует.

– Я просто смотрела на эти рисунки.