Православие. Честный разговор - Всеволод Чаплин

Второй путь – это создание глобального оруэлловского тоталитарного режима – с повсеместной электронной слежкой, с промыванием мозгов, с жестким подавлением диссидентов, с распространенной системой стукачества. Весь исторический опыт показывает, что только такой режим может долго загонять вглубь социальные конфликты. И пусть пока технически построить его довольно сложно и дорого – даже для Соединенных Штатов. Я боюсь, что мировая политика будет развиваться именно в этом направлении. И, если даже главными лозунгами подобных преобразований станут демократия и политкорректность, на деле о них придется забыть.

Я не верю, что вся мировая история руководится масонскими ложами или другими тайными обществами. Между прочим, так считают не только наши православные «ультра», но и некоторые светские деятели, тем же масонам вполне симпатизирующие. Вот подлил масла в споры вокруг масонов и католических орденов, якобы им противостоящих, пресловутый фильм «Код да Винчи»… Впрочем, нельзя отрицать, что в мире есть тайные общества, пытающиеся влиять на жизнь человека, народов, международных структур. Есть группы, которые создали настоящую религию человекобожия – со своим «богословием», со своими догматами, с обрядами, подчас более чем странными и даже изуверскими. Фанатизм и уверенность в своей конечной правоте у них развиты не хуже, чем у тоталитарных сект. Не эти ли группы и являются реальным центром «идеологически индифферентного» секуляризма?

Так это или не так, скрытность подобных сообществ демонстрирует, что они чувствуют свою слабость в открытой дискуссии. Зачем держать в тайне собственные взгляды, если люди способны их принять и разделить? Между прочим, в Основах социальной концепции Русской Православной Церкви православным христианам предписывается не создавать тайных обществ, которые предполагают «исключительное подчинение своим лидерам и сознательный отказ от раскрытия сути деятельности организации» перед Священноначалием или на исповеди. Документ также говорит, что Церковь не может одобрить участия наших мирян и в неправославных тайных обществах, ибо они «по самому своему характеру отторгают человека от всецелой преданности Церкви Божией и ее каноническому строю» (ОСК, V. 4).

Тот, кто уверен, что несет людям благо, не должен от них прятаться. Вот почему я никогда не понимал тех «православных общественников», которые одно время пытались создавать тайные «рыцарские ордена» по западному образцу. Мы вправе ожидать открытости и от секуляристов. Давайте вести прямой диалог, а не действовать методами закулисной бюрократии и интриги! Убежден, что граждане имеют полное право потребовать ясности в вопросе о том, принадлежат ли власть имущие к тайным сообществам. Этот вопрос может быть задан и политикам перед выборами, и чиновникам – государственным и международным, – и владельцам компаний, услугами которых мы пользуемся. Конечно, их право – хранить тайну. Но точно так же право не поддерживать их есть у всех, кого смущает наличие тайных убеждений и сокрытых от внешнего глаза ритуальных практик.

Надо ли церковным людям оплачивать заказные публикации? Убежден, что ни в коем случае. Во-первых, заказ почти всегда виден, а многие СМИ специально помечают «джинсу». Во-вторых, один раз пойдя по пути работы с прессой на основе заказа, ты надолго обречешь себя на коммерческие отношения с журналистами и разного рода посредниками. Ничего хорошего «за так» о тебе не напишут. Более того, появятся и откровенные вымогатели, предлагающие «снять статью» за определенную сумму.

Все это напоминает мне одну историю, рассказанную российским дипломатом, работавшим в Китае. Снимая жилье, он пообщался с местными жителями. Те предупредили иностранца, что ни в коем случае нельзя кормить бродячих собак. Скоро приехала его супруга, ей животных стало жалко, и она бросила им что-то съестное. После этого собачьи стаи осаждали бедную семью долгие месяцы.

Неправда, что современный город – это большая деревня. Это просто плотное скопление таежных хуторов, не сообщающихся друг с другом. Мы долго жили в соседних домах с одним московским режиссером-документалистом. Что-то друг о друге слышали. Потом познакомились – на кинофестивале в Локарно.

С тех пор встречались два раза – в цюрихском аэропорту и, представьте себе, в родном дворе. Недавно, во время приема на Родосе, был представлен его дочери, с которой мы, как выяснилось, ходили в соседние школы. Может быть, еще встретимся – мало ли в мире проходит всяких тусовок…

Во многих аэропортах сейчас есть молитвенные комнаты разных религий и конфессий. Наверное, наиболее политкорректно поступили в Брюсселе. Там есть три храма-часовни – православный, католический и протестантский, а также мечеть, синагога и… кабинет «гуманистического консультанта». Все культовые помещения открыты круглосуточно. Лишь за стеклянной дверью «атеистического пастора», запертой на замок, обычно виден одинокий стол, заваленный книгами-журналами. Самый заметный предмет на нем – переполненная пепельница. За многие мои посещения брюссельского аэропорта только один раз я увидел «консультанта» – сидел за столом скучающий бородатый мужчина довольно непривлекательной наружности. Увидев меня, жестом пригласил пообщаться. Но желания пройти «атеистическую исповедь» как-то не возникло…

Как-то разговорился с одним человеком, который воевал и вел переговоры с боевиками в Чечне и Таджикистане. Он сказал: «Чтобы бороться, договариваться или жить в мире с этими людьми, нужно быть такими же фанатиками, как они. Иметь такую же силу веры».

Идеи и жизнь

Один греческий православный общественник сказал мне, что не нужно было «кодифицировать» церковные взгляды на современную жизнь в Основах социальной концепции Русской Православной Церкви. Аргумент против такой: в Православии всегда оставлялась широкая свобода для разных политических взглядов, по многим общественным проблемам сохранялась сознательная недоговоренность. Этим, по мнению моего собрата, мы в лучшую сторону отличаемся от католиков, у которых все детерминировано, поскольку можем при одних обстоятельствах, когда это выгодно, сказать: «Церковь учит так», а при других, когда выгодно иное, – утверждать прямо противоположное. Не спутал ли мой собеседник мудрость и свободу с житейской хитростью?

Тема и вправду непростая. В Священном Писании мы нередко встречаем разные ответы на один и тот же вопрос. И это значит: есть время поступать так и есть время поступать ровно наоборот. Различать эти времена христианин призван своим преданным Богу сердцем. Католики действительно ошиблись, когда много веков назад решили прописать детали политического, экономического и даже научного выбора на все времена, связав с этими деталями авторитет Церкви, которым потом пришлось расплатиться с большими процентами. Неправильно, на мой взгляд, поступили и мы в начале XX века, когда определили: священник может быть октябристом, кадетом, но не социалистом.

Однако есть вещи, о которых Евангелие говорит предельно однозначно. И так же должна говорить Церковь. Более того, в сегодняшнем мире, где подчас невозможно отличить правду от лжи, а сказанное тобой от того, что ты никогда не говорил, где идея плюрализма подчас нарочито навязывается христианам, очень важно ясно засвидетельствовать церковный взгляд на вещи. Или столь же ясно сказать: а вот в этом вопросе у православного христианина есть свобода. Он может поступать и так и так. Что, собственно, и сказано в документе Юбилейного Собора.

Мы привыкли думать и говорить, что наука всегда объективна и у нее своя область, которую не надо смешивать с областью веры. Но сегодня под наукой понимается отнюдь не только естествознание. Религиоведение, философия, история, психология неизбежно несут в себе идеологический заряд. Психоанализ вообще подменяет собой не только учение о человеке, но и пастырство. Его сторонники говорят: мы знаем, в чем источник всех душевных бед, и готовы исцелить их. Человек же при этом понимается как совокупность механических душевных движений, связанных с физиологией и различными событиями жизни – действительными или мнимыми. Некоторые западные христиане уже полностью соглашаются с таким подходом и плетутся в своей практике за последователями Фрейда.

Готовы ли мы примириться с такой «наукой» и отдать ей душепопечение? Этот вопрос нам, православным христианам, нужно поставить перед собой со всей определенностью. И забыть, наконец, о четкой разделительной черте между областью науки и областью веры. К религиозно безразличным наукам относятся, наверное, лишь математика, физика, химия и им подобные. Даже биология стала сферой борьбы идей, а не сухих объективных истин и гипотез. Поэтому общественные науки и науки о душе должны быть полем, где православная мысль должна присутствовать в полной мере, смело подвергая испытанию любые теории, вдалбливаемые в мозги «от имени науки» не столько уже учеными, сколько политиками, преподавателями, журналистами и различными практиками.