Назия просит обойтись без поминок - Таха Кехар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Какая трагедия, Нури! – сказала Парвин. – Назия была моей подругой детства. Помнишь, как мы ставили палатку под пальмами в вашем старом доме в ЖСКПТ[5]? Назия вышвырнула из нее нас обеих и объявила себя королевой палатки. – Она сделала паузу, чтобы отпить вина из бокала.
Тень улыбки промелькнула по лицу Наурин и так же стремительно исчезла.
– А потом проворачивала то же самое в более сознательном возрасте, – Парвин пихнула Наурин локтем и визгливо хихикнула. – Воровала наших мужчин без зазрения совести.
– Наших мужчин?.. – потрясенно переспросила Наурин.
Едва договорив, Парвин тут же захотела взять свои слова обратно. Надо было прикусить язык, а не делать таких безответственных замечаний об Асфанде. В конце концов, их с Назией интрижка была не более чем похабной сплетней, которую друзья и соседи мусолили в своих гостиных.
– Не налегай на вино, Пино… – прошептала Наурин ей на ухо. – Пожалей Сабин хоть немного. Что она подумает? У бедняжки только что умерла мать. Самое малое, что ты можешь сделать, – это проявить уважение.
– Не волнуйся, – ответила Парвин, забыв о чувстве вины. – Она прекрасно знает, какой была ее мать. И сама в состоянии о себе позаботиться – так ведь, Сабин?
Наурин передернуло. Как Пино может быть такой бестактной?
Будто желая сбежать от испытующего взгляда Парвин, Сабин вскочила на ноги и пошагала к двери.
– Можно я пойду наверх? – спросила она, оборачиваясь к тете. – Мамина комната там же, где и была?
Наурин кивнула, пораженная, что племянница спросила разрешения пройти куда-то в доме, где выросла.
– Тут ничего не изменилось с тех пор, как ты уехала, дитя мое, – сказала она с материнской теплотой. – Иди – ты в нашем доме не чужая.
Наурин подождала, пока стихнет звук шагов Сабин, а затем снова обернулась к Парвин и пристыдила ее:
– Ты выжила из ума, Пино? – на ее лице читалась угроза. – Зачем ты так упорно лепишь из матери бедной девочки чертову злодейку?
– Потому что она ею была, – раздался голос от входа в салон.
Наурин резко обернулась к двери.
– Злодейка. Бросила нас, – сказала Долли. Слезы струились по ее щекам тонкими ручейками.
Фарид стоял за плечом всхлипывающей жены, краснея от стыда за ее внезапный всплеск эмоций и мысленно сетуя на ее неприкрытую сентиментальность. Почему бы ей не быть более сдержанной и собранной?
– Здравствуй, Долли, милая, – Наурин поднялась с дивана, чтобы заключить гостью в утешительные объятия. – Мы вас ждали. Как ты, Фарид?
– Потихоньку, – ответил тот. Руки он держал на поясе. – Мои соболезнования по поводу Назии. Как она умерла?
– Во сне.
– Лучшей смерти не придумаешь, – заметила Парвин, отпивая очередной глоток. – И как еще отдать дань ее памяти, если не вечеринкой. От джаназы у меня всегда все внутри съеживается. Кому нужны эти жуткие ритуалы? Пока люди льют слезы над мертвыми, они упускают краски жизни. Смерть лучше чествовать, а не увязать в ней, как в трясине. Хайна?
– Вижу, ты времени зря не теряла, Пино, уже поддала! – засмеялся Фарид.
Долли вытерла глаза платком и слабо улыбнулась. «Фарид, кажется, покорно плывет по течению, – подумал она. – Будем надеяться, так продолжится и дальше».
– Скоро подадут чай, – сообщила Наурин. – Но Пино сказала, что для чая слишком жарко, и попросила бокал вина.
– В такую жару мне без красного нельзя! – хихикнула Парвин.
Нахмурившись, Наурин проигнорировала эту реплику и жестом пригласила гостей садиться.
Отвергнутая хозяйкой, Парвин сосредоточила все свое внимание на складках сари Долли, задумавшись: «Не слишком ли она разодета для подобного мероприятия?»
– Где твой муж, Наурин? – спросила Долли.
– Кажется, проверяет генератор. В Карачи снова начались превентивные отключения электричества: в такую жару все включают кондиционеры. Не хотелось бы, чтобы мы остались без света посреди прощальной вечеринки Назии.
– Тяжко скорбеть летом, – подала голос Парвин, пренебрежительно помахивая в воздухе ладонью. – Вайзе, Долли, отличный наряд. Очень… яркий.
Наурин аж передернуло от злости. Долли неловко сложила руки на груди, защищаясь от пристального, изучающего взгляда Парвин, скользящего по ее одежде.
– Я собиралась надеть фиолетовый костюм от «Элан»… – вздохнула Парвин. – Но не захотела оскорблять память Назии, явившись на вечер ее памяти в экстравагантном наряде.
Устыдившись, Долли опустила голову, неловко перебирая в пальцах серебряный браслет. Высокомерная реплика Парвин обжигала ей грудь, но она не стала отвечать грубостью на грубость. «Я здесь ради Назии», – сказала она себе. Сегодня эти четыре слова были успокоением для ее тревожных мыслей.
– Тебе очень идет, – ободряюще улыбнулась Наурин, похлопывая Долли по коленке.
– Чья была идея устроить прощальную вечеринку вместо поминок? – спросил Фарид. – Это же просто гениально. Небось кучу денег сэкономили.
– Не говори так, Фарид, – отозвалась Долли, ужаснувшись бестактности мужа, тем более после того, что они обсудили в машине.
Наурин одарила гостей бесстрастным взглядом и громко, натужно вздохнула, чтобы показать свое недовольство. Самодовольство Фарида раздражало, но этикет мешал ей его отчитать.
– Я считаю, вы правильно поступили, – эхом прокатился по салону голос Парвин. – Люди нынче ужасно много тратят на поминки. И в итоге всё выходит такое обезличенное. Даже горевать в открытую нельзя. – Она замолчала и, запрокинув голову, залпом допила вино, уронив несколько красных капель на подбородок. – Госпожа Садик, моя соседка, несколько недель назад была на похоронах своего коллеги, – продолжила она, небрежно вытирая губы кулаком. – Двадцать девять лет проработали вместе в банке, стали хорошими друзьями. Но бедная госпожа Садик даже не могла плакать на его похоронах. Боялась, что его жена может заподозрить что-то дурное. Да и муж госпожи Садик, весьма ревнивый тип, настоял на том, чтобы прийти вместе с ней. Представьте, что бы подумал он, если бы его жена стала оплакивать смерть другого мужчины!
Наурин грубо расхохоталась, дослушав историю. Что-то в дилемме госпожи Садик заставило ее растерять сдержанность и утонченные манеры. Будь они сейчас на обычных поминках, подобное поведение сочли бы неподобающим, неуважительным по отношению к усопшей. Но дело обстояло иначе. Своей необычной просьбой Назия освободила ее от оков похоронного этикета, социально одобряемого способа горевать. Впервые в жизни младшая сестра восхитилась великодушием старшей: умерев, та подарила ближним свободу. Теперь Наурин могла быть самой собой. Или кем угодно. Кем пожелает.
– Ты пишешь что-то новое? –
