Родники моих смыслов - Галина Сафонова-Пирус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Дети, не плачьте! Это всё не скоро ишшо будить, много годов пройдёть, и народ прежде измельчаить…
Спросим:
– Дедушка, а как народ измельчаить?
– А вот что я вам скажу, – улыбнётся. – Вот в печке загнетка, к примеру, и тогда на ней четыре человека рожь молотить смогуть. Уместются!.. Да-а, вот таким народ станить. Но цепами тогда молотить уже не будуть, а все машинами. И ходить не стануть, всё только ездить. – А потом и прибавить: – Не плачьте, дети. После нас не будить нас… – Это он ча-асто любил повторять. – Бог, дети, как создал людей, так сразу и сказал им: живите, мол, наполняйте землю и господствуйте над ней. Создал, значить, и вот так мудро сказал. И Бог вовси не требуить от нас такого поклонения, чтоб молилися мы ему и аж лбы разбивали, ему не это надо. Бог – это добро в душе каждого человека, добро ты делаешь, значить, и веришь ему.
Ну, а бабушка не такого понятия придерживалася, и бывало, как начнёть турчать:
– Во, около печки кручуся и в церкву сходить некогда.
А дед и скажить:
– Анисья! Ну чего ты гудишь? Обязательно, чтолича, Бог только и в церкви? Да Бог везде! Вон, иди в закутку коровью и помолись, Бог и там.
– Да что ты говоришь, Ляксей! Господь с тобой! – всполошится та.
– А как же? Бог везде! И в поле, и в лесу, и в хате нашей, и в закутке…
Во, видишь, как он?.. А ей обязательно надо было в церкву идти, стоять там, молиться, поклоны класть… Но он и в церковь ходил, как же! Там ведь часто дети его пели, когда маленькими были: дядя Коля, дядя Ваня и мамка. У нее зво-онкий голосок был! Она-то нам и рассказывала, что под Пасху ходили они обязательно на спевки, и когда потом торжественная служба шла, то мальчики становились по бокам, а мамка – в серёдке, и вот как запоють «Аще во гроб»!.. так кто в церкви был, все и плакали. Да и дедушке раз чуть плохо ни стало от их пения, аж к стенке прислонился… аж мороз по зашкурью пошел! Во как пели!.. А еще помню, всё-ё мамке он советовал:
– Ты, Дуняш, так воспитывай детей, чтоб они ничего не боялися.
Да и мне часто говорил:
– Не верь ты, Машечка, ни в чертей, ни в сотан, всё это от невежества людского. – И начнёть учить: – Вот, к примеру, показалося тебе в углу что-то не так, а ты и не упускай случая, подойди да обязательно проверь и когда убедишься, что там ничего такого нет, тогда тебе и не будить страшно.
Не любил он разных приходней деревенских, ни к души ему всё это было, можить поэтому люди его и уважали, всё-ё, бывало, как горе какое у кого, так и шли к нему за советом: Ляксей Ляксеич, вот так-то, мол, и так… посоветуй! Со всей деревни к нему ходили.
А умер дед Ляксей в девятнадцатом, в Гражданскую войну, как раз разруха была, голод, холод, и мамка ходила на Масловку хоронить его одна, а нам не довелося… не в чем было пойти, ни обувки, ни одёжи, вот и сидели на печке, ревели. И бабушка Анисья тоже вскорости… Она ж на еду пло-охая была, а тут как раз – ни булочки, ни сахарку.
Всё-ё просила перед смертью:
– Чайку бы мне с булочкой, чайку…»
Так-то заплошала, заплошала, да и померла. Вскорости за дедом и отправилася».
По рассказам мамы, у деда Алексея было три сына: Иван, Николай и Илья.
«Когда среднего сына Колю забрали в солдаты, то служил он там писарем, а вернулся и стал болеть. Раз так-то встал утром, ходить по хате да все приговариваить:
– Ох, томно мне что-то, томно…
Мать – к нему:
– Колечка, да что с тобой?
А он… то туда пойдёть, то сюда. Потом так-то вышел в сад, обнял дерево и стоить. Дедушка видить такое дело да думаить: и что это Коля мой в такой позе? Подходить к нему и за плечо… а тот на руки ему так и упал. И помер. Осталися вести хозяйство старший Иван да младший Илья. А Ильюшка был такой своевольный! И еще коней очень любил, аи когда призвали его в солдаты, то стал там на призах лошадиных играть. Сколько ж наград у него разных было! Помню, приезжал раз на побывку и показывал, а когда опять уехал на службу, то больше не вернулся, лошадь его на что-то наткнулася и он погиб.
Остался Иван. На войну его, правда, не взяли, он же один кормилец на всю семью был, на нем все хозяйство держалося, но позже, году в двадцать восьмом, коммунисты надумали его раскулачить50 и сослать в Сибирь, так мужики воспротивилися: да что ж вы, мол, делаете!.. последнего человека у деревни отымаете, который в земле что-то смыслить! Он же на деревне за агронома был и знал, когда что сеять, убирать, вот и не отдали его тогда мужики, не тронул его сельсовет. Но когда колхозники собрали первый урожай и повезли его с красным флагом сдавать, то посадили дядю Ваню впереди и этот флаг ему в руки сунули… Значить, уважали его… а Катюха Черная подскочила да как закричить:
– Кулак, и будет наш флаг везти!
И вырвала из рук… Она ж комсомолка была, что с нее взять?
Пришел дядя Ваня домой расстроенный. Напугался все ж! Ведь она, Катька эта, такая сволочь была! Ну-у брехать что зря начнёть! Тогда ж и в Сибирь могли сослать. А у него сын тогда уже подрос, тоже Ванюшкой звали, и умница был, грамотный, вот и говорить бате:
– Не бойся, папаш, я за Катькой поухаживаю.
И подкатился к ней… Так больше не тронули коммунисты дядю Ваню.
А Ванюшку этого потом в последнюю войну убили, сразу он погиб, даже ни одного письма не прислал. Ну, а после войны, когда немец уходил и весь Карачев спалил, вся семья дяди Вани перебралася жить в погреб, а как раз осень начиналася, дожди, потом и морозы ударили, старики попростудилися и там-то, бедные, в подвале этом и померли».
Такой была ветвь моих предков-крестьян по материнской линии. А по отцовской…
«В двадцать девятом и на кузни, как наша, стали налоги присылать. Пришел к нам как-то знакомый из правления и сказал: скоро и до вашей семьи доберутся, расходитеся, мол, молодые пусть уезжають, а стариков не тронуть. И потому не тронуть, что с дедом оставалися четверо детей от старшего брата, его-то на войне убило, мать их вскорости померла, дед и растил сирот, его могли не тронуть, а нас таких-то… Отберуть кузню, чем тогда жить? Ведь у Тихона уже двое детей было, у нас двое… Вот и разъехалися мы: Тихон с семьей ушел жить на квартиру в Карачев, а мы с Сенькой…
Он же всю зиму на шофера учился, а когда прислали в Брянск первые автобусы, мы и уехали туда жить, а он – работать на них. А с кузней и домом нашим только-только построенным вот что стало: когда нас знакомый из сельсовета предупредил, что, мол, и дом ваш под контору присмотрели, мы решили его продать. Нашли покупателя, приехал он с сыном, разобрали наш дом и увезли куда-то. И корову продали… да и свёкор оставил себе только одну телочку и поросеночка, а кузню ликвидировал… А так ликвидировал: инструменты – в яшшык, кузню – на замок, вот и все дела. И налог не успели прислать».
В самом начале написала:
«И совестно мне, – совесть зарит, – но хочу, хочу избавиться от этого стыда-незнания». А теперь спрашиваю себя: дало ли вот это скромное «расследование» утешение и с каким чувством передаю его потомкам? Казалось бы, сделала всё, что могла, но осталось, не ушло смущение: ну почему не взялась за это раньше, когда были еще живы родственники, – сколько б интересных страниц вписалось теперь! И всё же, все дни, когда слагала своё повествование с именами предков, словно вызывала их души, вглядывалась в их лица, глаза. И оживали! Оживали и улыбались с теплой благодарностью, что вспомнила о них.
В Поминальной молитве православных священников, под которую уходили в небытие мои предки, есть вот такие слова: «Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде живота вечнаго преставившегося раба Твоего… и отпущаяй грехи и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольные его согрешения и невольныная… и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящым Тя…»
Так, может, и я должна хотя бы иногда просто произносить имена ушедших, – Василий Петров Болдырев, его жена Аксинья, сын Егор, жена Егора Ульяна, их сыновья Алексей, Гаврила…», – благодаря их за то, что эстафетой, из рода в род передавали шанс даровать жизнь и мне.
Использованные источники: ВИКИПЕДИЯ Сайт: Ракитин А. С. «Охочие люди Северской Украины в Смоленскую войну 1832—34 годов». Материалы Орловского и Брянского Архивов.
Его путь к «Троице»
1953-й год. Виктор пишет роман «Троицын день».
«Его путь к «Троице» – повествование о моём брате Викторе Сафонове (1928—2013), посвятившему жизнь написанию романа «Троицын день», в котором прослеживал пути русской деревни с начала 20 века, в послереволюционные годы, в период коллективизации тридцатых годов, а также участие героев романа в Великой Отечественной войне 1941—45 годов. Писала по дневниковым записям, воспоминаниям, телефонным разговорам и монтировала (термин моей профессии), не предваряя пояснениями и кавычками, надеясь, что читатель сам поймёт, что есть что.
