Танк на Медвежьем болоте - Святослав Сахарнов

— Если бы я знала. Он по открытому месту дальше пошел. Я побоялась. Все темнее, темнее… Я домой. И прямо не могу сидеть. Пошла к тебе.

— Виктор Петрович скоро приедет.

— Нина Михайловна говорила — он на неделю. Значит, еще два дня.

— Надо завтра ей все рассказать.

— А ты как думал? Расскажу… Акбар, пора домой!

Пес уже спрыгнул со скамейки, перебежал дорогу и, виляя хвостом, стоял перед хозяйкой.

— Андрей, что это, смотри!

Таня схватила Андрея за руку: в одном из окон школы, на втором этаже, горел огонь. Красноватый, неверный, он порой затмевался, словно кто-то по комнате ходил.

Андрей почувствовал, как холодок испуга пробежал у него между лопатками.

— Это же в музее! Ну, что ты стоишь?

— Я не знаю… Что делать? Кто там? Никого там быть не может. Да?

Акбар зарычал.

— Ключ от музея у тебя?

— У меня. А может, там Нина?

— Думаешь, что говоришь? Ночью, зачем она туда пойдет? Я потому тебя про ключ и спросила. Бежим к ней!

Через четверть часа ребята, задыхаясь от быстрого бега и едва поспевая за широко, уверенно шагавшей Ниной, уже приближались к школе.

— Где вы видите огонь? Никакого огня нет, — Нина остановилась. — Показалось. Только зря меня подняли.

— Нина Михайловна, честное пионерское! Слово даем. Мы же оба, с Танькой… Мы не сразу к вам побежали. И Акбар видел — он даже рычать начал.

— Тоже, нашли свидетеля… Ну, хорошо, идемте внутрь, посмотрим.

Она открыла ключом входную дверь, на ощупь нашла в темноте рубильник, включила свет; загорелась тусклая лампочка в вестибюле, осветила желтым светом коридор и ряды вешалок у входа.

— Нина Михайловна, там кто-то ходит! — прошептала Таня.

Она вцепилась Нине в руку — в глубине коридора слышалось осторожное поскрипывание половиц, кто-то уходил вглубь здания.

— Кто там? — крикнула Нина.

Акбар, залаяв, кинулся на звук. В глубине коридора послышались грохот и звон стекла.

Когда Нина, включая по пути лампочки, добежала вместе с ребятами до конца коридора, они увидели Акбара, который бесновался перед закрытой дверью.

— Акбар, молчать!

За дверью было тихо.

— Кто там? — едва справляясь с волнением, снова спросила Нина.

Ответа не было. Тогда они втроем осторожно нажали на дверь, та нехотя поддалась. Со скрипом отъехала парта, которой дверь была прижата. Включили свет, в лицо пахнуло свежим лесным воздухом — одно из окон распахнуто настежь, на полу — осколки стекла.

— Через окно ушел, — сказал Андрей. — Нина Михайловна, что это? Кто это был?

— Давайте пустим по следу Акбара! — предложила Таня.

— Никаких — по следу! — Нина рассердилась. — А если это бандит с ножом? Тоже мне — герои. Вы где огонь видели?

— В музее. На втором этаже.

— Идемте туда.

Они стояли посреди комнаты, растерянно переглядываясь. Что произошло? Сдвинуто с места все, что лежало на полках, раскатились патроны, рассыпаны значки, на полу — несколько осколков от мин. Словно кто-то шарил по полке, задел рукой, уронил и не стал поднимать. Но самое страшное — ящик, тот самый ящик, в котором хранились отложенные про запас вещи: выдвинут на середину комнаты, крышка, которую держал загнутый гвоздь, сорвана и отброшена в сторону, содержимое разбросано по полу. Прямо под ногами кусок командирской планшетки — оторванный кожаный карман с клапаном, из него вывалился кусок пестрой, истраченной водою бумаги — часть полевой карты с размытыми очертаниями местности.

— Что же это такое, а? — спрашивала себя недоуменно, растерянно, как-то сразу потерявшая уверенность, собранность Нина. — Кому это понадобилось? Что тут искали?

Андрей и Таня — рядом, тоже ошеломленные, тоже ничего не в силах понять. Лампочка под потолком покачивалась, и от этого их тени на полу дрожали.

— Нина Михайловна, тут след! — Андрей присел в углу и провел по пыльному полу пальцем. На пальце остался песок от слабо различимого следа ботинка или сапога. — Речной песок. Он и ушел из окна туда, к реке.

— И все-таки, кто это мог быть? — Нина Михайловна с тревогой посмотрела на ребят. — И как я могла привести вас ночью сюда? Ах я дура…

— Это не наши. Наши такое не могли сделать, — сказала Таня. — Правда?

— Из другой деревни, — убежденно подхватил Андрей. — Из Замостья или из Дятлиц. Только зачем им музей?

— Простое хулиганство? — Нина рассуждала вслух сама с собой. — Шел ночью молодой парень, может быть, сам в нашей школе учился. Или заходил к друзьям. Про музей знал. Видит — в школе никого нет… Нет, дальше у меня фантазии не хватает. Не за оружием же он полез? Какое тут оружие? Этот штык?

— Ржавый штык не оружие, проще нож заточить.

Нина задумалась, а Таня, подойдя к полке, стала бережно ставить вещи на места.

— С ума можно сойти. А если это просто — вор? Обыкновенный вор. Как вы думаете, могло его что-нибудь привлечь?.. Нет, конечно. Воруют-то ценные вещи. А какие тут у нас ценности?

— Это как сказать, — Андрей задумался. — Патроны… Осколки… Их в лесу навалом… Убери руку, Танька! Что ты там шевелишь? Пуговицы… Значки… Стойте, бывают очень редкие значки!

— Правильно. Они у вас все на месте?

Обескураженный Андрей тронул пальцем кучку значков.

— Кто их знает. Мы же их не переписывали.

— И напрасно, — резко сказала Нина. — Я что вам говорила? Сделать полную опись всего, что хранится в музее. Никогда сразу не послушаетесь… Ну, пошли вниз. Андрей, возьми молоток, забьешь открытое окно гвоздем.

Опускаясь по лестнице на первый этаж и потом, стоя в вестибюле, она мучительно думала: ну откуда в деревне коллекционер значков? И почему это все началось так сразу, словно обвал с горы: приезд Виктора Петровича, вещи, найденные у танка, землянка, браконьеры, и вот, наконец, взлом музея…

Ей захотелось, чтобы Левашов вернулся как можно скорее.

Из коридора слышался стук — Андрей заколачивал молотком раму.

11

В лаборатории, где он работал, Александр Александрович Копейкин, для друзей — Саша, считался редким знатоком и умельцем. Если документ, поступивший в лабораторию для прочтения и выявления текста был признан безнадежным, его поручали Копейкину.

Тот начинал мудрить с объективами, пленками, освещением, многократно переснимал, проявлял, и на выцветшей серой бумаге неожиданно появлялись четкие буквы. Он колдовал над жалованной грамотой царя Федора или фрагментом монастырской летописи, проводя в лаборатории по трое суток, питаясь сушками и черным кофе, пока наконец небрежно не выносил на свет фотоотпечатки. Текст в них, словно по волшебству, был теперь ясным и понятным. Копейкину приносили древние, ветхие землистого цвета листы пергамента, испещренные одними черными точками и мазками. Увидев чудо превращения этих точек и мазков в строчки, в невидимые прежде рисунки, витиеватые буквицы, люди долго вертели фотокопии документов, не в силах вымолвить ни слова. И только потом какой-нибудь седобородый профессор, вчитавшись в восстановленный Копейкиным текст, хватался за голову или за сердце и восклицал: «Ах, боже мой, как же я не догадался, ведь это же утраченная статья из законов Мономаха!»

Да, магом и чародеем был Саша Копейкин…

Другим серьезным увлечением его были языки.

В год, когда десятилетний Саша Копейкин пришел во Дворец пионеров, чтобы начать там постигать тайны диафрагмы и экспозиции, он прочитал рассказ писателя Тихонова «Вамбери». Рассказ был про мальчишку, который с невиданной страстью изучал языки. Овладев персидским, Вамбери набрасывался на санскрит, одолев санскрит, брался за китайский. Немецкий, английский, французский — языки, которые, как известно, произошли от латинского, а значит, имеют между собой много общего, он раскусил, как орехи… Знание языков дало ему в дальнейшем возможность путешествовать: он прошел всю Южную Азию и даже побывал в Тибете, там, куда до него не ступала нога европейца…

Короче, прочитав этот рассказ, Саша, не изменяя любимой фотографии, занялся языками. К тому времени, когда он стал работать в лаборатории, Копейкин уже знал полдюжины европейских языков, два восточных, два из пестрых языков Полинезии и даже занимался одно время расшифровкой письма острова Пасхи — деревянных дощечек, исписанных никому не ведомыми знаками, среди которых есть даже значки, похожие на акул и осьминогов.

Вот к этому-то Саше Копейкину и направился, возвратившись в город, Виктор Петрович.

Самолет прилетел в шестнадцать ноль-ноль, Копейкин заканчивал работу в лаборатории в восемнадцать. В половине седьмого вечера Виктор Петрович, держа в одной руке сетку с купленным в Энске арбузом, а в другой Нинин портфель и завернутый в газету ствол, постучал носком ботинка в двери однокомнатной квартиры, где Саша Копейкин проживал с интеллигентной, всем на свете интересующейся, мамой-старушкой…