Принцип домино - Фридрих Незнанский

— Да, Танюш, я, хотел вот узнать, нет ли у него файлов или подшивки «Файнэшнл тайме» за девяносто восьмой год, по дефолту в России.

— Опомнился, — строго сказала она. — Пять лет уже прошло… Евгения Матвеевича сейчас нет, а кроме него, никто не скажет. Ему сейчас не до этого. Только что вызывали «скорую» к его внуку в детсад, и он срочно поехал туда…

— Да что ты говоришь! — присвистнул Олег Иванович. — Что-нибудь случилось с его любимым внуком? Он столько мне о нем рассказывал… А что хоть произошло, можно узнать? Или чем-то помочь? Лекарствами, специалиста порекомендовать?..

— Спасибо, нам звонили и сказали, что в детсаде у малыша вдруг поднялся жар, началась рвота. Больше ничего не удалось узнать. Да, будто его срочно повезли в какую-то очень дорогую клинику, где-то на Юго-Западе, точно не знаю. Вроде бы врач «скорой» сказала, что только там это лечат.

Она положила трубку и взглянула на Игоря Залоги-на, сидевшего за ее столом напротив.

— Что ему опять надо? — спросил тот.

— Да ничего… — пожала она плечами. — Просто ищет какой-то материал из «Файнэшнл тайме» за девяносто восьмой год. Надо бы вечером позвонить Евгению Матвеевичу домой. Как он там… Или еще лучше будет, если ты сам к нему съездишь.

5

Журналист Игорь Залогин приехал в Генпрокуратуру к своему другу Гере Шестакову и новому старшему следователю по особо важным делам Валерию Померанцеву ближе к вечеру. Шестаков представил их друг другу и коротко взглянул на часы.

— Опаздываешь, — хмуро сказал он. — Обещал к четырем, а сейчас знаешь сколько?

И осуждающе покачал головой.

— Пришлось съездить в больницу, — сказал Игорь. — У нашего коллеги Макарова Евгения Матвеевича несчастье с внуком. Мальчик сейчас в реанимации. Говорят, самое страшное уже позади, но придется лежать еще с месяц… Что-то с печенью, мальчик и раньше болел, говорят про гепатит, жил на уколах.

— То есть самое страшное позади? — констатировал Гера.

— Да как сказать, — пожал плечами Игорь. — Сначала говорили, что только в этой больнице можно получить необходимое лечение… Что там специальное диагностическое оборудование, новейшие технологии. Но это все очень дорого, на самом деле. Таких денег у Евгения Матвеевича просто нет. Говорит, придется продавать квартиру. А это все, что есть у него с женой… Ребенка в клинику взяли, а ему поверили в долг как знаменитому журналисту и отчаявшемуся дедушке. Но для английского менеджера этой детской больницы, сами понимаете, не довод. А им там еще придется перед ним отчитываться.

— Ну да, это называется: их нравы, или гримасы развитого капитализма… — поддакнул Гера.

— А разве ваша газета не в силах ему помочь? — спросил Померанцев.

— Газета второй месяц не платит зарплату своим журналистам, — махнул рукой Игорь. — Сами в долгах как в шелках.

— То есть как ни крути, а за неангажированность приходится платить? — констатировал Гера, переглянувшись с Померанцевым… — И весьма высокую цену. Но хоть ребенка за неуплату из клиники не выкинут?

— Спроси чего полегче, — вздохнул Игорь. — Мы уже готовы идти с шапкой по кругу, да что толку.

— Кстати насчет «ангажированности». — Гера протянул ему газету «Российские ведомости». — Читал? Вот эту вот заметку, я имею в виду. Без подписи. О постановлении на взятие под стражу бизнесмена Разумневича, кстати владельца данной газеты. Обрати внимание на текст, с подписью и печатью.

— А на самом деле? — спросил Игорь через некоторое время, пробежав статью глазами. — Само постановление где сейчас?

— Где и положено ему быть, — мрачно сдвинул брови Померанцев. — Лежит в моем сейфе и ждет своего часа, поскольку начальство в лице заместителя генерального велело погодить. Но теперь все о нем знают…

— Ты же собирался звонить по этому поводу Александру Борисовичу? — напомнил Гера.

— Кстати, хорошо, что напомнил… — спохватился Померанцев.

Он взял мобильный и стал набирать номер, заглядывая в свою записную книжку.

— Александр Борисович? Здравствуйте, Померанцев беспокоит. Извините, что отнимаю время, но если вы сейчас не заняты?.. Да, у меня появилось несколько уточняющих вопросов по делу Разумневича…

Он спрашивал, слушал, кивая и что-то записывая. Потом отключил трубку и взглянул на Геру.

— В общем, это совпадает с тем, что ты мне рассказывал…

— Может быть, вы все-таки посвятите меня в подробности этого дела? — спросил Игорь, переводя взгляд с одного «важняка» на другого. — И мы в своей газете дадим отповедь «Российским ведомостям», расскажем, что именно инкриминируется господину Разумневичу, чтоб читатель смог разобраться, кому и зачем нужно было проникать в святая святых Генпрокуратуры…

— Извини, Игорек, но это уже полный стриптиз, — покачал головой Гера.

— Именно такой истерики от нас ожидают, — спокойно сказал Померанцев. — Надеются, что мы раскроемся, пойдя на обмен ударами, и они тогда больше узнают, чем еще мы располагаем.

— А вы знаете больше?

— Пусть они так думают… — нахмурился Померанцев. — А на самом деле…

— На самом деле мы поневоле были вовлечены в нескончаемую ссору Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича наших дней — Льва Семеновича и Эдуарда Григорьевича… — сказал Гера. — Причем, как теперь становится понятно, первым сказал слово «гусак» именно Белявский. Похоже, именно он — тот самый неизвестный, кто в свое время подбросил нам некоторые документы, косвенно указывающие на причастность его заклятого друга к махинациям, связанным с дефолтом. Это и послужило поводом для возбуждения уголовного дела.

— А на самом деле? — спросил Игорь. — В чем подоплека их вражды? Что-то личное?

— На самом деле кредитная история их отношений такова, — продолжал Гера, — Белявский и Разумневич когда-то учились на одном курсе в Первом медицинском институте, вместе фарцевали на улице Горького на участке между Центральным телеграфом и «Националем». Вместе отсиживали в отделениях милиции, откуда их забирали высокопоставленные папаши, потом их на пару прорабатывали на комсомольских собраниях. Даже на карикатурах в стенгазетах они были неразлучны. И вылетели тоже в один день — сначала из комсо-, мола, потом из института. Их и посадили одновременно за торговлю порнографией в подземном переходе на Пушкинской площади, с конфискацией имущества… Так они и шли рука об руку над обрывом по узкой дороге застоя и перестройки, вплоть до развилки, то есть до образования первых перестроечных кооперативов, после чего пути их стали расходиться, а после дефолта и вовсе, всерьез и навсегда, разлетелись.

— Навсегда ли? — хмыкнул Игорь. — Бывает, интересы расходятся, но потом снова сходятся… Но во время дефолта Разумневич баснословно разбогател.

Биржевые спекуляции, — кивнул Игорь. — Я читал. А разве это подсудно?

— За счет тех, кого он разорил, в том числе и за счет государства, — уточнил Гера. — Вроде бы ничего противозаконного, обычная биржевая спекуляция, игра на понижение, потом на повышение. Срочно продавал то, что должно было упасть в цене, и скупал валюту.

— Здесь дело не в самом обогащении, а в противозаконных методах, — вступил в разговор Померанцев. — Турецкий с подачи Меркулова тщательно, с экспертами, проанализировал его деятельность, и стало понятно, что Разумневич действовал всегда безошибочно, как если бы знал в деталях весь комплекс финансовых мероприятий по дефолту девяносто восьмого года, о котором в руководстве страны могли знать три-четы-ре человека. Константин Дмитриевич настоял, чтобы Турецкий вызвал Разумневича в качестве свидетеля. В дальнейшем, когда стала проясняться его истинная роль, речь зашла уже о задержании, но Турецкого срочно откомандировали в Интерпол, и выписывать постановление о взятии его под стражу пришлось уже мне… А позавчера вечером приказом генерального прокурора Меркулова срочно откомандировали в Чечню, и сменивший его первый зам Анисимов приказал мне повременить со взятием под стражу Разумневича, то есть отложить до лучших времен. А постановление не тащить на подпись к председателю суда, а спрятать подальше в сейф… И вот что мы в результате получили буквально на следующий день, — он кивнул на газету.

— То есть это не Константин Дмитриевич распорядился пока не задерживать Разумневича? — спросил Игорь.

— Дмитрич матерился из Чечни по телефону, когда узнал, — подтвердил Гера. — Игорек, не обижайся, для нас ты свой в доску, как порядочный человек, которого я хорошо знаю, и как журналист по криминальной тематике, но это не мешает лишний раз напомнить: все, что ты здесь услышишь, может быть предназначено для твоей будущей публикации не раньше, чем мы это разрешим.

— Мог бы и не говорить…