Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер

Она пересекла открытое пространство и ворвалась в самое первое дворцовое здание, стоящее прямо у моря. Еще одна опасная лестница — только наверх, еще один просторный вестибюль. Не встретив никого из личной охраны султана, Салима перевела дух. На цыпочках она пробежала через покои отца, уставленные всевозможной иностранной мебелью: здесь стояло нечто, что называлось «диваном», и высокие, в рост человека, шкафы с дверцами. На стенах висели картины с изображениями людей. Недавно учительница говорила, что ни одному истинно верующему мусульманину не следует держать в доме такие кощунственные предметы… Салима презрительно фыркнула. Это еще раз доказывало, что учительница ничего не смыслит в действительно самых важных в мире вещах.

Перед дверью в конце последнего покоя она наконец остановилась.

Не было на земле более прекрасного места, чем это. Во всем Бейт-Иль-Мтони не было, на всем Занзибаре не было и даже во всем мире, который был знаком Салиме, не было. Ничто не могло быть чудеснее, чем бенджиле — большое круглое сооружение, выдававшееся далеко над морем, стоящее на крепких сваях. Изящно вырезанная окрашенная деревянная ограда опоясывала огромный балкон, места на котором было достаточно, чтобы устраивать большие праздники. Над бенджиле была возведена деревянная крыша в виде шатра, изнутри расписанная узорами с изображениями гранатов и цветов величиной с детскую голову.

В те четыре дня в неделю, которые Саид ибн-Султан, султан Занзибара, Маската и Омана проводил вне городской резиденции Бейт-Иль-Сахель, его почти всегда можно было найти в бенджиле. Отсюда можно было через морской лиман без труда увидеть Африку, а в хорошую подзорную трубу рассмотреть не только побережье. Отсюда можно было наблюдать большой корабль султана «Иль-Рахмани», стоящий на якоре в окружении маленьких лодок и парусных судов. В бенджиле всегда стояли наготове плетеные стулья — на случай неожиданного визита, например, главной жены султана Аззы бинт-Сеф, или его взрослых детей, с которыми он по многу раз на дню пил кофе, или для тех, кто хотел поговорить с ним. Как Салима в это утро.

Ее взгляд благоговейно и нежно следовал за отцом, который, казалось, ее еще не заметил. Заложив руки за спину, одетый в пурпурное одеяние, глубоко погруженный в мысли, он расхаживал по деревянному полу. Одну ногу он слегка приволакивал, там глубоко засела пуля, и ни один хирург не смог ее удалить. Беспрестанная боль служила ему напоминанием об одном сражении против мятежников-ваххабитов, в котором он защищал свой трон. Сколько Салима себя помнила, она всегда видела отца с белой бородой, однако больше ничто в нем не напоминало старика. Высокого роста, статный, он обладал силой молодого воина, и его окружала аура достоинства и мощи. Его удлиненное лицо с выдающимися скулами и аристократически изогнутым носом и его полосатый красно-желтый тюрбан свидетельствовали о благородном происхождении, а медового цвета кожа была упругой. В больших темных глазах читались доброта и мягкосердечие; только проницательный человек мог распознать на его челе тень напряжения и усталости.

Как султан он несет тяжкое бремя — так однажды объяснила Джильфидан дочери. И не только потому, что у него самые большие на острове плантации (около пятидесяти); он также уделяет огромное внимание торговле с другими странами, под его контролем — торговые пути в Восточной Африке, идущие через Занзибар. Сказать короче, он контролирует всю торговлю в этой части Африки. Кроме того, султан считал, что нужно устанавливать контакты с представителями других стран — с индийскими, арабскими и африканскими купцами острова и племенными вождями континента. А если на Занзибаре какому-нибудь кади (простому судье) с трудом удавалось вынести важный приговор или вали (наместник султана) затруднялся принять решение, то султан Саид не гнушался порой сам занять их место. Ее отец очень заботился о том, чтобы в султанате торжествовала справедливость и царили порядок, мир и благоденствие — и не только во всех его дворцах и домах. Он заботился не только о своей главной жене и многочисленных сарари , а брал на себя и заботу обо всех родственниках и многочисленных детях в Омане и на Занзибаре. Многих из них Салима вовсе не знала, других никогда и не узнает, потому что они уже умерли, а с некоторыми она познакомилась, когда они были уже совсем седыми.

Нет, благоденствие всего острова и большой части Африки было в его надежных руках. Так же, как и судьба Омана, когда там управлял наместник султана — его третий по возрасту сын Тувайни ибн-Саид.

К тому же над султанатом Маската и Омана на юго-востоке Аравийского полуострова висел дамоклов меч постоянной угрозы персидского вторжения. Как и при султане Ахмаде ибн-Саиде, сто лет назад основавшем династию Аль Бу Саиди, султан Саид ибн-Султан привел султанат к наивысшему расцвету. А на его генеалогическом древе сама Салима была пока лишь маленькой веточкой. И, несмотря на все величие, отец был открыт для каждого, кто хотел услышать его мнение, попросить совета или благословления как повелителя, он был готов принять и бедных родственников, приезжавших к нему даже из Омана, чтобы попросить денег у богатого двоюродного брата или дядюшки. И он никогда не смущался отправиться в одиночку верхом куда-нибудь на свадьбу к преданному рабу, чтобы поздравить молодоженов.

— Агуз! — воскликнул он озадаченно, заметив маленькую дочь. — Доброе утро! Что ты здесь делаешь в такую рань?

Агуз (старушка), было ласковым прозвищем Салимы, потому что она до сих пор обожала суп из молока, рисовой муки, сахара и ванили, которым обычно прикармливали грудных младенцев в дополнение к грудному молоку — а еще давали беззубым старцам.

— Доброе утро, — пролепетала Салима и добавила официальное обращение — хбаби (повелитель). Сияющими глазами она уставилась на отца и влажными от волнения пальцами мяла тонкую желтого цвета манго верхнюю рубашку, которая была надета поверх оранжево-красных штанов.

— Ну, подойди же ко мне, — поманил он ее правой рукой. Салима вприпрыжку устремилась к отцу, но на полпути нерешительно остановилась, увидев, что его белоснежные брови сошлись к переносице.

— В каком виде ты ходишь?

Она беспомощно оглядела себя. Первое, что бросилось ей в глаза, — ноги, по щиколотку припорошенные коричневой пылью. Пересекая двор, она не разбирала дороги. Она смущенно потерла левую ногу о правую, но грязные ступни нельзя было скрыть от острого взгляда отца.