Там, где растет синий - Юна Летц

– Лечи меня загадками бытия.

Он долго бы лежал на воде, но только ощущение новое сработало, пришло от уставших мышц: «Пора бы к берегу». Стратег поставил лодку на течение, на место поставил, угодил в поток и вскоре прислонился вполне очевидно древесным корпусом к жёлтому зрелому песку.

Хамернап стоял на том же месте, в той же самой позе и с тем же выражением лица, только фонарь его выдавал, это был теперь дневной кропотливый фонарь вместо ночного с широким лучом.

– Как вы, хозяин? – спросил хамернап, помогая Сэвену снять с себя лодку.

– Ничего не поймал существенного.

– Тут улов не сразу даётся. Когда-нибудь потом, в нужный момент, вы найдёте в себе пойманные мысли.

– И это неплохо.

Сэвен поставил лодку в укромный валунный тенёк, уложил аккуратно сачки в своей голове (в голове не сразу укладывалось), почесал в области груди (немного зудело) и выдвинулся на соискание эмоции.

– Какие у нас планы?

– Идём на праздник изобретения улыбки.

Недавно прибывший закатил брови.

– Изобретения улыбки? Но её уже…

– Да-да, кажется, её давно изобрели, но мы представляем, как это было.

– Ну так веди меня скорей!

Солнце висело тёплое и большое, как близкий родственник. Вокруг не каменный мешок лежал, но вальяжные сырые красоты, природа, полная интригующих чувственных данных. Стратег и хамернап тянули свежую энергию из пейзажа, пели, корпели и перемещались от воды к лесу и от леса к воде, долго гуляли, пока не пришли к обратной стороне всего – внешнему побережью острова-клочка. Там пляж был расфасован на активные зоны, и в каждой из этих зон происходило какое-то действо, а в целом то ли театр, то ли новый бедлам-роял: на песке прямо или на ковриках из травы трогательно-лохматых сидели разной судьбы существа.

– Это у бронов браай, – прошептал БомБом.

– Браай как праздник?

– Как он.

Броны сидели и скалили зубы, но многие не скалили, и Сэвен сразу на них обратил внимание: там одна руками махала, другой дрожал, третий перекатывался с бока на бок, как неваляшка, но не как гром.

– А что здесь?

– Мы думаем, что каждый имеет право выбрать себе ту улыбку, которая ему подходит. Вот у нас есть девочка Зира, она улыбается руками, трясёт ими, когда ей весело, а вот Кимбер смеётся, напевая песню про Джимми и Свима, так и поётся там: «Свим, Джимми, свим». Попробуете свою улыбку придумать?

– Я попробую, но не уверен.

Сэвен сел на коврик рядом с другими, и, увидев, как заразительно гудит рядом сидящий, он тоже захотел вытянуть губы в трубу (его частенько подмывало так рассмеяться – тромпеттом, но он стеснялся при людях). Теперь он попробовал – и получилось! Сэвен двигался по комедийным рядам и гудел так каждый раз, когда ему становилось смешно. Он втягивал и вытягивал губы, реагируя на чужие кривлянья и на своё.

– Почему я раньше так не улыбался?! Намного больше радости!

Он посещал самые разные уголки браая, даже самые острые, и смотрел на шутки разные, и везде эти губы в трубу складывал. На одном из открытых пространств рассказывали о том, как «шире-рот» улыбка на большой земле появилась (улыбку, как и цвет, именно человек вынул: из природы в первом случае и из себя во втором).

В этом рассказе-спектакле косматый Дженго сидит на песке и раздражает прохожих своей весёлостью. Он так улыбается искренне и, кажется, премного доволен этим резвым игрушечным днём, у которого одна погода чего стоит – немалого. Так он сидит на песке, а между тем проходят по дороге люди разнообразные и смотрят на это создание человеческой плоти удивлённо: всё не могут понять, что он там делает со своим лицом.

– Простите, чем вы сейчас занимаетесь как бы? – спрашивает рисунком некий мужчина, с виду приличный и в одежде.

Дженго рисует свой рот растянутый на песке и получает по уху от проходимца.

– Это не оскал, – пытается он объяснить собеседнику жестами, – это я добра тебе желаю. Но вместо понимания с его стороны получает одну лишь обиду и слюни, выброшенные в лицо ему.

Косматый расстроен немного таким диалогом, но продолжает раздвигать губы по сторонам, обращая внимание населения на свой диковинный проект. Ночь изощрённо ложится на песочный матрас, а Дженго всё сидит на этом примятом собой же местечке близ городов и блестит белыми фосфорными зубами. Лепечут что-то невнятное водные твари, миллионноглазый свет озаряет ночные пейзажи, и нет ни единого повода человеку вот так сидеть, с выпученным ртом на берегу, но всё же тут он.

Устал к утру косматый, улыбку спрятал и поспал немного, а затем снова присел и зубы свои выставил – галерея радости, но не всем такое искусство понятно.

– Зачем это он? – перерисовываются зеваки возбуждённо.

Поморщились, пострадали и, наконец, догадались, что предпринять. Посылают к нему девушку миловидную, с узорами из волос. Она садится рядом с Дженго, прислоняет к коленям его кремовые свои ноги и молчит. Кажется, теперь он понял, зачем она пришла, объяснил:

– Это улыбка, я так называл её. Пусть люди делают так, когда им хорошо будет. Когда они доброжелательны, когда они мечтают. Попробуй.

Девушка посмотрела на него возмущённо сперва, а потом очень медленно начала передвигать уголки губ в сторону висков, стараясь получать удовольствие от происходящего, и действительно удовольствие было получено. Вскоре они смеялись вместе: улыбались сначала, а потом и смеялись вовсю. Люди, что вокруг стояли, хотели представить это позором, но потом им так смешно стало от этой идеи, что они и сами заулыбались, достали внутренние улыбки и заулыбались ими, и никому не было страшно, оттого что все были счастливы. И пошли люди оттуда по всем местам земли и всем демонстрировали это вот сокровище, что у каждого человека при себе имелось – только пользуйся, и даже на луну показывали, которая на одном боку лежала, – вот, мол, небесная улыбка. И стало это учением самым естественным для людей: с помощью него можно было надёжно отличать хорошее от плохого, а это ли не главная цель любого большого человеческого учения?

…Сэвен вытянул губы, благодаря актёров за спектакль-рассказ (после него он чувствовал себя хорошим, и это было очень приятно). Затем стратег ещё немного походил по брааю, рассматривая другие постановки, и только когда губы-трубы устали совсем – только тогда он перешёл обратно на свой стандартный «шире-рот».

– Мне опять хочется, как раньше, губами делать в стороны, – признался он хамернапу, когда они присели вместе на один из травяных ковров.

– Это понятно, вы же человек больше… Но вы больше, чем человек.

– И чем я больше?

– Вы любопытный. Обычно люди не ценят улыбки и многого другого не ценят и не знают. Они быстро привыкают к удивительным вещам и перестают понимать, как что появилось. С бронами такое тоже случается, и поэтому иногда мы ставим спектакли – это напоминание о том, как всё тонко и интересно устроено вокруг. Только представьте, ведь когда-то кто-то изобрёл знак, обозначающий радость и хорошее настроение, и его принял весь мир, весь мир согласился «носить» этот знак на себе, обменивать его или дарить…

– Люди сейчас тоже, кажется, увлеклись генезисами: вспомнили, от чего улыбка произошла, и теперь улыбки настоящей не найдёшь – одни оскалы, – съязвил Сэвен.

– Наверное, у них просто внутренняя улыбка сломалась, поэтому они скалятся, – предположил хамернап.

– Возможно. Я как-то сразу представил… Если в человеческом мире что-то ломается, то там сразу же открываются сервисы по починке этого. Наверное, скоро появятся и сервисы для внутренних улыбок. Вот будет забавно: замена настроения, смехоочистка…

Стратегу понравилась собственная шутка, и он ещё раз улыбнулся трубочкой, а следом за ним и БомБом застенчиво зашевелил ушами.

– А тебе идёт! – констатировал стратег.

– Улыбка для хамернапа – это признак вида, мы её всё время изучаем на себе и на других…

Сэвен хоть и смеялся много, шевелил лицом, но всё-таки стратегической сноровки не терял, к примеру, сейчас он уловил боковым зрением какое-то перемещение рядом. Он перевёл взгляд в сторону и увидел, что некоторые броны стали на цыпочках уходить с пляжа.

– Смотри-ка, куда это они?

– В корнебар. Там дегустация новых сортов корневина.

– А почему на цыпочках?

– Тренируются в лёгкости…

– Пойдём туда скорей!

Корнебар находился на восточной стороне острова, там, где стоял в плетёной вазе из камней большой маяк из негасимого костра, там, где вода стучала о саму себя, а иногда происходило созвучие, вакуум, иногда вода соединялась со звуком, и получался тоже в некотором роде му шар (твёрдая музыка), только его нельзя было потрогать, был он не предмет, но ощущение. Впрочем, тут таких непредметов повсюду множество было.

Добрались они быстро (это же не океана берег, где по манграм продираться утомительно, это же озеро тут). Сэвен искал глазами, где мог быть бар, потому что вблизи никаких признаков сооружения не наблюдалось, он ощупал взглядом пространство старательно, но выискал в нём только гигантский баобаб, такой огромный и маневренный, что казалось: это заводик был по производству ветров и тут же – фирма по управлению облачностью.