Всего несколько дней - Мария Прилежаева

Она не верила ушам. Отец Антона, не очень щедрый на ласку, в хорошие минуты называл ее, как мосье Трике: «Тати-а-на!» Что же касается Антона, у него всегда тысячи своих забот, проектов, планов и прочего до мамы ли?

— Как живешь, Антончик?

— Мамочка, хорошо. То есть, конечно, ничего хорошего. Но ничего живу, хорошо.

— Как в школе?

— И в школе порядок.

Он отвечал на ее неспокойные вопросы и глядел ей прямо в глаза. Можно, оказывается, бессовестно лгать и глядеть прямо в глаза. Да еще как правдиво глядеть!

На что только не способна любовь! Подвиги, самопожертвование, смерть за любимого… Но не будем оправдывать вранье Антона, хотя как бы выбрались вы из критического положения, в каком он очутился? Признаться в том, что произошло? А если у мамы от огорчения будет инфаркт? Итак, он правдиво глядел ей в глаза и плел разные небылицы про школьную жизнь, и что по литературе пятерка, по математике тоже и так далее.

— Антоша, деньги, двадцать пять рублей, в шкафу, под бельем. А когда истратишь, обратись к Якову Ефимовичу. Неужели никто не зашел навестить?

— Что ты, мама! Заходили, конечно.

Тут опять пришлось фантазировать. О Красовицком Антон умолчал. В его приходе было что-то неясное, какая-то скрытая цель. Почему он при жизни папы не поддержал картину? А теперь пришел.

— Мамочка, я буду каждый день отчеркивать в календаре, ждать, когда ты вернешься.

— Будь умным, Антон, помни, ты у меня один, — ответила мама. — Постой! — окликнула, когда он поднялся. — Сядь, нагнись.

Они говорили полушепотом, неслышно для соседки по койке, старушки, которую пришел навестить ее старик, и те так же потаенно шептались. Теперь Антон совсем низко склонился над мамой, ее истомленным лицом.

— Я не усмотрела за ним, — торопливо, чуть слышно говорила она, — теперь вспоминаю каждую мелочь, да поздно. Он приехал оттуда больным, исхудалым. А я? Раз прихожу с работы, лежит. «Что ты все лежишь? — говорю. — Другие хлопочут, действуют. И ты бы действовал!» «Э-э! — протянул он жалостно, теперь только поняла, как безнадежно он это сказал. — Красовицкий в колесо палки ставит». «Да почему? Почему?» «Ревность. Зависть, — отвечает, и в глазах огонек гордый сверкнул, непривычный для нашего папы. Да тут же и погас. — Еще в обиде он на меня, мстит», — сказал папа. «Неужели такой уж сильный? — спрашиваю. — Не бог знает, какое начальство, член бюро какого-то, эка важность! Не гений». «Гении не мстят, — говорит папа. — Активно воинствующая посредственность. У них свои методы: вытеснять, нашептывать, создавать атмосферу, всеми способами не пущать, не пущать! Так они властвуют. Пойду, однако, о птице своей узнавать». Пошел. Гляжу в окно, бредет наш папа, не умеет он за себя бороться, всю жизнь не умел.

— Князь Мышкин, — сказал Антон.

— Не знаю, Мышкин или нет. Знаю, я виновата. Проглядела его болезнь. Вовремя бы схватиться, может, и жил бы. Навсегда мне казнь.

— Мамочка, мамочка!

10

Ася ждала в условленном месте.

— Плохо? — спросила, вглядевшись в поникшее, со следами слез лицо Антона.

— Нет, ничего.

— Почему же ты такой?

— Так ведь не на празднике был, — почти грубо ответил он.

Она вздохнула.

Антон мгновенно почувствовал раскаяние. Странная девчонка! Другая дернула бы плечиками и потопала прочь: ему сочувствуют, а он, грубиян, нос воротит. Но в том-то и суть, что она не «другая», она Ася.

— Не знаю прямо, что и придумать? Что делать? — виновато говорил Антон.

Ася ласково погладила рукав его куртки, добежала пальцами до ладони.

— Выход один — завтра же в школу. А если мама узнает, что будет, ты представляешь?

— Несчастье! — простонал Антон. — Проклятый Гри-Гри!

Они миновали Девичье поле и шли Кропоткинской улицей.

— Ты Кропоткинскую улицу любишь? — оживился Антон.

— Какой-то ты чудак. Не угадаешь, куда повернешь, — улыбнулась Ася.

— Повернул потому, что отец обожал Кропоткинскую. Вообще папа больше всех городов любил Москву. Он в Москве со студенческих лет. А Кропоткинскую обожал. Близко от дома. И вообще… Мы гуляли вечером с ним, он каждый дом мне показывал. Всюду история. Тебя интересует история? Например…

Они остановились у ворот сквозной ограды, за которой раскинулся неглубокий парадный двор, замыкаясь желтым зданием с белыми колоннами, на которые как бы опирался мезонин с арочным окном — там верхняя светелка. В светелке, может быть, и писались стихи:

Листок иссохший, одинокий,Пролетный гость степи широкой,Куда твой путь, голубчик мой? —«Как знать мне! Налетали тучи,И дуб родимый, дуб могучийСломили вихрем и грозой.С тех пор, игралище Борея,Не сетуя и не робея,Ношусь я, странник кочевой,Из края в край земли чужой;Несусь, куда несет суровый,Всему неизбежимый рок,Куда летит и лист лавровыйИ легкий розовый листок!»

Отчего отец прочитал именно это, переведенное с французского стихотворение, когда однажды привез Антона сюда, к дому, где в прошлом веке жил знаменитый поэт-партизан? Именно это, элегическое, а не типично давыдовское, как толковала школьная учительница.

Я каюсь! Я гусар давно, всегда гусар.И с проседью усов — все раб младой привычки:Люблю разгульный шум умов, речей пожарИ громогласные шампанского оттычки.

Отец много рассказывал о Давыдове, его пылкой и поэтичной, его отважной натуре: как по первому зову он скачет сражаться за Родину, а в передышки между схватками пишет стихи, как собирает партизанские отряды против наполеоновских войск.

Начинались все эти интересные Антону рассказы, когда они приходили постоять напротив скромного и удивительно благородного дома Дениса Давыдова.

— Твой отец увлекался Денисом Давыдовым?

— Отец много знал и многим увлекался. Вот, например…

За разговором они незаметно прошагали всю Кропоткинскую, и Антон с видом бывалого человека привел Асю к белокаменному, резко отличному от всех ближних особняков, старинному зданию.

…Стоял на Кропоткинской улице каменный жилой дом, похожий на утюг. Скучный, невзрачный.

— Снести, — решила комиссия по благоустройству.

А реставрационная архитектурная мастерская решила другое. Как? Вопреки постановлению начальства? Да, на свой страх и риск несколько энтузиастов из реставрационной мастерской взялись доказать, что под невзрачным, портившим пейзаж Кропоткинской улицы домом кроется памятник древней архитектуры, может быть произведение искусства. Толстые стены, кривые переходы, аномалия планировки — все говорило о древности здания. Надо вскрыть кирпичную кладку. Кирпич и кладка расскажут о возрасте.

Между тем, вопреки заявлениям, просьбам, хлопотам ценителей старины, дом уже обнесли забором для сноса. Каждую ночь могут нагрянуть бульдозеры. Реставраторы стоят на своем: будем вскрывать кладку. А стены, как броней, закрыты толстым слоем штукатурки. Ее надо отбить. Трудно. Нужна помощь. К кому обратиться? Молодые архитекторы придумали. Молодость на выдумки хитра.

Написаны призывы, без всяких официальных форм, без формальностей. Шариковой ручкой на обыкновенной бумаге: «Товарищи студенты! Архитекторам-реставраторам нужна ваша помощь. Сбор у Кропоткинских ворот. Форма одежды рабочая».

Развешаны такие призывы в институтских вестибюлях, подъездах.

Не десять, не двадцать — едва ли не сто студентов-филологов, археологов, историков явились по призыву. Были среди них и школьники, и рабочие. Был художник Новодеев… Отбойные молотки, зубила, необходимые инструменты собирали по всей Москве. День и ночь стучат молотки, отбивая штукатурку. Надо не просто долбить стены, а искать особый кирпич, большемерный, на толстом шве, жидком известковом растворе — таких теперь нет, это древнее ремесло и искусство.

И вот постепенно, не сразу, но в один счастливый день студенты пробили броню штукатурки и глазам открылось подлинное старинное зарешеченное окно. Ура! Памятник архитектуры спасен.

Было темно, когда Антон и Ася, осмотрев палаты, вышли на улицу.

— Ты молодчина, будто в прошлом с тобой побывали, — сказала Ася. — А как хорошо, что студенты бесплатно, безо всякой корысти днем и ночью сменяли друг друга, восстанавливая памятник!

Грудь Антона распирали радость и гордость, будто он сам вместе со студентами стучал отбойным молотком. Хотелось на радостях выкинуть какое-нибудь смешное коленце, чтобы Ася расхохоталась. По наблюдениям Антона, девчонки любят хохотать. Но смешного не придумывалось. И Ася настроена серьезно, расспрашивала, как художники рисуют.

— Как? Сначала возникает мысль? Наверное, у них цветные мысли, да? А можно рисовать не с натуры, а из воображения? Если бы я была художником, писала бы только из воображения, только счастливое.