Гипноз и «чудесные исцеления» - Мария Рожнова

Но придет, верю, знаю, придет время, и не за горами оно! Спадут оковы рабства с народа — и свет истины, свет знания озарит этот заброшенный дикий край. И тогда кончится царство шаманов, замолкнут навсегда их бубны, и только улыбнутся снисходительно люди над теми «чудесами», в которые слепо верили их предки!»

Этим мыслям молодого революционера и ученого суждено было сбыться при его жизни. На Чукотке один за другим выросли благоустроенные городские поселки, появились школы и больницы. Многие чукчи стали учителями, врачами, инженерами.

Чудо в Эпидавре

А теперь нам предстоит совершить путешествие в древнюю Грецию — вернуться на две тысячи лет назад.

В доме скульптора Тимона горе. Его любимая дочь, тонкая и быстроногая, как лань, двенадцатилетняя Амариллис заболела. Еще утром ничто не омрачало безмятежного покоя семьи, и вдруг за обедом девочка поперхнулась косточкой большого икарийского абрикоса. Она побледнела, ей стало трудно дышать.

— Моя дочь умирает — помогите, помогите скорей, Амариллис умирает! — дом огласил душераздирающий вопль ее матери Диофаны. Паника охватила всех: люди бегали и кричали. Сама девочка страшно испугалась, когда косточка застряла у нее в горле, но особенный ужас ее охватил, когда она услышала отчаянные крики матери, увидела ее перекошенное ужасом лицо. В каком-то судорожном напряжении Амариллис уперлась локтями в стол, широко открыла рот и… глотнула. Сразу пришло облегчение. Воздух стремительно вошел в легкие. Девочка порозовела. Опасность миновала. Все ее существо наполнилось ощущением бурной радости спасения. Она открыла рот, чтобы закричать от счастья, успокоить отца, смотревшего на нее широко открытыми от страха глазами, успокоить метавшуюся по дому мать, но… только хрипота вырвалась из ее горла. Голоса не было. Слов не было. Ее звонкий, как серебряный колокольчик, голосок, которым так гордились родители, пропал. Она сделала еще и еще несколько усилий, — все тщетно, вместо речи — один хрип.

И вот теперь на смену радости в дом Тимона вновь пришла печаль.

Время шло, дни сменялись днями, месяцы бежали один за другим, не принося утешения. Как тень, бродила по дому немая девочка, своим видом повергая в скорбь всю семью.

Тщетно обращались за помощью к местным врачевателям— никто не смог вернуть Амариллис голоса.

По общему мнению, оставалось последнее средство — паломничество в главное святилище бога-целителя Асклепия, расположенное близ города Эпидавра, на берегу Саронического залива. Тимон решился и на это.

Тимон, Диофана и Амариллис взошли на палубу либурнской триремы. Попутный ветер благоприятствовал путешественникам, и скоро очертания родных берегов остались позади, за кормой.

Плывшие на корабле быстро познакомились. Оказывается, у семьи Тимона были прямые попутчики, также направлявшиеся в Эпидавр за исцелением. Это самосский купец Клеофан, везший свою расслабленную жену Фортунату, и изможденный, весь высохший старик Клеонад, откупщик. Естественно, что всю дорогу говорили только о предстоящем посещении целительного святилища. Клеонад, который год как прибыл из Египта, рассказывал:

— Я давно болею. Немилость богов обрушилась на меня не менее десяти лет назад. Каждый прием пищи доставляет мучения. Кажется, внутри сидит какой-то зверь, который вгрызается всеми зубами, рвет мои внутренности когтями после каждого проглоченного куска. Видите, как я исхудал. Ведь почти ничего не ем. И хочу все время есть и не могу. Разве это жизнь? Дом мой полная чаша, а вот же — кормлюсь скуднее последнего из моих рабов, меньше осужденного преступника самой суровой тюрьмы. Да, одна надежда — Эпидавр…

Рулевой и хозяин корабля рассказали паломникам, что они уже не раз возили людей, исцеленных в Эпидавре, — Асклепий всемогущ и, если пожелает, может освободить от любой болезни.

Утром, когда должны были войти в Саронический залив, паломники поднялись рано, к восходу солнца: поклониться Аполлону — целителю, дабы быть благосклонно принятым его сыном Асклепием[4].

О, каким фантастическим был первый луч! Казалось, вобрав в себя всю неисчерпаемую силу, все пьянящее веселье бога Света, бога Жизнерадостности, бога Созидания, — этот луч вынес из моря навстречу людям искрящуюся улыбку солнца, сулящую им вечное здоровье, вечную жизнь.

Тимон, поэт в душе, почувствовал, как его переполняет неизъяснимый восторг и благоговейный трепет перед сказочной красотой пробуждающейся природы.

В молодые годы он посещал сады Эпикура. Великий философ и насмешник заронил в нем семена иронии и неверия в богов. Уже потом, в зрелости, Тимон часто любил в кругу друзей, вспоминая учителя, щегольнуть дерзкой фразой в адрес олимпийцев. Но сейчас и его охватил какой-то внутренний трепет. Ему вспомнилось священное праздничное шествие афинян — феория, на которое его, ребенка, взяла с собою мать. Вспомнилось то выражение безмятежной восторженной веры, которое светилось в глазах матери и других людей. И вот, здесь, на палубе корабля, вошедшего в залив, с берегов которого уже доносились благоуханные ароматы священной эпидаврской рощи, Тимон склонил свою голову перед восходящим солнцем и прошептал: «О бог света, бог жизни, бог радости олимпийской, пощади мою дочь, верни ей здоровье!»

Если такие чувства охватили даже Тимона, то об остальных паломниках нечего и говорить. Они упали на колени и, простирая руки к солнцу, горячо молились огненному диску, все выше и выше поднимавшемуся над морем. Чистой верой были переполнены сердца их.

…Разношерстная и разноплеменная толпа на пристани. Громкие разноязычные крики, веселый смех, дерзкие шутки прервали сосредоточенное молитвенное настроение наших путешественников и невольно заставили заняться земными делами. Надо было расспросить про ближайшую дорогу к святилищу, узнать порядок допуска в священные сады и правила жертвоприношения. Но вот и она сама — роща Эпидавра. Вековые платаны и лавры так тесно переплелись своими густыми кронами, что в роще и в солнечный день царила полутьма. Лишь в отдельных местах, там, где в густой листве лучи находили для себя маленькое отверстие, на буйную шелковистую траву падали трепещущие солнечные блики. А между деревьями, извиваясь и журча, бежали холодные, кристально чистые ключевые ручьи. Их влага поила пышные подушки мхов, закрывавшие корни лесных исполинов. Восхитителен был ковер из лилий и нарциссов. Там, где деревья редели, взору открывались залитые солнцем лесные лужайки, усыпанные огромными маргаритками, над которыми кружили яркие пестрые бабочки. Казалось, лес звенел от нескончаемого щебетания и трелей птиц. Как зачарованные, проходили наши путешественники сквозь этот волшебный лес, наполнявший их сердца ощущением надежды.

И вдруг за поворотом лесной дороги они увидели величественный и строгий белоснежный храм бога-врачевателя. Влившись в большую толпу паломников, Тимон с семьей, откупщик и Клеофан с Фортунатой оказались между колонн у самых стен святилища.

Кто может даровать здоровье? Кто может его вернуть? Древние греки верили, что оно подвластно одному лишь богу-целителю благословенному Асклепию, чья огромная статуя воздвигнута в этом белом храме, и его сыну Телесфору (богу выздоровления) и дочерям Гигее (богине здоровья) и Панацее (богине-травнице). Внутри храма стены расписаны сценами, изображающими «чудесные» исцеления больных и страждущх. Снаружи храм испещрен вырезанными в каменных плитах надписями, которые повествуют об исцелениях, совершенных именно здесь, в этом храме, милостью Асклепия.

Наших знакомых паломников встретил высокий жрец, облаченный в белоснежный хитон, отороченный золотой каймой замысловатого рисунка. Он указал на одну из надписей и прочел: «Никанор, параличный. Пока он сидел и отдыхал, один мальчишка украл у него костыль и бросился наутек. Он вскочил, побежал за ним и стал здоров»[5].

— Дети мои! — голос жреца торжественный, кажется, слова струятся по волнистой белой бороде. — Это было давно, когда я еще молодым служил моему богу в этом святилище. Никанор прибыл к нам из Антиохии, его расслабленного привезли сыновья. Без костылей он не мог сделать ни шага. Год жил в окрестностях храма, и каждый день его приводили сыновья к статуе бога. Человек он был нрава крутого. Часто поучал сыновей, пеняя за ту или другую оплошность. Кричал громко, пронзительно, иногда до хрипоты, до полной потери голоса. Все уж тут знали голос Никанора-расслабленного. А ноги он потерял во время кораблекрушения. На скалу налетела их трирема во время бури. Немногие уцелели. Три дня носило их по морю на обломке мачты. Подобрали их рыбаки. Когда причалили к берегу, все спасшиеся стали плясать от радости — падали на колени, целовали землю, а Никанор попытался встать и тут же, как подрубленное дерево, упал. Сколько ни поднимали — не стоял он, не держали ноги. Мягкие стали, безжизненные. Вот с тех пор и ходил Никанор на костылях. Но Никанор не терял надежды — все молился, приносил богатые жертвы — надеялся, что Асклепий исцелит его. Однажды вздремнул он под развесистым платаном, положив костыли себе под ноги, и видит сон… Спускается сам Асклепий и манит его к себе, а он не может встать. И вдруг кто-то дергает его ногу, и он ясно слышит голос Асклепия: «Никанор, проснись! Встань!» Открыл глаза в то самое время, как мальчишка сорванец выдернул из-под него костыль и побежал с ним.