Добро пожаловать в ад - Сергей Ермолов

     Все солдаты казались мне похожими один на другого. Я никого ни о чем не спрашивал. У меня не было такого желания. Я словно все еще пытался забыть то, что произошло раньше. Эту привычку им предстояло приобрести одной из первых. Воспоминания о пережитых смертях были способны свести с ума любого. Следовало просто покоряться происходящему.

     С самого утра было очень жарко и душно, и на совещании в батальоне я чувствовал себя отвратительно. Я стоял, прислушиваясь к немногословным рассуждениям и приказаниям, которые казались разумными только для новичков. Я уже успел убедиться, что о том, что происходит вокруг, где находятся боевики, откуда может угрожать опасность в штабе знали не больше, чем любой командир отделения.

     В узкой комнате собралась большая часть офицеров батальона. Мы столпились вокруг майора Павлюка перед картой района, на которой были отмечены новые расположения федеральных войск.

     - Нужно заставить боевиков воевать так, как хотим мы, а не как хотят они, - сказал майор Блохин.

     - И когда же это произойдет? - спросил я.

     Для Блохина в жизни все было ясно: пожрать, выпить, переспать.   Никаких колебаний, никаких сомнений. Мне следовало быть таким же, но я не мог.

     Нам говорили, что усмирить чеченцев легко, а здесь оказалась война.

     Боевики воевали грамотно. У них, как и у наших войск, были четко определенные зоны ответственности с эшелонированием сил и средств.  Базовые склады находились в труднодоступных районах, которые хорошо охранялись.

     Я очень хотел, чтобы война закончилась, хотел избавиться от нее и совсем не стремился испытывать ненависть к чеченцам. Я им почти сочувствовал.

     Возвратившись с инструктажа, я застал своих бойцов устанавливающими палатки и другие сооружения для штабных подразделений. Солдаты расчищали территорию от кустов, устанавливали проволочное заграждение и выравнивали грунт.

     Пристроив карту на столе, я опять изучал обстановку, которую знал наизусть. Это было защитой от моих собственных сомнений.

     Я всегда знал, что оказался в армии не случайно. Я не любил хаос и неразбериху. Меня не привлекала острота ощущений. Я ни с кем не сходился поближе и не стремился к этому, довольствуясь обычным общением с окружающими. Я хорошо знал, что мне не нравилось и всегда предпочитал одиночество любой компании.

     Я боялся признаться себе, что старею. Все дело было в этом. Почти все, с кем приходилось общаться, оказывались моложе меня.

                                              5

     Я засыпал и просыпался с одним и тем же шумом в голове, который начался в последнее время и сквозь который все звуки доходили до меня заглушенными и неясными.

     Вышли на прочесывание села Сум-Юрт.

     Мы спускали по склону, покрытому травой, которая местами была вытоптана. Нам следовало избегать открытых мест.

     Я все еще нервничал. Без дела всегда был таким. Как только на день, на два приходилось останавливаться, меня было не узнать. Я в таком состоянии ругался по пустякам, грозил солдатам наказаниями. мой внутренний страх постоянно искал выход и, когда ему не было выхода в бою, он разряжался по-пустому, но разряжался всегда.

     Я хотел, чтобы меня ненавидели, боялись - лишь бы быть хорошим командиром. Я хотел идти быстрее, но не мог же толкать солдат перед собой. В конце концов я был вынужден направиться к голове колонны.

     Операция казалась простой и легкой. Сум-Юрт зачищали уже не раз.  Может быть поэтому в бойцах не было обычного напряжения перед неизбежным боем.

     У ребят были свои правила выживания на этой войне. Они твердо знали, что перед выходом на операцию нельзя говорить о мясе, а на операции нельзя бриться. Фотографироваться следовало ближе к завершению боевых и ни в коем случае нельзя на выходе говорить о замене. Солдаты таскали в карманах ложки с прострелянными черенками или какие-нибудь другие талисманы-хранители. Моим талисманом был "стечкин".

     Я не знал пистолета лучше "стечкина", калибр девять, стрельба одиночными и очередями, прицельный огонь от двадцати пяти до двухсот метров, магазин на двадцать патронов. Несколько тяжеловат, громоздкий, но мне подходил в самый раз.

     На войне всегда необходимо во что-то верить - просто ради самой веры.

     Я шагал впереди. Ноги пока еще слушались меня и не подгибались. Но жара окутывала и сжимала со всех сторон. Я был заперт в ней. Пот струился по лицу и, высунув язык, я мог ощутить соленые капли. Пот застилал глаза.

     Шли спокойно одной цепочкой без боковых дозоров, не встречая по пути ни троп, ни дорог. Эта территория считалась почти безопасной.  Вокруг были расположены несколько крупных баз федеральных войск и, в случае обнаружения, у боевиков было не много шансов уйти от преследования.

     Идущий впереди боец выбросил руку вверх и присел. каждый шедший следом повторил его жест, присел и настороженно начал оглядываться по сторонам.

     Поднятая вверх рука означала возможную опасность и тогда все останавливались. Если выяснялось, что все спокойно, идущий первым той же рукой делал отмашку, и движение продолжалось. Две поднятые и сцепленные над головой руки предупреждали о том, что впереди замечено что-то непонятное и солдаты продвигались вперед медленнее, держа оружие наготове. круговая отмашка рукой означала встречу с боевиками.

     Ничего неожиданного, но осторожность никогда не бывает излишней. Мы тихо поднялись и продолжили свой путь.

     Несмотря на осторожность, то один, то другой из солдат наступал на сухую ветку и слышался хруст. я успокаивал себя тем, что такой звук не распространялся далеко. Продвигались довольно быстро и камуфляж уже пропитался потом. Минут через пятьдесят хода остановились, не нарушая порядка движения и оставаясь на достаточном удалении друг от друга.

     Замаскировались в засаде, осмотрелись. В бинокли старательно обследовали каждый склон, каждую высотку, вглядываясь во все, что делалась вблизи и на дальних сопках вокруг села. Ничего неожиданного не было.

     На подступах к селу я внимательно осмотрел стену леса и решил, что густая зелень деревьев и кустов справа - прекрасная позиция для боевиков, так как оттуда открывался вид на все поле, через которое сейчас шла рота. я приказал приготовиться открыть заградительный огонь. Но "чехов" поблизости не оказалось и мы вошли в село без единого выстрела.

     Я не сомневался, что все жители на стороне боевиков и злился на всю эту опасную бессмыслицу. На то, что приходилось раздавать им лекарства и продукты, вежливо выслушивать их ложь и улыбаться, получая плевки в лицо. Все чеченские села одинаковы, у всех жителей одинаковые худые, угрюмые, черные лица, везде одинаковая ложь. Они ненавидели нас и с удовольствием всех бы нас перерезали.

     Я был уверен, что каждый чеченец рассуждал так: боевики - это свои ребята, родившиеся в нашем селе или в соседнем. Возможно, иногда они поступают действительно круто. Они силой увели к себе в отряд подростка, а когда прячутся в нашем селе, вероятно, что вслед за ними будет произведен обстрел. но все же они свои. Хотя я, естественно, хочу сохранить свою жизнь и жизнь моих детей и жены, я надеюсь на их победу. Поэтому я буду помогать им, когда это не слишком рискованно. Я никогда не выдам их солдатам, если они станут допрашивать меня. Я не трус. Я - чеченец. Так рассуждал каждый и это следовало иметь в виду.

     Солдаты двигались по обеим сторонам улицы. Ведущий группы смотрел вперед, остальные наблюдали за противоположными сторонами улицы, стараясь не пропустить ни малейшего признака опасности.

     При осмотре одного из дворов на нас бросились две кавказские овчарки. Пришлось их пристрелить.

     Я увидел двоих женщин и пятерых солдат, которые громко спорили и кричали. Бойцы держали в руках уток, а женщины наскакивали на них. Одна ухватилась за шею утки и тянула к себе, пиная солдата ногой, но с близкого расстояния, так как отойти подальше не позволяла короткая шея птицы. Резко взмахнув, Захарин ударил женщину по лицу, и она упала. Свернув птицам головы, бойцы бросились догонять остальных.

     Это село чем-то тревожило меня, пока я был там, однако когда мы ушли из него, тревога, как ни странно, только усилилась. Я не сумел уловить настроения чеченцев, которое осознал только после ухода. Они не просто держались с нами враждебно и даже презрительно, они были слишком спокойны, слишком уверены в себе, как будто знали что-то такое, чего я не знал. Они словно ожидали нашего прихода, ожидали вопросов и даже отрепетировали ответы. Они встретили солдат слишком уверенно и невозмутимо.

     Мы шли уже около двух часов, останавливаясь только для того, чтобы прислушаться или замереть на время.