Неукротимая герцогиня - Жюли Галан

– Ребята, мы тоже хотим посмотреть! – звонко крикнула она.

– Смотри, какие красотки пожаловали, прямо клумба с цветами! – Балагуря и отпуская грубые, но очень точные комплименты, солдаты расступились и пропустили девушек поближе.

Дверной проем был явно узок для такого количества людей. Жаккетту сжали со всех сторон пахнущие кожей и дегтем солдатские тела, она упиралась носом в обтянутые синим платьем ребра Шарлотты и ничегошеньки не видела.

– Эта славная малышка слишком низка, чтобы из-за наших спин что-то увидеть! – прогудел над ухом Жаккетты Большой Пьер, тот самый, что в одиночку поднимал, вращая ворот, подъемный мост замка.

Не успела Жаккетта и охнуть, как он вскинул ее на свое широкое плечо. Теперь она разглядела весь зал.

Вдоль стен зала располагались столы для публики попроще. Тех, кто во время представления сидел в «партере». А в конце зала на возвышении разместились гости из лож.

Такого наплыва народу лет десять не было, и тарелок не хватало. Поэтому, следуя похвальной старинной традиции, гости, сидя попарно – кавалер с дамой – вкушали яства с одного блюда.

Молодых это устраивало, пожилых не всегда: тетушку Аделаиду посадили за одну тарелку с господином д'Онэ, а он, как на грех, отличался пристрастием к жгучему перцу. Тетушка же Аделаида перец терпеть не могла и весь вечер с кислым лицом ковыряла с краешка жаркое, всем своим поведением показывая, что мирской удел для нее слишком тяжек.

Барон де. Риберак окончательно угнездился около Жанны, и довольная мадам Изабелла уже подсчитывала в уме, когда же лучше всего сыграть свадьбу.

На другом конце зала, напротив «высоких» столов, актеры установили ширму и небольшую сцену и с помощью грубо вырезанных марионеток вовсю посвящали восхищенных зрителей в самые сокровенные тайны королевского двора.

Как раз в этот момент показывали очередную скандальную историю. Кукла в темной мужской одежде, но с короной на голове говорила кукле в женском платье и остром колпачке, изображающем эннен[3]:

– Дочь моя, благородная принцесса Жанна, сейчас твой законный супруг Людовик Орлеанский придет исполнять свой священный супружеский долг.

– Хорошо, отец мой, – покорно сказала Жанна и, припадая на один бок, пошла к сделанной из реек кровати и забралась на нее.

С другой стороны появились четыре солдата с пиками, которые под конвоем вели Людовика Орлеанского.

Нацелив на узника пики, они заставили принца тоже забраться на кровать к принцессе.

Сверху опустилась занавесочка, изображающая балдахин, и солдаты встали по углам кровати на караул, а король, под дикий гогот пирующих, подсматривал в щелочку.

Затем король торжественно объявил:

– Супружеский долг исполнен!

Занавесочка приподнялась. Принц, как затравленный заяц, спрыгнул с кровати и сломя голову убежал. А принцесса осталась сидеть, закрыв лицо ладонями.

Пирующим эта скабрезная пьеска так понравилась, что они требовали повторить ее еще раз.

В дверях представление тоже комментировали на свой манер:

– Ну и падаль этот король, надо же родную дочь так позорить. И чего это он над ними так измывается? Прямо сарацин какой-то!

– А это который король? Неужто нынешний? А может, вообще не наш?

– Ну, ты и скажешь! Наш это король, только не нынешний Карл, он еще совсем молоденький, а папаша евойный, Луи который. Ну, Людовик Одиннадцатый. А принцесса, надо понимать, сестрица сейчашнего короля.

Большой Пьер в молодости повертелся с покойным графом и в Бургундии, и в королевских землях, и знал эту пикантную историю. Поэтому он охотно, объяснил суть ситуации:

– Вишь, этот Людовик Орлеанский – первый наследник на королевство после покойного короля Людовика, сынка Карла, если у Карла, опять же, наследник не народится. Карл-то у нас нынче король, а тогда он еще под стол пешком ходил. За то, что трон может к Орлеанскому перейти, король Людовик-то принца и невзлюбил. А Жанна, его младшая дочь, калека – калекой. Вот король-то и задумал их поженить, чтобы деток у них не было. А чтоб святейший отец это безобразие не прекратил, король таким манером их сводил: мол, живут честь по чести, все как положено. Но как только Людовик на небеса отправился, Орлеанский и на пушечный выстрел к жене не подходит. Так она, бедняга, соломенной вдовой и живет, пока муж под чужие юбки лазит. Нечего второй раз на эту пакость смотреть, сменяться пора. Пошли, ребята!

Он бережно опустил Жаккетту на пол и, топая на весь коридор, пошел в казарму. Жаккетта тоже не стала задерживаться и отправилась на кухню, потому что после всей этой суеты и беготни у нее от голода громко урчало в животе.

Ночная пирушка прислуги и актеров по изысканности манер и тонкости обращения с дамами ничуть не уступала господскому пиру. И актеры, и камеристки понимали толк в благородном поведении.

Длиннющий стол посередине кухни ломился от объедков, и еще много всяких вкусностей пряталось до времени в буфете.

Во главе стола восседал толстяк и задавал тон всему веселью. Сидевшая неподалеку Шарлотта зазывно стреляла в его сторону карими глазами.

Мужская часть прислуги (очень, кстати, немногочисленная), допущенная на этот праздник жизни, чувствовала себя несколько неуютно, видя такое великосветское обхождение и слушая напыщенные разглагольствования толстяка:

– Позвольте нам выразить сердечную признательность за такое теплое отношение к скромным служителям муз. Хотя мы и привыкли присутствовать на королевских и герцогских пирах и получать заслужённые награды из рук самых благородных людей Франции, но и такие сельские застолья греют душу актера своей простотой и искренностью. А посетить здешний солнечный край, знаменитый своими винами и красавицами – он сделал поклон в сторону зардевшихся от удовольствия камеристок – было вдвойне приятно не только нашим кошелькам и желудкам, но и конечно же душам! Поэтому я не устану рассыпаться в, благодарностях радушным хозяевам сегодняшнего пира…

Через четверть часа на оратора перестали обращать внимание и занялись своими делами, а через полчаса, когда толстяк сделал краткую паузу, чтобы промочить пересохшее от словесных извержений горло, он заметил, что никто, кроме подсевшей поближе Шарлотты, не слушает его, и полностью переключил внимание на взирающую на него с немым восхищением девушку. Простодушно хлопая ресницами, она задала давно волновавший ее вопрос:

– Господин Лакруа, скажите, а у придворных дам лоб слишком отличается от моего?

На что толстяк нежно взял ее ручку в свои пухлые ладони и, глядя ей в глаза, проникновенно сказал:

– Душечка моя, ни у одной благородной дамы, будь то даже королевы, принцессы крови и герцогини, я не видел такого чудесного, безупречного своей чистотой, высотой и линиями лба!