Инженер Средневековья - Лео Франковски

— Тогда отлично, отец. Я согласен работать на тебя в течение некоторого времени на твоих условиях.

Снегопад закончился. Небо было ярко-синего цвета, а вечнозеленые деревья немного оживляли унылый ландшафт.

— Вот и замечательно! Я рад, что все устроилось, ведь я беспокоюсь о тебе. Теперь вот что. У меня к тебе тысячи вопросов. Вчера, будучи твоим исповедником, я должен был сосредоточить внимание на твоих грехах. Сегодня же я твой спутник и будущий работодатель, и поэтому имею право задавать вопросы по своему усмотрению. Теперь скажи мне, прав ли я. Ты родился в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году от Рождества Христова?

— Верно, отец.

— В двадцатом веке! Расскажи мне про церковь, сын мой! Папа все еще правит из Рима? Им повелевают немцы?

— Папа главенствует в Ватикане; светская власть не имеет над ним силы. Немцев оттеснили к северу от Альп и к западу от Одры.

— А сам Папа — что с ним? — Священник дрожал от волнения.

— Его зовут Иоанн Павел II, и — тебе это понравится — он, как и ты, поляк, урожденный Кароль Войтыла. Хороший человек и замечательный Папа.

— О, превосходно! Сын мой, твои слова наполняют мое сердце радостью!

Этот необычайно стойкий человек, босиком перешедший через Альпы, молившийся в глубоких сугробах, остановился, и по его обветренных щекам заструились слезы.

Через некоторое время мы вновь пустились в путь до Кракова по дороге вдоль реки.

— А что стало с моим орденом, сын мой? Расскажи мне о последователях Франциска Ассизского.

— С радостью, потому что тебе будет приятно услышать об этом. Основатель известен исключительно как Святой Франциск Ассизский. Орден францисканцев жив и процветает в двадцатом веке. Я был знаком с одним из его представителей и считал этого человека своим другом. В колледже мы были в одной фехтовальной команде, он хорошо владел саблей, а я частенько побеждал его рапирой.

Игнаций остановился, крепко обнял меня, пригнул мою голову и расцеловал в обе щеки. Я почувствовал себя неловко. В мое время, мужчины отказались от древнего славянского обычая целовать друг друга; возможно, потому, что за гомосексуализм хотя и не преследовали, но и не поощряли, и нормальные мужчины не хотели ассоциироваться с другими.

— Я вижу, что обидел тебя, сын мой.

— Нет, все в порядке. Просто со временем обычаи меняются.

— Прости. Что ты еще помнишь?

— О францисканцах? Погоди… Да, я помню, что видел древнюю медную табличку, где говорилось о большой церкви, почти что соборе, которая была построена Генрихом Благочестивым для францисканцев в 1237 году. Эта церковь до сих пор стоит в Кракове.

Он снова хотел обнять меня, но передумал. А затем тихо спросил:

— А я? Ты знаешь что-нибудь обо мне?

— К сожалению, нет, отец. Пожалуйста, пойми, я знаю об этом времени примерно столько же, сколько ты о пятом веке. Если бы ты вдруг встретил человека из того времени, что ты смог бы рассказать ему?

— Ты совершенно прав, сын мой. Прости меня, пожалуйста, за эти расспросы.

— Возможно, ты известен историкам и теологам моего времени.

— А возможно, и нет. Прости меня еще раз. Расскажи мне лучше об удивительных механизмах, которые изобретены в твоем времени. Ты рассказывал о машинах, которые могут летать по воздуху, о кораблях, которые плавают без парусов и весел, и о разных сухопутных механизмах, автобусах и поездах.

Я отвечал на его вопросы, и мы проговорили до утра. Я честно отвечал, однако не сказал ему всей правды. Он не затронул тему Протестантской Реформации, поэтому и я не стал говорить об этом. И с какой стати мне упоминать об инквизиции живому святому? Ведь отец Игнаций был святым. Сильный, умный и по стандартам того времени хорошо образован.

По стандартам нашего времени он мог бы показаться сумасшедшим. Его волновало — да еще как! — сколько ангелов могут танцевать на острие булавки! Для него это предмет серьезного теологического диспута. Также его интересовала анатомия инкубов и суккубов, а кроме того, его беспокоило, можно ли принимать причастие по пятницам, поскольку, согласно неоспоримой доктрине пресуществления, пресная облатка-гостия и вино превращались в тело и кровь Христа. А почему не мясо? Не запрещалось ли мясо по пятницам?

Меня определенно привлекал этот человек, хотя не в том смысле, как меня привлекла та восхитительная рыжая девица в Закопане.

Около десяти часов утра мы начали подумывать об обеде.

— Конрад, сколько у тебя с собой еды?

— На три, ну, может, на четыре дня.

— Это продукты холодной заморозки, которые могут храниться бесконечно долго?

— Сухой заморозки. В основном да. Еще есть конфеты, они тоже долго не портятся.

— Ах да, как раз об этом я и хотел спросить. Что это были за сладости, которыми ты нас вчера угощал?

— Это называется шоколад.

— Необычайно вкусно. Если бы ты умел его делать, то заработал бы огромное состояние, и тебе не пришлось бы становиться переписчиком книг.

Просто невероятная идея! Конрад Шварц, капиталистический кондитер! Эксплуатирующий детей и женщин, гнущих спину на шоколадной фабрике!.. Но надо же как-то зарабатывать на жизнь. Из чего вообще состоит шоколад? В основном из молока, сахара и какао-бобов, не так ли? Какао-бобы привозят из Южной Америки. Или из Индонезии? Надо бы уточнить.

Нет, не буду уточнять, потому что это просто невозможно. Я ведь в тринадцатом веке, а в эти времена хорошая библиотека состояла из Библии, пары молитвенников и тома Аристотеля.

— Нет, отец. Это невозможно. Нужны специальные бобы, которые не растут в этих краях.

— Очень жаль. Тогда прибереги остатки; возможно, шоколад понадобится тебе, чтобы произвести впечатление на высокопоставленного покровителя. Предлагаю сегодня на обед доесть мой сыр и колбасу, а твои припасы оставить на черный день.

С этими словами Игнаций вытащил остаток колбасы весом примерно с килограмм. Вначале он решил разрезать его на два равных куска, однако, немного поразмыслив, разделил пропорционально нашему росту и дал мне кусок побольше. Через полчаса он проделал то же самое и с сыром. Священник отказался останавливаться на привал, и потому мы ели на ходу.

И вновь у меня возникли сомнения по поводу пищи, но теперь я жил в тринадцатом веке, нужно привыкать к подобным вещам. Священник похлопал по своей опустевшей котомке.

— Вот и кончились мои венгерские припасы.

— А что у тебя во второй сумке, отец? Смена белья?

В первый раз с начала нашего знакомства я услышал его смех.

— Ах, Конрад, я знал, что ты преувеличиваешь мои способности путешественника, и я признаюсь, что испытываю необоснованную гордость по этому поводу. Но нет, я бы не понес ничего лишнего через Высокие Татры, не говоря уже об Альпах. А в котомке мой подарок новому аббату. Здесь у меня том Эвклида, полное собрание Аристотеля и Птолемей на латыни, «Поэма о Сиде» де Бивара в моем собственном переводе на польский, а также письма. Три дюжины писем, притом одно из них от Его Святейшества, Папы Григория IX! Так что мы не должны мешкать в дороге.

— Ты хочешь сказать, что у тебя нет ничего, кроме этой рясы? Ведь мы, возможно, доберемся до Кракова не раньше, чем через несколько недель.

— Ты чересчур беспокоишься о материальных вещах. Мы поедем в Краков и будем там через пять дней; в пути нас хорошо накормят. Я чувствую это по запаху.

Я же не чувствовал ничего. Снегопад усилился. Я погрузился в молчание.

Примерно в два часа пополудни мы услышали приближение лодки. Из-за кустов донесся чей-то высокий голос:

Несмотря на дождь и снег

В реке все еще мало воды.

До Кракова эта лодка не доплывет.

Давайте посеем зерно и посмотрим,

Как оно будет расти.

— Ну как тебе, брат рулевой? Звучит неплохо, как ты думаешь?

— Я думаю, что если мы не сдвинем лодку с камней, то к утру покроемся льдом и проведем здесь всю зиму. Единственное, что порадует меня, — что ты будешь умирать от голода вместе со мной. А теперь тяни за веревку, болван!

— Что? Умереть с голоду, сидя на сотне мешков с зерном? Нет, такое не придет в голову даже поэту. Посмотрим…

Умирая с голоду на куче зерна,

Я увидел проплывающую мимо девушку.

Она сказала…

— Заткни свою пасть и тяни!

— Эй, друзья! — крикнул отец Игнаций.

— Кто здесь?

— Добрый христианский священник и добрый христианский рыцарь идут к вам на помощь!

Продираясь к реке через кустарник, я шепотом спросил:

— Что ты имел в виду, назвав меня рыцарем? Меня же никто в рыцари не посвящал.

— И несомненно, тебе это совсем не нужно. Но ты же офицер, не так ли? А кроме того, подданный короля? Это примерно то же самое, что и рыцарский титул.

— У нас нет королей! Мы сами выбираем правительство, которое…

— Великолепная политическая система. Но, пожалуйста, не говори им ничего о будущем. Это может их напугать. Если начнут задавать вопросы, скажи, что ты испанец.