Воспоминания склеротика - Борис Смирнов

      Основной части жителей поселка Луначарский, что в трех километрах от Ташкента, воспитанной в духе сталинского интернационализма, было всё равно, кто перед ней, китаец или турок, она просто считала необходимым нас задеть и оскорбить. Особенно они не любили мою мать, которая одно время работала налоговым инспектором, и от которой очень было трудно скрыть истинное количество скота. Поскольку сговориться с ней было невозможно, то на нас спускали собак. Я говорю «на нас», поскольку часто ходил по домам с мамой.

       Мостик большого арыка, где купались мальчишки, мне спокойно миновать не удавалось. Особенно часто приставал один хулиганистый парень. И вот как-то, проходя эту опасную территорию, мы столкнулись с ним лицом к лицу. Его глаза смотрели на меня с иронической усмешкой. В руке моей, в матерчатой сумочке, лежал литровый глиняный кувшин. Не раздумывая долго, я с размаху стукнул им по голове своего противника. С этого дня ко мне больше никто не приставал, а потерпевший стал моим лучшим приятелем. Он часто пропускал меня вперед в очереди за зеленым отваром из нижних листьев капусты, горьким как рапа, с ошибочным названием «борщ», который мы получали по талонам, каким-то путем добытыми мамой.   

     А вот сосед наш, смотритель ниязовской дачи, и его жена относились к нам сочувственно. Один раз, когда я помогал ему молотить ячмень (работая верхом на лошади от рассвета до заката), он принес нам в комнату тарелку плова, который жалко было кушать, так он великолепно пах. Мы разделили его на два раза, но не выдержали и съели всё подчистую. В знак особого расположения сосед разрешал мне иногда брать в яслях коз шкурки от кормовой свеклы. Я их хорошо мыл и  варил, а мама потом пропускала через мясорубку и клала в виде котлет на сковородку, как бы для поджарки, но конечно без масла. Мы пили с ними  чай (имеется ввиду кипяток), смазывая патокой, которую  получали по карточкам вместо сахара. Ещё я собирал на месте молотьбы ячменные зернышки. Их толкли в металлической ступе и варили кашу. Каша была сытная, но всё время приходилось сплевывать скопившиеся соломенные чешуйки, которые отделить от зерна до приготовления этой каши было невозможно.

      Когда наступало время сбора фруктов, сосед просил меня о помощи. Я ловко взбирался на деревья и снимал целенькие зрелые ягоды вишни. В оплату за работу мне дали право, есть на дереве сколько угодно фруктов и уносить домой для мамы полную тюбетейку. В перерыве мы пили зеленый чай с лепешкой, которую я уплетал за обе щёки, несмотря на обещание никогда к ней не прикасаться. Такое обещание я давал, когда наблюдал за её приготовлением. А технология выпечки узбекской лепешки была такова. Посередине двора стояла своеобразная печь. Это был глиняный усеченный конус, поставленный вершиной вверх и имеющий в основании около метра в диаметре. Внизу маленькое отверстие в форме арочных ворот, служившее для того, чтоб  можно было поправлять горящие внутри дрова. Через верхнюю открытую часть очень ловко забрасывались приготовленные ещё сырые лепешки так, что они прилипали к внутренней стенке печи и падали лишь тогда, когда были выпечены. Эта часть технологии меня вполне устраивала. Смущало меня приготовление самого теста. Соседка садилась рядом с печью и, задрав свою дурно пахнущую юбку, оголяла ноги настолько, насколько их вообще можно было оголить. Затем, взяв кусок теста, она обрабатывала его на своих ляжках, как мне думается, не идеально чистых. Я пытался себя уговорить, что высокая температура в печи уничтожает не только микробы, которые могут попасть на тесто с не вполне стерильных ляжек, но и запах, исходящий от них. Однако логика не могла победить чувство брезгливости, которым я мгновенно пренебрегал, как только мне отламывали кусок этого удивительно вкусного хлеба.

     Было бы обманом утверждать, что мы не видели в изобилии прекрасных восточных лакомств или южных овощей и фруктов. Достаточно было проехать в Ташкент, этот город хлебный, и посетить знаменитый Алайский базар. Правда, купить там мы могли только стакан прохладной воды у мальчишек, бегающих с пронзительным криком: «Есть холодная вода! Кому холодной воды!»  Я не знаю, зачем мама таскалась со мной на этот рынок. Разве чтоб не забыть, как что выглядит. Хотя иногда она разорялась на семечки.

     В Ташкент мы приезжали не только для осмотра великолепных натюрмортов восточного рынка. Мы ещё приезжали в театр, куда нас могла провести работающая там тетя. Однажды удалось попасть на гастролирующий Московский еврейский театр ГОСЕТ*, на «Короля Лира» с Михоэлсом в главной роли. Я тогда, и не думавший о работе в театре, запомнил актерский михоэлсовский прием на всю оставшуюся жизнь. Его Лир, с первых моментов своего появления, демонстрировал привычку поправлять, как бы плотнее насаживая на голову, корону. Но вот, лишившись всего, постепенно он утрачивает эту привычку, каждый раз не находя  корону на голове. В конце концов, она превращается в подсознательное движение руки, как атавизм, как намек на бывшее величие и власть. Интересно, что подобный актерский приём я увидел много позднее у Юлии Борисовой в роли Вальки-дешовки. Она, при произнесении своей вечной фразы «наше вам с кисточкой», демонстрировала её движением руки от головы вниз, будто кисточка на голове и находилась. И в ходе всего спектакля «Иркутская история», с изменением мировоззрения Вальки, её поведения, отмирал и любимый её жест. Я не знаю, преемственность это или случайное  совпадение.

     Но в Ташкент мы ездили очень редко. А будни в поселке Луначарском были так похожи друг на друга, как китайские близнецы. Из главных событий этих дней можно выделить появление дурной привычки курить. Я научился этому не из любопытства, а потому, что курение снимало чувство голода. Благо табак доставался задаром, поскольку дед моего школьного дружка торговал им.

      После выдающейся победы нашей армии под Сталинградом к эвакуированным луначарцы стали относиться значительно лучше, может быть, понимая, что эти люди приехали на «их головы» не навсегда. Удивительно странная психология местных жителей. Они считали, что все беды, свалившиеся на них, именно оттого, что приезжие поедают то, что   можно было бы добавочно разделить между старожилами, и этого вполне хватило бы, чтобы не голодать. Хотя надо сказать, что они-то о голоде и не имели понятия, поскольку у каждого был огород и какая-то живность. Наш сосед, узнав в разговоре, что там, откуда мы приехали, у нас не было ни коровы, ни земельного участка, грустно качал головой приговаривая: - ах, бедные, бедные. Как же вы жили?

     Мы же, узнав о разгроме фашистов под Сталинградом, воспрянули  духом и почувствовали себя равноправными гражданами поселка Луначарский, к которому приписал нас бог на время тяжких дней   великой катастрофы.