Колодцы знойных долин - Сатимжан Санбаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Беспокойство овладевало толпой. А воины стояли безмолвно. Только изредка всхрапывал застоявшийся конь и звоном отзывались уздечки. И еще слышался приглушенный стук стремян. Их было пять тысяч — кипчаков из уильских аулов, только недавно, в начале лета, прикочевавших на свои летние жайляу.
Молча махнул рукой Ботакан, и всадники тронули коней. Люди заметили нетерпение в жесте молодого батыра, который заменил старого вождя и впервые вел воинов в поход. Не растягиваясь, не нарушая порядка, темп же плотными рядами двинулись всадники на юг — к месту общего сбора. Довольные, закивали старики головами и невольно выпрямились в седлах, голосисто заплакали женщины, радостно подпрыгивая, устремились за воинами дети. А навстречу им плыл уже походный зной, и дальние холмы утопали в бело-синем мареве, и густая туча пыли, медленно шевелясь, поднималась стеной и скрывала воинов.
Долго шла за ними молодая женщина. Она шла, словно потеряв разум, и по запыленным щекам, оставляя грязные следы, текли слезы. Ни разу в то утро не повел взглядом в сторону провожающих Карасай, не дрогнула пика в его руке, когда она закричала, рванулась из толпы к нему… Он был в середине, и плотные ряды лошадей не пустили ее…
Никогда аулы так не ждали своих воинов. Ни одного сообщения не прислал Ботакан из далеких битв, и напрасно люди собирались у юрты старого вождя. Делясь друг с другом своими сомнениями и теряясь в догадках, тщетно простаивали они часами на холмах, всматриваясь в даль. Лишь в конце лета перед самым появлением войска пролетел гонец по аулам с криком «Победа!..» ранним утром, когда люди только вставали с постели.
Крики радости и горя поднялись над аулом старого Отара, куда прибывали воины и где сразу же собралась многотысячная толпа встречающих; печальный плач и счастливый смех слились воедино. С этим радостным криком «Победа!» пришло горе к Самиге. Она рвала распущенные черные свои волосы, кровянила чистое лицо, отныне не нужное мертвому, оставшемуся вдалеке мужу.
«Кипчаки стали непохожими на былых воинов, — объяснял на совете Ботакан. — Лишь те, кто поклялся не разводить скота, чтобы не унижать сородичей работой на себя, и презирал богатство, те, кто с детства учился воевать, были как волки! Они добыли победу своим умением и мужеством… Вернулась лишь половина войска…»
И, соглашаясь с доводами молодого батыра, кивал седой головой Отар, уже неспособный сам водить воинов в поход. Соглашались и вожди многочисленных родов, тревожно оглядывая Ботакана. Они бы воздали ему славу, если бы он, внук черкеша Алшина, сумевшего когда-то примириться с властью кипчаков, погиб в этом походе. Слава мертвых не опасна для живых…
Беспокойным стал Ботакан после первой победы. Лучших воинов собирал он по аулам и уходил в набеги. Пригонял табуны и раздавал соплеменникам. Возвращался он израненным, редели ряды его воинов, но каждый, кого он включал в число своей тысячи, гордился этим. Только смелых и ловких, таких, как сыновья Карасая, отбирал Ботакан. Старшему шел семнадцатый год, когда он надел доспехи отца и ушел с батыром. Не нашла Самига сына среди вернувшихся с победой, среди тех, кто пировал семь дней на тое Ботакана.
Была стройна и красива девушка, которую привез Ботакан из страны гор. Черные длинные волосы ее, украшенные золотыми нитями, спадали к высоким бедрам. Не похожа она была на горячих кипчакских девушек, нежная лицом и печальная, с глазами голубыми и бездонными, как небо. Далеко гремела слава батыра, и никто не пришел, как положено, сражаться с ним за Секер. Так назвали люди ту, что вошла второй женой в юрту Ботакана.
Старел вождь уильских кипчаков Отар, и вожди родов ссорились, стремясь заполучить в свои руки его власть. Не любил их всех Ботакан, считая виновниками падения кипчакского могущества. Все, что добывал в походах, раздавал он соплеменникам, но пастухов и рабов среди них с каждым днем становилось больше; и снова уходил Ботакан в чужие земли.
А сыновья Самиги — Аман и Судан, как и все юноши, мечтали о том счастливом дне, когда Ботакан возьмет их с собой. Вместе со своими друзьями с утра до вечера учились они биться на длинных мечах и метко стрелять из лука. «Воины всегда должны искать достойных соперников, чтобы помериться силами, — учил юношей Ботакан. — Слабеют кипчаки, потому что грызутся между собой, и кипчаки становятся рабами кипчаков. Вам возродить славу отцов!..»
С тревогой смотрела Самига на подрастающих, раздающихся в плечах сыновей: слишком похожими на отца росли они…
Закрыв глаза, Самига подставила морщинистое лицо горькому вечернему ветерку. Она вспоминала, как с Ботаканом уходил второй ее сын Аман…
Он стоял у дверей, непривычно молчаливый в то утро, и, неловко пригнувшись, смотрел, как просыпается, шумит огромный аул.
— Никто не видел их в бою, — сказала Самига, возясь у очага. Она не спала эту ночь и встала рано, чтобы собрать его в дорогу. Почему-то развела огонь в кибитке, чтобы сварить мясо. — Их знают только купцы… — Она замолчала, ожидая, что скажет сын, но Аман молчал. — И говорят только плохое о них.
— Узнаем. Посмотрим, что за воины монголы, — усмехнулся Аман.
— Ты улыбаешься, сын? — Самиге не понравился его ответ.
В коржун — войлочную переметную суму — она положила столько мяса, сколько требовалось воину на три дня и еще на день. Потом прислонила коржун к косяку у его ног и стала рядом с сыном. Запрокинула голову, чтобы увидеть его лицо.
— Я говорю, что ты еще не окреп. Тебя не считают полноценным воином.
Аман не ответил, повел широким плечом, улыбнулся. Она знала давно, что не в ее силах изменить что-нибудь в этом ауле. От колодца, ведя в поводу оседланного коня Амана, шел Судан. Она смотрела, как он, весело переговариваясь со сверстниками, приближается к кибитке. Сулан был несколько рослее и сильнее старшего брата Амана, но Ботакан оставлял его дома. Она снова попыталась что-то понять из этого и почувствовала, как холодная
