Преступление - Ирвин Уэлш

— Я это учту.

Болтовня о свадьбах, платьях и вечеринках просачивается сквозь стены; Джинджер шепчет:

— По-моему, девочки нашли общий язык. А значит, можно безнаказанно слинять. Я тебе такое местечко покажу, супер!

— Идет, — вяло соглашается Леннокс, размышляя, как преподнести это известие Труди. Он принял бы диагноз «депрессия» или хотя бы более мягкий его вариант, «стресс»; проблема в том, что такое принятие априори означает отказ от собственной личности. Во всяком случае, по напряжению, сопровождающему каждое его высказывание, Леннокс понимает: в высказываниях ищут и успешно находят симптомы. И чувствует: методов управления его предполагаемым состоянием, избранных Труди, два — контроль (для нее) и лишение гражданских прав (для него). Логика Труди проста: Ленноксовы мысли будут водить его по замкнутому кругу, в то время как всякая не-подконтрольная рефлексия вредна ему по определению. У нее же, Труди, собственные планы на рефлексию: заменить ее позитивом, например мыслями о свадьбе, о новом доме, о мебели, о будущих детях, о другом доме, попросторнее, и так далее, по накатанным рельсам, по туннелю, в конце которого — смерть. Внезапно появляется Долорес.

— Рэй, я намерена умыкнуть вашу прелестную невесту, мы решили пройтись по свадебным салонам. Надеюсь, мальчики, вы найдете, чем заняться.

— Отлично, — кивает Леннокс. Труди лукаво улыбается ему, Джинджер сально подмигивает.

После ухода женщин Леннокс и Джинджер выжидают несколько минут, садятся в «додж», выруливают на бульвар Бровард, минуют полицейский участок и наконец останавливаются на Двадцать четвертой авеню, возле мужского клуба «Торпеда». Клуб представляет собой одноэтажное бетонное здание, снаружи напоминающее бункер. Над главным входом программа — «Зажигательные танцы».

— «Торпеда» рулит, — сообщает Джинджер.

Дверь подпирает огромных размеров латинос в черной футболке, накачанный тренажерами и стероидами. При виде Джинджера его угрожающий оскал плавно переходит в широченную улыбку.

— Привет, Жеребец! Как жизнь?

— Все в ажуре, Мэнни, — отвечает Джинджер, хлопая Мэнни по мощной спине. — Познакомься: мой друг Рэй, из Шотландии.

— Не «в ажуре» надо отвечать, а «путем», — поправляет Мэнни. Леннокс натягивает улыбку. Их с Джинджером препровождают в темный, похожий на пещеру зал. Леннокс мысленно относит зал к категории заведений, популярных среди копов, мерзавцев, безмозглых молодых и опечаленных жизнью, пожилых мужчин западного мира. Начинает прикидывать, под какую из этих категорий сам сейчас подпадает. Длинный «язык», развет вляющийся на несколько подиумов для танцев вокруг шеста, ведет, как в Мекку, в сверкающий, внушительных размеров бар.

Хотя еще рано, народу хватает, и за редким столиком из тех, что стоят по обе стороны от «языка», есть места. Леннокс выделяет группу полицейских — они в штатском, но неловкость людей, привыкших носить что предписано, бьет в глаза.

На официантках облегающие белые футболки, которые при неоновом освещении отливают голубым. Официантки следят, чтобы бокалы не пустовали; шоу в разгаре. Сначала все довольно вяло, но каждая новая кружка пива добавляет девушкам сексуальности и прямолинейности. Джинджер и Леннокс заказывают ребрышки с жареной картошкой.

— Долорес скажешь, что я ел салат с тунцом, — серьезно говорит Джинджер, — причем без майонеза. Ей не нравится, что я толстею. На будущей неделе у нас финал по бальным танцам.

Леннокс медленно кивает. Скребет стриженую голову.

— Вышибала тебя Жеребцом назвал. Почему?

— Просто кличка такая. В этом заведении я — Жеребец, — с вызовом произносит Джинджер.

Леннокс берет данный факт на заметку. Стискивает стакан, чокается со старым другом.

— За двадцать пятый век.

Пиво хорошо идет, да и текила не хуже. Леннокс поднимается — ему нужно в уборную. Он нетверд на ногах, видимо, от сочетания алкоголя с антидепрессантами. Приходится опереться о край писсуара. Над густой, мощной струей поднимается пар.

«Жизнь не так уж плоха. Мы вычислили сукина сына, который убил Бритни. С ним покончено».

— С тобой покончено, грязная тварь. — Леннокс плюет в большое зеркало, встроенное в кафельную стену. Левой рукой он поднимает правую, словно приносит клятву, сжимает кулак, борясь с ослабшей повязкой и притуплённой алкоголем болью.

Многократно усиленный проигрывателем голос Тины Тернер задается вопросом «При чем здесь любовь». Леннокс идет на свое место, однако дорогу ему преграждает танцовщица. Отработанным движением девушка прижимается лобком к его бедрам. Она раскрашена почти как клоун, вульгарно и ярко, но софит прямо над ними, и даже толстый слой тонального крема не может скрыть глубоких рубцов от прыщей. Круг под софитом как лобное место: видны и глаза с расширенными зрачками, и хищный изгиб узкого рта.

Леннокс в столбняке. Он не чувствует ни рук, ни ног, жизнь сконцентрировалась в области паха. Вот что такое зажигательные танцы. Девушка не прекратит вращательных движений, пока не добьется своего. В Ленноксе поднимается гнев. «Развлечение для стариков и лузеров, для ботаников и тормозов». Глаза у девушки бешеные; Ленноксу ясно: теперь для нее возбудить его и заставить кончить — дело чести. Втянуть его в этот балаган, низвести до отчаянности собственного положения для обкуренной стриптизерши один из способов сохранить лицо. Леннокс понимает это, потому что много раз участвовал в подобных забавах дома, в Эдинбурге, во время холостяцких вечеринок. За агрессией на лицах мужчин Леннокс различает стыд. Знает, что своим нежеланием участвовать в игре, умением быть выше остальных путает им карты, а женщину унижает, отказываясь от единственного товара, который она может предлбжить, от ее сексуальности, пусть даже карикатурной. Для женщины дело не столько в самооценке, сколько в профессиональной гордости, ведь именно таким способом она зарабатывает на хлеб.

Но Леннокс не может поступить иначе, ему приходится одержать победу в этом кошмарном противостоянии.

Внезапно девушка прекращает вращения, лицо ее искажено.

— Гомик, — выплевывает она Ленноксу в ухо и с вязкой улыбочкой переключается на другую потную мошонку. Мужчины за барной стойкой громко подначивают, их облегчение почти осязаемо.

Леннокс садится рядом с Джинджером. Джинджерова голова пульсирует в психоделическом свете лилового софита. Старый друг смотрит на Леннокса сначала враждебно, потом с сальным восхищением.

— Твою мать, Леннокс, этот танец влетел мне в двадцатку, а ты даже не плюнул! Ни на кого, кроме красотки Труди, больше не встает, да? На зверя лассо набросили!

Джинджеров жаргон Леннокса бесит.

— Извини, что пришлось потратиться. — В следующую секунду ход его мыслей меняется: пусть Джинджер думает что хочет. Но направление мыслям уже задано, они далеко от стриптизерши, Труди и Джинджера. Сначала алкоголь дистанцировал преступление; теперь он же, словно крепкий кофе, освежает в мозгу подробности.

Бритни Хэмил. Теперь на зверя действительно набросили лассо. Как Мистер Кондитер отбывает срок? Чем он занят в эту вот секунду? Сошла ли с него спесь сейчас, когда он изолирован от прочих заключенных — даже от прочих насильников — для его же безопасности? Леннокс чувствует внезапное желание узнать наверняка.

— Ты когда-нибудь думаешь о мерзавцах, осужденных за особо тяжкие? — спрашивает он Джинджера. — Как они живут с тем, что совершили?

— Прекрасно живут — потому что они отморозки. Им пофигу. Ну их к чертям, пускай догнивают. — На побагровевшем лице Джинджера замешательство, он машет официантке, дескать, еще пива.

У Леннокса впечатление, что тирада относится к нему в той же мере, что и к каждому преступнику, которого помнит Джинджер. Они чокаются, пьют, но Леннокс чувствует некоторое охлаждение.

В следующий раз Джинджер открывает рот, чтобы пресечь дальнейшие возлияния.

— Хватит, я и так лимит превысил, — отдувается он. Стриптизерша демонстративно облизывает пальцы, которыми только что касалась своей промежности, вертится на шесте у них перед столиком. — Давай выдвигаться потихоньку, — говорит Джинджер, не сводя глаз с девушки, и поднимает стакан одобрительным жестом. — Только пускай сначала эта маленькая киска танец закончит. Черт, Рэй, будь я на двадцать лет моложе...

— Ты все равно годился бы ей в отцы.

— Ах ты сученыш.

Из подвыпившего Джинджера водитель лучше, чем из трезвого: он осторожнее, даже на дорогу смотрит. Они въезжают в прибрежный квартал. В сумерках на всем видится печать запустения. Предприятия малого бизнеса здесь либо разорились, либо держатся на честном слове, думает Леннокс. В квартале, соседнем с «Холидей-инн», бары и дешевые забегаловки набиты пьяными отпускниками, поденными рабочими и попрошайками — последние две категории выживают попустительством и безалаберностью первой. Кругом старики, одинокие и отчаявшиеся. Леннокс с Джинджером заходят в засаленный патио при баре; он существенно отличается от ослепительно-стерильных баров Майами-Бич. Леннокс озвучивает свои наблюдения.