Преступление - Ирвин Уэлш

Мы должны быть сильными и бдительными, мы должны действовать оперативно, чтобы обезвреживать таких, как он; они не смеют разрушать нашу плоть...

Леннокс выпадает из полузабытья, в кулаке у него хрустит стаканчик. Смесь водки с томатным соком брызжет на здоровую левую руку. Леннокс отбрасывает стаканчик, наскоро вытирается салфеткой. Труди ничего не заметила; они со старушенцией поглощены журналом. Леннокс пытается думать о матчах, проходивших на стадионе «Тайнкасл». Они с отцом были на игре между «Хартс» и «Лейпцигом» — «Хартс» тогда победили со счетом 5:1. Матч смотрел по телевизору Ленноксов однокашник, Кертис Парк, фанат «Хиберниана»; Ленноксу он потом сказал, что комментировал англичанин Алан Вике. Решающий гол Иена Фергюсона в матче с «Байерн Мюних». Борьба за Шотландский кубок, победа над «Рейнджере» со счетом 3:2. Победа в Паркхеде. Многочисленные победы Джона Робертсона в промежуточных матчах. Случайная встреча с Робертсоном в торговом центре —- Робертсон еще руку Ленноксу пожал. Джон Кэхун, которому целый сезон грозила мировая слава. И решающий матч в мае 1986, когда «Хартс» потеряли все. Благотворительный ужин пару лет назад — Леннокс сидел рядом с Уоллесом Мерсером, бывшим владельцем клуба, и слушал легенды о минувших матчах и об ужасном дне, о матче с «Данди». А теперь кто там главный?

Владелец — русский миллионер. Управляющий — судимый насильник[1].

Футбольный клуб «Хартс оф Мидлотиан».

Традиция.

«Какие, впрочем, мелочи на фоне общего разврата. Сколько у нас раньше было педофильских реалити-шоу? Майкл Джексон, да Гари Глиттер[2], да би-би-сишная тусовка в придачу, включая того футболиста, что в комментаторы подался. В общем, те, кто успел заручиться любовью публики прежде, чем борьба с педофилами вышла на первый план».

Леннокс закрывает глаза. Гудят моторы. Леннокс будто про-бирается по длинному темному туннелю. Хоть бы глаза были закрыты до самого того момента, когда он шагнет из темноты и явит миру чужую кровь на ладонях. Даже если потребуется вся жизнь.

2 Майами-Бич

Слава богу, сейчас посадка. Мощный «Боинг-747» буквально пожирает считанные мили до игрушечного города. Америка — страна маленькая, вспоминается Ленноксу. Он в свое время ее всю облетел: Нью-Йорк—Чикаго—Новый Орлеан—Вегас— Сан-Франциско—Лос-Анджелес. Все равно что Шотландию на автобусе объехать, только по смене пейзажей и можно составить представление о масштабах. Функция богатства — сокращать расстояния. Ребро между богатством и нищетой — неудовлетворенность. Леннокс знает, Флорида сопоставима с Шотландией — главное качество ни с какой высоты не умаляется. От предвкушения у Леннокса захватывает дух. Потому что в плексигласовый иллюминатор виден Майами — сверкающие серебристо-белые здания шагают чуть ли не в молочно-бирюзовое море, наступают, оккупируют. Вода испещрена изумрудными и лиловыми тенями от подводных рифов. Крохотные яхты скользят по Мексиканскому заливу, как желтые точки по экрану радара, пенный след не держится, сразу тает.

Посадка, к которой Леннокс начал себя готовить еще несколько часов назад, после того как перенес взлет и турбулентность, — посадка такая мягкая, что слышны аплодисменты. Несмотря на явный эффект последней точки, Ленноксова забинтованная, несчастная рука нежно сжимает руку Труди.

Номер у них в камерном отельчике, да и весь район Майами-Бич построен в стиле ар-деко. Каждая деталь выпячивает свою историческую принадлежность к этому стилю, «Исторический ар-деко? Оксюморон». Леннокс становится под душ, чувствует сильнейший позыв помочиться и мочится прямо в душевой кабине. Тяжелую, темно-желтую струю затягивает в сливное отверстие. Две стены в ванной зеркальные. Обнаженные Ленноксы мочатся и множатся в дурной бесконечности.

Невыносимое отчаяние внезапно выгоняет Леннокса вон. И ванная, и спальня кажутся слишком тесными. Он вытирается уже на полу, возле раковины. С него течет на коврик. Леннокс набирает стакан воды, заглатывает два специально отложенных «сероксата». С виду на «M&M’s» похожи. По крайней мере на сто миллиграмм больше максимальной рекомендованной ежедневной дозы. Пока сидишь на них, мысли терпимы. Конечно, они никуда не деваются, они почти осязаемы, только гложут не так жестоко. Но таблеток мало; он специально не взял больше, он хочет с них слезть. Надеется, солнце поможет. Солнечный свет — хорошее средство от депрессии. Вдобавок естественное. «Добрая порция солнечного света в разгар зимы подействует сильнее, чем все таблетки, вместе взятые». Кто же это сказал? Труди? Тоул? Леннокс не помнит. Но так оно и есть. Он вырвался из промозглого и темного зимнего Эдинбурга. Оставил позади ужас похорон, смазанное Рождество, такой же смазанный Хогманай[3]. У Леннокса в голове не укладывается. Вот они, люди: пытаются развлечься «как принято», ходят толпой, поют «За счастье прежних дней», а в глазах ненависть, готовность толкнуть, облаять. Дружелюбие показное — под ним отчаяние, едва прикрытый страх, что наступающий год будет не менее скверным, чем уходящий. Леннокс делает шаг из ванной, полотенце у него на бедрах. В руке стакан воды. Леннокс ставит стакан на стеклянный столик, рядом с телефоном.

Труди на кровати, в черном неглиже, упорно читает «Идеальную невесту». Остывает под потолочным вентилятором, усиливающим действие кондиционера. Какие у нее ножки ухоженные, ноготки глянцевые, ярко-красные.

На брелоке Леннокс нащупывает кусачки для ногтей. Включает телевизор. Что еще в Америке делать? Вспоминает бесконечный отпуск столетней давности, отпуск с Кейтлин Прингл, предшественницей Труди. Ее отец работал в «Бритиш Эйрвейз», был большой шишкой. Звали его Алистер Прингл. Организовал им дешевый перелет.

Кейтлин — Дочь-Пафосного-Алистера-из-Авиакомпании. Отношения основывались на чистом сексе, теперь у Леннокса пропасть вымпелов бейсбольных команд — из каждого города, где они с Кейтлин трахались. Потом он попал в Америку с ребятами из отдела, на сей раз в Нью-Йорк. Напивались до поросячьего визга. Потом вместе с Труди был на свадьбе в Лас-Вегасе. Кто тогда женился? Бесполезно вспоминать. И каждый раз до одури смотрел телевизор. Здесь, в Штатах, рука сама тянется к пульту, больше ни в одной стране такого не бывает. Одно нажатие большого пальца — и пожалуйста, полное тебе погружение в культуру. Сенсации на правах рекламы. Реклама на правах новостей. Сериалы, где манекены двигаются по заданным траекториям. Судебные разбирательства. Нищие толстяки орут друг на друга, а какой-нибудь Джерри, или Рикки, или Монтел следит, чтоб до рукопашной не дошло. Играет в добрую крестную. Создает видимость озабоченности проблемами нищих и жирных. Заявляет о праве нищих и жирных прилюдно вопить и тыкать друг в друга похожими на сардельки пальцами. Вечерами шоу знакомств. Опять жирные, благонамеренные мерины, упорно именующие себя игроками и медленно умирающие в безвоздушном пространстве собственного убожества. Скучающие молодые женщины с безупречным маникюром и застывшими лицами — женщины, которых только сведения о зарплате потенциального бойфренда могут вывести из анабиоза. Как местным телевизионщикам удается эту чушь неподсеванную выдавать за нечто осмысленное и даже осязаемое, вот вопрос.

Леннокс увлекся работой с кусачками, добрался до мяса; комната заполняется голосами. Они заглушают редкое потрескивание и гул кондиционера. Выясняется, что один телеканал посвящен культурной жизни Майами. Леннокс делает вывод, что культурная жизнь Майами ограничена недвижимостью и шопингом. Ведущие, одетые и причесанные с безупречной небрежностью, вслед за телесуфлером скороговоркой перечисляют разнообразные преимущества жизни в кондоминиумах. Определенно захватывает. Определенно въедается в уши. Неудавшиеся актеры и модели, у которых лица от ботокса гладкие, как яйца, упирают на стиль жизни, диктуемый кондоминиумом, на архитектурные достоинства зданий, в глазах Леннокса ничем, разве только круглогодичным наличием солнца, не отличающихся от шотландских многоквартирных трущоб.

— Рэй, хватит кусачками орудовать, — говорит Труди. — У тебя из большого пальца кровь уже идет! Это называется компульсивное поведение!

Леннокс оборачивается. Труди со своим журналом все так же лежит на кровати.

— Приходится резать ногти под корень, иначе я их обгрызу.

Но Труди уже забыла о ногтях; ротик и глаза у нее округляются, как будто в журнале она увидела нечто невероятное и умом непостижимое. Прежде Леннокс счел бы такое выражение призывом к близости. Сунул бы руку меж ее бедер с салонным загаром. Ладонь скользнула бы к тонким кудрявым волоскам, соблазнительно выбивающимся из трусиков. Захватила бы лобок. Или грудь. Он бы поцеловал Труди в губы. Стал бы напорист.

Теперь же взгляд Труди кажется Ленноксу нездешним.