Преступление - Ирвин Уэлш

— А вдруг самолет разобьется? — шепчет Леннокс. Смерть представляется ему огромным пустырем. — Это будет полное освобождение.

— Я все же думаю, подружки невесты должны быть в бледно-голубом, — говорит Труди, не отвлекаясь от журнала. — Но

выглядеть мышкой рядом с Аделыо у меня ни малейшего желания. — Она поворачивается к Ленноксу, в глазах ее ужас. — Ты

ведь не хочешь сказать...

Рэй Леннокс вспоминает фотографию, что родители Труди держат на камине. Труди там совсем малышка. К сердцу поднимается теплая волна. Труди — единственное дитя; единственный шанс родителей не кануть в безвестность. Что, если бы все было...

Очередной укол тревоги.

— Труди, ты же знаешь, я тебя никому в обиду не дам. Ты мне веришь? — с отчаянной настойчивостью спрашивает Леннокс.

В расширенных глазах Труди — пафос героини мыльной оперы.

— По-твоему, она хорошенькая, да? Не отпирайся, Рэй, за милю видно, что ты к ней неровно дышишь.

Труди резко поворачивается к Ленноксу. Она в облегающем коричневом свитере в поперечную полоску, на небольших острых грудях каждая полоска образует волну. Когда-то (несколько недель назад) этот резкий поворот и эти волны Леннокса возбуждали.

«Она хочет быть идеальной невестой. Бедняжка Бритни Хэмил, наверно, тоже хотела».

Леннокс обнимает Труди, прижимает к себе, вдыхает ее парфюм, запах ее шампуня. Чувствует удушье. Будто в горле застряло инородное тело. Голос у Леннокса такой слабый, что Труди, пожалуй, его и не слышит.

— Труди, я люблю тебя... Я...

Она изворачивается, высвобождается из объятий, отталкивает Леннокса. Впервые за время полета смотрит ему в глаза.

— Что не так, Рэй? Что?

— Дело, которое я вел... о похищении маленькой девочки...

Труди резко встряхивает головой, Труди поспешно прикладывает пальчик к его губам.

— Рэй, никаких разговоров о работе. Ты ведь обещал. Ты должен был оставить проблемы дома. Мы же все распланировали. Тебе и Боб Тоул то же самое сказал. Вот его слова, если я правильно помню: даже не думай о работе. Не думай. Отдыхай. Все оставь в Шотландии. Наша цель — улететь от проблем и как следует спланировать свадьбу. А ты опять пьешь, хотя и знаешь, как я к этому отношусь, — выдает Труди на одном затянувшемся выдохе, тон становится сварливым. — Но ты этого хотел, а я согласилась. Дура потому что. Расслабляйся. В конце концов, у тебя транквилизаторы с собой.

Леннокс отмечает, что Труди говорит по-американски: «оставить проблемы», «улететь от проблем». Оба клише стучат у него в висках. Оставить. Улететь.

Куда?

Куда улетает душа, оставив проблемы?

Появляется стюардесса с напитками. Труди просит белое вино. Шардоне. Леннокс берет две «Кровавые Мэри».

Труди откидывается в кресле. Головка ее клонится к плечу. Голосок воркующий, напевный.

— В наше время любай работа связана со стрессом. Поэтому надо учиться оставлять проблемы за бортом.

«Опять!»

— Мы целых две недели проведем на море, на песчаных пляжах, под солнцем... Это же здорово! — Труди толкает Леннокса локотком, надувает губки. — Рэй, я тебе по-прежнему нравлюсь! — И снова проделывает трюк с резким поворотом.

— Конечно, нравишься. — У Леннокса в груди и в горле спазм. Его гортань не шире соломинки. Он в ловушке; прижат к иллюминатору, слишком маленькому, чтобы вырваться в небо, чтобы забыться. Леннокс смотрит на свою искалеченную, забинтованную правую руку — мешок поломанных костяшек, фаланг и пястных костей. Сколько еще кальция придется искрошить, сколько времени понадобится, чтобы в попытках пробить дыру в этом вот самолете оба кулака стали бесформенной массой? Между Ленноксом и проходом сидит Труди, рядом с Труди — пожилая женщина. Черты лица у нее резкие, тело усохшее, руки костлявые. Должно быть, ровесница его матери. Леннокс вдыхает грязный, сухой, многократно прокондиционированный самолетный воздух.

У пожилой женщины кожа цвета плавленой пластмассы. Впечатление, будто кондиционеры ее окончательно иссушили. Вдобавок у нее возрастные пигментные пятна оранжеватого оттенка. Интересно, на сколько часов можно состариться за время восьмичасового перелета. Не надо говорить Труди, что с собой у него не более полудюжины таблеток; не надо говорить, что в Майами он намерен с них слезть.

Голос у Труди упавший.

— Рэй, если хочешь, я это сделаю. Если таково твое истинное желание...

Леннокс подносит к губам пластиковый стаканчик и цедит водку. Рука его дрожит. Дрожь передается телу. Сколько еще понадобится таких вот смехотворно маленьких стаканчиков, чтобы заставить отступить, чтобы унять дрожь?

— Дело в том... — выдавливает Леннокс.

— ... Потому что я, Рэй, хочу доставить тебе удовольствие именно такого рода, правда хочу, — молит Труди, пожалуй, не сколько громче, чем позволительно — в баре аэропорта она выпила пару коктейлей, да еще шардоне, да самолет набирает высоту. Труди оборачивается к соседке, женщины — молодая и старая — обмениваются сахариновыми улыбками, потом приветствиями.

Леннокс думает о преступлении. В то утро он сидел у себя за столом, и...

Труди толкает его локотком под ребро. Повышенные тона сменились у нее тихим шепотом. Над глянцевой верхней губкой пушатся тончайшие волоски.

— Меня это только поначалу шокировало. Я пыталась сжиться с фактом, что ты, адекватный мужчина из плоти и крови, традиционной ориентации, хочешь постоянно растравлять себе душу, да еще таким способом...

Леннокс подкрепляется глотком «Кровавой Мэри». Стакан почти пуст.

— Я никогда не просил тебя делать то, что тебе не по душе, — говорит Леннокс, натягивая улыбку.

— Ты такой милый. — Труди целует его в щеку, тетушкин поцелуй, думает Леннокс. «Идеальная невеста» открыта на странице, где в разном шрифтовом исполнении предлагается одно и то же приглашение на образцово-показательную свадьбу. — По-моему, вот этот шрифт симпатичный. Как тебе? — Ноготок

большого пальца скользит по синей рамке в стиле арнуво.

Леннокс рассматривает шрифты. С легким презрением столичного жителя думает о Глазго.

— Виньеток многовато. — Он указывает на готические образчики. — Мне этот больше нравится.

— Боже, только не готика! — Труди едва не задыхается от смеха. — Ты сумасшедший, Рэй Леннокс, честное слово! Да таким шрифтом только на похороны приглашать! Я ведь не за Франкенштейна выхожу. — Труди вскидывает ресницы, подливает себе вина. — Хорошо, что именно я свадьбой занимаюсь. Страшно подумать, каких бы ты дел наделал, свались все хлопоты на тебя одного. — Труди теперь обращается к старушенции, широкая, словно за ушами завязанная улыбка которой начинает вызывать у Леннокса тошноту. — Ох уж эти мужчины! Ну никуда не годятся!

— А что я всегда говорила, — поддакивает старушенция.

Они с энтузиазмом квохчут над «Идеальной невестой», Труди восторженно описывает свое платье, Леннокс устанавливает кресло в положение лежа, веки совсем отяжелели. Вскоре мысли возвращаются к преступлению. Они точно оползень: вот вроде успокоились, зафиксировались, и вдруг, прежде чем Леннокс успевает что-либо предпринять, они снова в движении, снова стремятся вниз по склону. Конечный пункт — преступление. К преступлению неизбежно смещается центр тяжести.

В то утро раздался звонок.

Звонил телефон у тебя в маленьком, удобном кабинетике в полицейском участке Феттс, в Эдинбурге. Конец октября, среда, уже мороз ударил, африканская фиалка на подоконнике борется за жизнь в холоде и скудном свете, шумное центральное отопление из экономии не включали до последнего, наконец включили, в трубах треск и щелчки, застоявшийся воздух не спешит сдавать позиции. Ты готовишься к выступлению в суде. Двое юнцов перепились и повздорили; для одного все кончилось смертельным ножевым ранением. Один не то сказал, другой не так понял. Угроза; удар, дальше — больше. Одна жизнь оборвалась, другая покатилась под откос. Времени на это понадобилось, как за молоком сбегать. Тебе вспомнился убийца (комната для допросов, флуоресцентная лампа, прикрыться уже нечем — бравада вывелась из организма вместе с алкоголем), совсем зеленый мальчишка, сломленный, испуганный. Но не это дело тебя гложет — оно тривиальное, ты таких сотни раскрыл.

Другое дело не идет у тебя из головы. Примерно в одиннадцать пятнадцать раздался звонок/Патрульный Дональд Хэрроуэр сообщил, что семилетняя Бритни Хэмил ушла в школу в половине девятого, но в классе так и не появилась. Ее матери, Анджеле, сообщили из школы без пяти десять, а Анджела, обзвонив друзей и родственников, тридцатью минутами позже заявила в полицию. Хэрроуэр с напарником уже говорили и с матерью, и с учительницей, и с соседями, и с одноклассниками Бритни. Две девочки постарше шли в школу за Бритни, видели ее, пока она не повернула за угол, но, когда несколькими минутами позднее повернули сами, Бритни уже исчезла. Девочки заметили белый фургон, уезжавший на большой скорости.