В свете зеленой лампы - Андрей Межеричер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вопросов было много. Я их особо не касалась, но тоже переживала, когда слышала разговоры про то, как Игорь искал деньги, чтоб выкупить участок, потом кредит на постройку дома и всё связанное с ним. Семейный бюджет Лена сильно урезала, приходилось думать, что лучше купить, так как для дачи на начальном этапе требовались приличные вложения. Нужно было корчевать, разравнивать, прокладывать дорожки, размечать будущие постройки. Даже поставить туалет и компост стоило немалых денег. Прошло время, построился дом, а рядом с ним рубленая теплая кухня, появились деревья и грядки. Поставили забор и вырыли колодец. Я с удовольствием работала на земле. Для меня это было родное и привычное с детства. Я предложила один небольшой необработанный кусок участка у заднего забора засадить картошкой, чтоб самим потом ее есть. Первым возразил Игорь:
– Ну ты и придумала! Кто такое сможет вскопать? Нет-нет, я сюда отдыхать приезжаю, а не лопатой махать. У меня съемка в понедельник и еще одна во вторник.
За ним и Лена подала голос:
– Лизочка, это нереально и нерентабельно. Ну хорошо, мы, может, найдем кого-нибудь за две бутылки водки вскопать огород и посадить нам картошку. Но сколько ее там будет? И сколько нам надо ее на осень? Мне кажется, купить будет легче и дешевле.
Я вздохнула, понимая, что мы беседуем на разных языках. Разве разговор о выгоде? Совсем нет. Когда ты живешь и работаешь на земле, то и чувства у тебя к ней становятся иные. Ты с ней общаешься через свой труд, улучшаешь ее, обрабатывая с любовью, поливаешь своим по́том, тратишь силы, радуешься урожаю. Ты вкладываешь в нее свою энергию и заботу, а она тебя благодарит своими плодами. Ну разве выращенное на своей земле своими руками можно сравнить с купленным в магазине?
Я ничего не ответила, а рано утром встала, пока все еще спали, взяла рукавицы, лопату, грабли и пошла на дальнюю часть участка, до которой руки всё еще никак не доходили. Я копала и разравнивала, не замечая времени. Я вспоминала родителей и детство, пела мамины песни. Я ощущала живое дыхание земли, переворачивая лопатой очередной пласт почвы, заждавшейся, как мне казалось, крепких заботливых рук. Я чувствовала, как во мне самой начинает, как в молодости, бурлить кровь и тело наполняется жизнью, и это отзывается запахами и звуками, знакомыми с детства: дыханием земли, потревоженной моими руками, мягким, прямо вкусным звуком лопаты, впивающейся в почву, металлическим коротким звоном, когда она попадает на камень… А вокруг шумят деревья, плывут облака, поют птицы. Получается какая-то симфония из всего этого, и я ее и играю и слушаю одновременно. Уф-ф! Я копала, не отрываясь, до обеда. Все были в большом удивлении и смотрели на меня с уважением. А я поняла: будет у нас своя картошка!
Думаю, вы уже поняли, что на грядках работали в основном я и Лена. Иногда удавалось загнать кого-нибудь еще на трудовую повинность, чаще всего это был Андрей. Он помогал неохотно, но довольно много. У нас росло много клубники, а она требует обработки: удобрять, полоть, обрезать усы. Я оставалась на даче всё лето и Лена тоже, здесь было дел невпроворот: клубника, вдоль забора малина и кусты смородины, несколько деревьев с яблоками, грушами и черноплодной рябиной. Мы выращивали огурцы, помидоры, патиссоны, кабачки. Всё это надо посадить, прополоть, полить и удобрить. Мы ходили в лес за грибами, черникой и клюквой. К осени кладовка в нашей квартире была забита банками с вареньями, компотами и соленьями. Это была наша с Леночкой гордость. Мы всем гостям показывали и, конечно, всех угощали.
Банки и заготовки – это совсем отдельная история. Кажется, как хорошо: пошел в кладовочку, выбрал баночку, открыл и наслаждаешься! Но сначала зимой нужно было найти и купить крышки для закрутки банок, они были в дефиците. Потом на дачу завозились банки с крышками, море сахара и соли. А осенью уже закрученные большие и маленькие банки необходимо было доставить в московскую квартиру. Наша дача находилась в трех километрах пешком от станции. Приходилось нагружать поклажей даже детей. Игорь арендовал машину с шофером один раз весной и один раз осенью, иначе нам было не справиться. Но зимой мы вспоминали с благодарностью наш летний труд.
Вот какая история произошла как-то раз у нас на даче. Дачный поселок был большой, не на одну сотню домов. Вся деревенская округа кормилась здесь, продавая кто что мог: шоферы привозили песок, навоз, опилки; ходили молочницы с творогом и молоком. Кто-то продавал соленья, кто-то – яйца и свежезабитых куриц. Вот и к нам приходила молочница – одна и та же пожилая женщина. Она приезжала два раза в неделю на автобусе из соседней деревни. Кроме молока она и квашеной капусты могла привезти или что другое, что попросишь. Она заходила в несколько дворов, но у нас часто пила чай, разговаривая со мной и с Леной, рассказывая о своей жизни и слушая о нашей.
Дети ее уехали в город, женились, в их деревенском доме, некогда шумном и полном жизни, остались только они с дедом. У них корова, огород, куры-несушки и покос, что отвел им сельсовет как пенсионерам. Они жили здесь всю жизнь, обрабатывали землю, собирали урожай, растили детей. Всё было в радость, вот только с тех пор как дети разъехались, становилось временами тоскливо. Пропал интерес ко многому и желание трудиться, что-то улучшать, чего-то добиваться. Им на жизнь хватало, даже оставалось, так как деньги здесь и деть-то особенно некуда, да и не привыкли они тратить, больше подкапливали. Они посылали детям, хоть и понимали, что те живут намного лучше, чем они с дедом. Но у них существовала потребность быть нужными, проявлять заботу о своих близких. Как они радовались нечастым визитам детей и внуков или когда им давали внуков летом на пару недель! Как они потом это время вспоминали и рассказывали друг другу милые мелочи, запавшие в память! Она нам говорила:
– Послать деньги – это одно, а вот дать внуку сорванный на своем огороде и обтертый об подол сарафана крепкий пупырчатый огурец и смотреть потом, как он с хрустом уплетает его, а твой взгляд скользит по его загорелым плечикам, щечкам, налившимся, как румяное яблочко, здесь на домашнем молоке, волосам, выгоревшим на солнце, как солома, – вот
