Роковое наследство - Бенедиту Барбоза

— Почему бы и нет? — шипела она. — Приехал отдохнувший, можно и поразвлечься!

Розу до крайности раздражало, что муж старается поменьше бывать дома, что он опять с головой ушел в свои политические дела.

Отдохнув, сенатор действительно согласился остаться и на следующий срок, как ему было предложено, но наотрез отказался выставлять свою кандидатуру на выборах президента. Он всерьез решил заняться проблемой безземельных и вновь поехал на встречу с Режину. Шакита деятельно помогала ему, теперь она практически стала его секретарем.

Лилиана видела, как серьезно работает отец, и ей были обидны постоянные наскоки матери. Она видела себялюбие Розы, ее мелочную обидчивость, ее тщеславие и порой думала про себя: «А что, если с Маркусом я веду себя точно так же, как мама? Требую от него чего-то несусветного. Совсем не хочу понять, что он живет своей мужской жизнью, а в ней мы, женщины, занимаем хотя и существенное, но совсем не первое и не главное место, как на то претендует моя мать…»

Приглашение Маркуса несказанно обрадовало ее. Сбылось то, о чем она не переставала мечтать. А мечтала она, чтобы Маркус перестал видеть в ней врага, перестал отмахиваться от нее как от назойливой мухи, и увидел в ней человека, который привязан к нему, верен ему и предан…

Глава 38

Возвращаясь после ужина с Лилианой, Маркус успел о многом подумать. С некоторых пор он стал остро чувствовать, что мирное течение его жизни может быть прервано в любую минуту. Видел, что у него не так уж мало долгов. И старался по мере сил рассчитаться с ними. А главным его долгом был долг перед будущим ребенком.

Прежде чем лечь спать, Маркус взял ручку, бумагу и написал:

«Родившегося у Лилианы Кашиас ребенка я признаю своим и тем самым даю ему все права, которыми пользуются Медзенги. Никто не имеет права оспаривать мою волю, и я прошу, чтобы настоящее письмо являлось документом». Поставил число и подпись.

Наутро он попросил Димаса отвезти письмо по адресу, но передать только лично сеньоре Лилиане. Лилиана спала, и, хотя Роза просила оставить письмо, Димас, помня строгое распоряжение хозяина, привез его обратно.

— Хорошо, я отдам его сам, — решил Маркус, а про себя подумал, что так оно будет и вернее, и лучше.

Получив от Маркуса такое необычное письмо, Лилиана встревожилась. С Маркусом происходило что-то странное: то ли его тревожило что-то, то ли он что-то задумал. Но она была довольна хотя бы тем, что у ее ребенка будет отец.

Зато Роза, которая никогда Маркуса не жаловала, возмущалась еще больше. Да и было отчего! На вопрос, почему его посыльный не мог оставить письмо ей, Розе, Маркус нахально ответил:

— Да потому, что я вам не верю. Я и на вашей дочери не женился только потому, что понял: я не смогу вас выносить всю жизнь.

У Розы дыхание перехватило от гнева, она слова не смогла вымолвить и только краснела все больше и больше.

Но у нее и своих бед хватало, так что ей было не до Маркуса. Она все никак не могла простить сенатору Шакиты. Их роман доводил ее до бешенства, исступления, сумасшествия!..

А Шакиту мучило отсутствие у нее романа с сенатором.

«И как он может хранить верность такой ужасной женщине? — думала она. — Я же чувствую, что я ему небезразлична. Так за чем дело стало? Сколько же можно изводить меня, и себя?»

Неизвестность — вот что было пыткой для Лейи. К ней опять приходила Марита и сообщила, что по звонку неизвестного была в морге, но человек, которого ей показали, совсем не походил на Ралфа. Между тем Ралф все не появлялся. Марите звонила его матушка, тревожилась из-за отсутствия денег — Ралф посылал ей каждый месяц пятьсот реалов.

— Я пошлю их ей, — внезапно решила Лейя. — Когда Ралф вернется, он мне отдаст.

Через несколько дней Марита пришла к ней снова.

— Деньги не успокоили матушку, — заявила она. — Старушка беспокоится, почему Ралф не появляется у нее. И хочет заявить в полицию о его исчезновении.

— Ралф звонил мне из Уругвая, — внезапно соврала Лейя. — Он там проматывает мои миллион и совсем не хочет, чтобы его разыскивала полиция. Хотя деньги обещал мне вернуть.

В возможность того, что Ралф жив, поверил и Кловис, после того как самолично посетил морг и тоже не опознал труп. Что ж, вполне может быть, что Орестес говорил правду: он приказал только избить любовника своей жены, и, получив по заслугам, Ралф теперь почел за лучшее исчезнуть подальше с глаз своих недоброжелателей.

Исчезновение Ралфа сделало неизбежной продажу фазенды, и теперь старый Жеремиас должен был встретиться с Лейей, чтобы, получив ее подпись, окончательно оформить купчую.

Лейя чувствовала себя очень несчастной и беспомощной в этой такой обидной и невыгодной для нее ситуации и попросила Бруну непременно присутствовать при подписании.

— Хорошо, непременно буду, — пообещал он, хотя и ему оформление этой купчей попортило ему много крови. — Как только ты сообщишь мне точную дату, я мгновенно прилечу.

Сам Бруну оставался пока в Арагвайе, пытаясь немного прийти в себя и обдумать, что ему делать дальше.

Если для Медзенги день подписания купчей был днем траура, то для Бердинацци — днем радости. При одной только мысли об этом дне старый Жеремиас довольно потирал руки.

Сам он внимательно присматривался к Луане, к Рафаэле и Отавинью — трем своим возможным наследникам. Уже кем-кем, а простаком он никогда не был, и ему было очень интересно, как проявляет себя в такой необычной ситуации те, кому он предназначал свое наследство. Собственно, в зависимости от того, как они себя поведут, он и собирался распределить доли.

Но пока всячески заботился о Луане. Они вместе съездили в город и закупили малышу приданое.

Поначалу Луана отказывалась, говоря, что все привезла с собой. А Жеремиас твердил, что вещи, купленные на деньги Медзенги, нужно немедленно выкинуть. Однако видя, что Луана изменилась в лице и даже собралась уехать, пошел на попятный. Тогда уступила и Луана и согласилась, чтобы старик что-то купил малышу.

Вообще все наскоки Бердинацци на Медзенга она отводила, говоря, что никогда не будет ненавидеть их.

— Ну хотя бы постарайся не думать о своем Бруну, — просил, насупившись, старик.

Как неприятны были Луане выпады Бруну против Бердинацци, так теперь ее обижали и сердили выпады Жеремиаса против Медзенга.

«Ненависть с обеих сторон одинакова, — с печалью думала Луана. — Но в моем ребенке сольются обе крови. И я не хочу растить его в атмосфере ненависти. Думаю, что мне придется уйти отсюда».