Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие - Эльга Лындина

Применительно к современности мы стали забывать об этих персонажах, подавленные натиском новых хозяев жизни. Триумф жестокой и не знающей жалости воли стал для многих идеалом, нередко и независимо от того, на что эта воля направлена, хотя все это оборачивалось умением найти воду помутнее и вытащить из нее рыбку пожирнее. Хабенский начал спорить с этим одним из первых.

В его обширном кинорепертуаре есть несколько героев, изначально начертавших для себя путь борца и закованных в броню долга. Большинство таких работ имели несомненный и оправданный успех. Однако, если приглядеться, и борцы, воплощающие, реализующие идею служения однажды данному слову или присяге, служения родине — той, какой мечтает ее видеть этот человек, даже по большому счету эти почти канонические образы в решении Хабенского прежде всего были людьми, в сомнениях и боли приходящими к служению высокой идее. Случалось и так, что его герои могли надорваться в борьбе и далее существовать уже отчасти по инерции. Но и тогда они не уходили с избранной когда-то дороги: так подсказывало и приказывало им сердце. Царь Федор Иоаннович в одноименной пьесе Толстого говорил, что «смыслит» там, где надо ведать сердце человека. Сегодня, один из, увы, немногих, Хабенский-актер обращается к такому «веданию», хотя далеко не всегда оно приносит человеку радость и покой. Но по-другому нельзя… По-другому и жить незачем…

Разумеется, все это было уже от века сказано и сыграно. Но каждый раз время меняло акценты, что чутко уловил Хабенский, связывая вечное и нынешнее. Его герои обычно испытывают ранящее ощущение вины перед собой, перед другими за мир, в котором процветает злодейство в разных формах: от спокойного, хорошо взвешенного лицемерия до громких преступлений, к которым многие причастны в той или иной мере. Кто-то причастен уже хотя бы потому, что просто существует где-то рядом, видит или знает об этом, но уходит в сторону, отворачивает взгляд. Для сыгранных Хабенским персонажей в этом отступлении — грех. Если же они позволяют себе это хотя бы в малой мере, то мука сердечная сковывает их, заставляет замкнуться, не дает сил прийти к согласию с миром и самим собою.

Поначалу ростки такого душевного страдания, боли проявлялись на сцене. Особенно на сцене Санкт-Петербургского Театра имени Ленсовета, где Хабенский сыграл свои первые значительные роли.

В кино он начинал много скромнее: роли были крошечные, что актер воспринимал совершенно адекватно. Тем более что актерская профессия не была мечтой Кости Хабенского, выношенной с малых лет.

«У меня было МОЕ детство. По сравнению с кем-то оно было, может быть, очень счастливым или, наоборот, несчастным. Но в нем было место и хорошим моментам…» — таково резюме Хабенского в ответ на вопрос о его детских годах.

Он родился под знаком Козерога 11 января 1972 года в Ленинграде. Родители — физики, инженеры. Позже мать актера, Татьяна Геннадьевна, стала учительницей в средней школе. Через некоторое время семья переехала на Север, в Нижневартовск. Вернулись оттуда, когда сын был уже в шестом классе. Из северных воспоминаний Константина: однажды его угораздило провалиться в канализационный люк. Мама нашла его упрямо висевшим на кончиках пальцев, не давая себе упасть. Согласитесь — недюжинное проявление силы воли для подростка…

История и семейные предания не сохранили воспоминаний, например, о том, как удачно Костя читал стихи на пионерских сборах, или об участии его в школьных драматических коллективах. Вероятно, ничего этого просто и не было.

После восьмого класса Константин поступил в техникум авиационного приборостроения и автоматики. По его словам, занимался там «начинкой» советских самолетов, вертолетов и даже космических кораблей. Точные науки, чертежи, расчеты… Хабенскому оставалось только защитить диплом, чтобы начать работать по специальности, когда он — рывком — как бы похоронил такое будущее, простившись с техникумом. Его маленький бунт не был целенаправленным, если иметь в виду выбор им нового пути. Скорее всего, Хабенскому стало скучно при мысли о том, чему он должен посвятить всю свою жизнь. Оказалось, что до поры до времени неясные метания привели к бунту, к резкой перемене судьбы, так что бунт был совсем не случаен. А дальше бунтовщика вела уже собственная логика, входившая в противоречие с логикой бытовой. Он стал искать то новое, что было бы ему действительно близко.

Из интервью с актером:

«— Ваши родители не имеют отношения к актерской профессии?

— Нет, они оба инженеры. Мама сейчас работает в школе (интервью было дано одиннадцать лет назад. — Э.Л. ), преподает математику. А папа работает по специальности.

— А почему вы решили стать актером?

— Мечта детства у меня была, как у всех мальчишек, космонавтом стать или моряком. Поэтому после восьмого класса я поступил в техникум авиационного приборостроения и автоматики, стал заниматься тем, чем пичкают в данный момент наши самолеты, вертолеты, космические корабли.

Отучился три года, и осталось только диплом защитить. И вдруг понял: все, я пошел отсюда, не мое это. Диплома о среднем образовании мне так и не дали. Пришлось экстерном пересдавать все общеобразовательные предметы в вечерней школе. Потом я пошел работать. Стал осваивать все профессии: сторожа, полотера, дворника, монтировщика сцены, актера… (И еще пел в подземном переходе — не было ли это первыми шагами на сцену и на экран? — Э.Л. )

— А почему вдруг в этом ряду актерская профессия появилась?

— Смежная была специальность. Я вешал декорации в театре. Вскоре стал выходить на сцену в массовке и говорил слова, например: «Ура!» Потом слов стало больше, я втянулся и перестал вешать декорации. И уже как бы решил: кривляться — оно полегче, чем вешать декорации. И стал пробовать поступить в театральный институт. Поступал я и в Питере, и в Москве…»

В результате в 1990 году Константин Хабенский поступил в Ленинградский Государственный институт театра, музыки и кино на актерский факультет, к одному из лучших театральных педагогов Северной столицы Вениамину Фильштинскому.

На мой взгляд, всегда интересно обратить внимание на программу, которую выбирает для поступления абитуриент актерского факультета. В ней не могут не проявиться его личные пристрастия в литературе, а это в какой-то мере характеризует и самого человека. Константин вспоминает, что менял программы на каждом отборочном туре, читал он Пушкина, Гумилева, Маяковского, Зощенко, басни Крылова и Сергея Михалкова. Интереснее всего, наверное, обращение Константина к поэзии Николая Гумилева, который в начале 90-х заново открывался для России. Открывалась поэзия провидческая, мужская, звучала тема нарастающей тревоги, близкая 90-м. И предощущение гибели поэта.

Хабенскому было восемнадцать, когда он читал своим экзаменаторам Гумилева. Умирал огромный Советский Союз, судороги, агония страны проецировались на становление молодого поколения. Перед ним открывался новый мир, чужой, с иными критериями, иной нравственной опорой. Параллельно погибала культура, разрушенная тупыми вандалами. Молодые всегда на все это активно реагируют, приобщаясь к новым векторам.

В театральных исканиях, ролях Хабенского это даст знать о себе достаточно скоро, когда он сыграет заглавную роль в «Калигуле», сыграет в «Войцеке», сыграет Эстрагона в пьесе Беккета «В ожидании Годо».

В кино же складывалась ситуация знакомая и узнаваемая для начинающего артиста. И характерная для кинематографа первой половины 90-х годов прошлого века.

Хабенского приглашали на эпизоды. Правда, был среди них, по метражу очень скромный, но памятный в картине «Хрусталев, машину!» Алексея Германа-старшего. В этом фильме Константин снимался с сокурсниками, своими друзьями Михаилом Пореченковым и Михаилом Трухиным. Этот ансамбль-трио существует по сей день, теперь уже на сцене МХТ имени Чехова.

В 2010 году Хабенского, уже обретшего огромную известность, спросили, верит ли он в чудеса? Ответ был неожиданным и очень интересным: «То, как я попал в картину к Герману-старшему, похоже на нечто волшебное, фантастическое. Тогда все как-то удивительно сошлось. У нас был выпускной спектакль. Играли я, Миша Трухин, Миша Пореченков. Председателем экзаменационной комиссии был Герман. Он посмотрел наш спектакль. Потом мы сидели, смотрели телевизор. Как раз выступал Герман, что-то рассказывал, и Миша Трухин сказал: «Вот у кого надо сниматься». А уже на следующий день — звонок от ассистенток Германа. Герман для нас придумал рольки. Неделю мы репетировали, потом снимали. Это была фантастика. Мы, открыв рот, смотрели, как Герман все это лепит… это было искусство».

Хабенский и Пореченков не раз вместе снимались в кино. Вместе они работают с завидным постоянством.

«У меня замечательные друзья, — говорит Хабенский. — Все мы из театральной сферы и не даем друг другу успокоиться, почувствовать себя кинозвездами. Поэтому периодически друг друга «опускаем» на землю, объясняем иногда с помощью нецензурных выражений, что ты-де значишь на самом деле и еще — что «все преходяще, но музыка вечна…»