Тени сна (сборник) - Виталий Забирко

«Здесь», — решил он, сошел с тропинки и сбросил с себя рюкзак. Изредка подсвечивая ручным динамо-фонариком, выбрал место поровнее, собрал легкий дюралевый каркас, натянул на него палатку. И влез внутрь, резко, так что взвизгнула молния, застегнув полог.

«Спокойной ночи, — сказал он себе, забравшись в спальник, и закрыл глаза. — Счастливых снов». И заснул необычно быстро, полностью доверившись психоматрице. По ее «легенде» Таксон Тей любил дикий туризм и рыбалку на лесных озерах.

Солнце палило немилосердно. Но, странное дело, обжигая кожу, не согревало тело, словно они находились на высокогорном леднике, а не летним днем на берегу моря.

— А что у меня есть! — загадочно проговорила Юйка, протянув к нему сложенные корабликом ладони.

— Ракушка, — наобум сказал Тей. Минуту назад у Юйки ничего не было. Да и что она могла найти на пустынном берегу?

— Нет!

В глазах у Юйки играли лукавинки.

— Ну… янтарь?

— Снова нет! — весело рассмеялась она. — Ни за что не угадаешь!

Тей поймал ее руки и, дурачась, попытался разжать пальцы. Юйка ловко увернулась, но он успел почувствовать какое-то биение в ее ладонях. Будто сердце стучало.

— Так нечестно!

Тей улыбнулся.

— Тогда сдаюсь.

Юйка перестала смеяться и стала очень серьезной. Такой он не видел ее никогда.

— Смотри… — таинственным шепотом проговорила она.

На ладонях билась золотая рыбка. Почувствовав свободу, она извернулась, встала на хвост, и маленькая корона на ее голове воссияла солнцем.

— Чего тебе надобно, вьюнош? — спросила она тихим, хрустальным голосом, который, казалось, эхом отозвался по всему побережью, заглушая шум прибоя.

Тей чуть не рассмеялся, но его удержали серьезные глаза Юйки.

— Проси, — пошептала она неподвижными губами. — Она исполнит. Проси, что хочешь.

И тогда Тей, чувствуя, как от внезапного холода деревенеет его лицо, выдохнул:

— Дай мне Юйку…

Ничего не сказала золотая рыбка. Только хвостом вильнула и прыгнула в морскую пучину. Но не долетела до воды, растворившись в воздухе в полуметре от волны. Что-то не рассчитала Юйка в психоэффекте.

— Дурак! — дрожащими губами выкрикнула Юйка. В глазах ее стояли слезы.

— Извини, — проговорил Тей, чувствуя, как лицо холодеет все сильнее. Он привлек Юйку к себе, и она уткнулась подбородком в его плечо.

— Кто же просит такое у третьего лица? — с непонятной болью спросила она. — Для этого есть я…

«Казуистика, — поморщился Тей. — Даже в шутку нельзя посягать на свободу личности». А вслух сказал:

— Но ведь она — это ты.

— Нет, — грустно выдохнула Юйка. Слишком тесно она прижалась и ощутила его раздражение. — Она — мое воображение. И потому она сама по себе.

— Извини, — снова повторил он, стараясь, чтобы теперь его искренность также достигла ее.

— Жаль. — Юйка отстранилась. — Я хотела сделать подарок на прощание…

Тей замер.

— Ты уходишь? Но до моего отлета еще полдня…

Юйка покачала головой.

— Меня ждет работа, — просто сказала она.

— Неужели, — тяжело, с трудом ворочая языком, начал он, ощущая, как изморозь кристаллизуется на лице, — нельзя ради… — и не закончил. Иглы инея сшили губы.

Ее глаза широко, недоуменно распахнулись.

— Теперь я понимаю, почему тебя направили к Звездным, — горько проговорила она. — Меня ждут люди. Много людей. А ты — один. Прощай.

И она стала отдаляться.

Холод окончательно сковал лицо Тея ледяной маской. Он хотел крикнуть: «Подари мне любовь!» — но не смог. Она любила его, как любят все в этом мире. Но не такой любви он ждал и хотел. Не для мира сего родился он тут. И потому она отдалялась, и отдалялся ее мир и его Родина, отстраняя щемящей болью его неполноценности. Медленно уменьшаясь, отодвигались море, берег, ее фигурка…

Пока эта картинка не подернулась рябью и не осыпалась осколками битого зеркала.

Таксон Тей проснулся. Лицо совершенно одеревенело от утреннего холода. Он выпростал из-под спальника руки и размял лицо, стирая ледяную испарину.

Светало. Лес, отгороженный оранжевым пологом палатки, просыпался. Стали слышны первые, несмелые спросонья голоса птиц. Где-то невдалеке, вначале несколько раз примерившись одиночными гулкими ударами, дробно застучал клювом по коре пестрый долбунчик.

Вставать не хотелось. Не хотелось вылезать из теплого спальника на утренний холод. Палатка за ночь просела, натянутый полог опустился, изнутри его покрывали капельки росы. В углу палатки, где роса конденсировалась быстрее, с острия прилипшей к пологу хвойной иголки мерно срывались прозрачные капли. К образовавшейся лужице по спальнику неторопливо, в такт, прямо-таки походной колонной, шествовала вереница мурашей. Больших, обсидианово-черных. Левые жвала мурашей были непомерно массивными, раз в пять больше правых, и потому, как мурашей при каждом шаге заносило вбок, создавалось впечатление, что такими асимметричными жвалами их наградили только что, и они никак не могут к ним приспособиться.

Не ахти какой энтомолог, Таксон Тей отнес мурашей к листорезам, хотя они ранее в здешней полосе не жили. Впрочем, за пятьдесят лет могло произойти что угодно. В том числе и расшириться ареал листорезов, хотя в последнее верилось с трудом. Были другие, более веские причины, из-за которых, собственно, Таксон Тей и оказался здесь.

Рядом с палаткой кто-то безбоязненно затопотал, хрустя сухостоем. Деловито пыхтя, обошел палатку и внезапно привалился к ее борту. Борт палатки прогнулся, увесистая туша придавила бедро. Таксон Тей оторопел. Туша лежала неподвижно, словно испытывая его терпение. Тогда он резко сел и ткнул ее локтем. Туша екнула, вскочила и, заверещав дурным голосом, вломилась в кустарник. И пока Таксон Тей выбирался из спальника, а затем из палатки, из лесу доносились треск бурелома и удаляющееся обиженное повизгивание.

Солнце еще не встало, но заря уже полностью обесцветила небосклон, на глазах вытравив последние блеклые звезды. Озеро внизу сплошным покрывалом затянул туман, но и оно просыпалось: из белесой пелены доносились неясные шорохи, всхлипывания, всплески. «Зорька», — вспомнил Таксон Тей местное название утренней поры. В приподнятом настроении он собрал пару складных удочек и спустился к воде.

На стереографической распечатке космической съемки пятидесятилетней давности озеро представлялось глубоким Y-образным разрезом в чаще гигантских раскидистых деревьев; с черной глубокой водой; с редкими пятнами лилий у берегов. Ничего этого сейчас не было. Вся поверхность озера заплыла ржаво-зеленой ряской, сквозь которую изредка прорывались большие пузыри болотного газа. Мощные, в полтора-два обхвата деревья по берегам клешневидных рукавов озера давно и навсегда сбросили листву и стояли мертвым черным частоколом. Местами в частоколе зияли бреши — умершие деревья рано или поздно падали в воду. Туман пах гнилью и сероводородом. И все-таки в озере кто-то жил. То в одном месте, то в другом ряска колыхалась, изредка шумно всплескиваясь.