Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2 - Джакомо Казанова

Множество маленьких экипажей разбросано по всем кварталам, и ими пользуются как для загородных прогулок, так и для поездок на три-четыре дня вплоть до самой Барселоны, то есть на расстояние пятидесяти лиг. Если бы я не опасался неудобств подобного путешествия, то непременно посетил бы провинции Мурсию и Гренаду, где виды природы, как рассказывают, превосходят самые значительные красоты у нас в Италии.

О, испанская нация, сколь великого сожаления ты достойна! В самих благах, коими одарила тебя натура, заключена причина твоего жалкого существования. Природные красоты и богатства взрастили безразличие и небрежение, а золотые рудники Мексики и Перу породили предубеждение и надменность. И кто может усомниться в том, что сей стране необходимо возрождение, которое может явиться лишь как следствие иноземного нашествия, кое зажгло бы в сердце каждого испанца огонь любви к отечеству и соревновательства? Если Испания и займёт когда-либо славное место в великой европейской семье, есть поводы опасаться, что произойдёт это ценой ужасного потрясения. Один лишь порох может пробудить сии застывшие в бронзовой окаменелости души.

Однажды, развлекаясь зрелищем боя быков, я заметил невдалеке хорошенькую женщину, выделявшуюся изящными манерами и безупречно одетую. Оказавшийся по соседству человек ответил на мой вопрос:

— Так это же знаменитая Нина!

— А чем она знаменита?

— Если вы ничего не знаете, то и рассказывать слишком долго.

Через некоторое время к моему собеседнику подошла какая-то благообразная личность, и они принялись тихо переговариваться. Наконец, сосед объявил, что донна Нина желает знать, кто я такой. На сие я отвечал, обращаясь уже к посланцу, что, если дама позволит, почту за честь самому засвидетельствовать ей своё почтение.

— Судя по вашему выговору, сударь, вы итальянец.

— Да, сударь, я родом из Венеции.

— Значит, вы соотечественник этой дамы, — и, отведя меня в сторону, он добавил: — Сеньора Нина танцует в театре. Генерал-губернатор Каталонии граф де Риэла сильно увлечен ею, и она вот уже несколько недель живёт в Валенсии под особым покровительством самого графа.

— Почему же она не в Барселоне вместе с Его Превосходительством?

— Дело в том, что ради общественной благопристойности епископ потребовал её удаления.

— И эта дама ведёт широкий образ жизни?

— Граф предоставляет на её содержание пятьдесят дублонов в день, и, несмотря на все свои безумства, она не в состоянии истратить такие деньги.

— Полагаю, в Валенсии это действительно не так просто.

Польщённый вниманием подобной женщины и любопытствуя поближе рассмотреть её, я с нетерпением ожидал конца представления, но даже и в мыслях не имел, что связь с нею приведёт меня на край гибели.

Когда зрители стали расходиться, я направился засвидетельствовать своё почтение сей прелестнице. Она встретила меня милым взглядом и с фамильярностью положила ручку на моё плечо. Я сопровождал её до экипажа, запряжённого шестёркой отменных мулов, и, прежде чем проститься, она сказала, что ждёт меня на следующее утро к завтраку. Легко представить, что я старался не пропустить назначенное время. Нина занимала очень красивый особняк с парадным двором и садом, ливрейными лакеями и пышной обстановкой. Повсюду бросалась в глаза лишённая даже малейших признаков вкуса роскошь. Пока я пробирался сквозь рой сновавших во все стороны камеристок, соперничавших друг с другом в элегантности, из соседней комнаты донёсся пронзительный голос — это была сама сеньора. Она осыпала оскорблениями какого-то беднягу торговца, явившегося с модными товарами. После первых любезностей, обращенных ко мне по-итальянски на жаргоне истинного борделя, дама пожелала узнать моё мнение о кружевах, которые этот дурак-испанец (тут она указала на него) хочет выдать за самые красивые и дорогие. Я уклонился, сославшись на незнание, и добавил, что в подобных предметах женщины понимают много лучше. “Этот болван не разделяет ваше мнение, кавалер, и даже осмеливается спорить со мной”. Здесь торговец проявил некоторое неудовольствие и раздражённо возразил, что если его кружева не нравятся, то их лучше оставить для других персон. “Да разве кто-нибудь решится надеть такое отрепье?” — отвечала Нина и, схватив большие ножницы, разрезала кружева на куски. Торговец же смотрел на это с улыбкой. Однако человек, который сопровождал вчера даму на бой быков и занимал при ней место чичисбея, заметил, что жалко губить такие прекрасные вещи.

— Это тебя не касается, музыкантик.

— Сеньора, — возразил сей приживальщик, некий Молинари, гитарист по роду своих занятий, болонец и превеликий интриган, — в Барселоне вас и так уже почитают безумной. А что подумают здесь, в Валенсии?

— Не твоё дело, болван! — и с этими словами она ударила его кулаком по лицу. Молинари, однако, нимало не смутился и ответил известным словом, коим столь красноречиво называют женщин дурного поведения. И что же? Представьте себе, Нина расхохоталась и, повернувшись к торговцу, немало поражённому сей сценой, сказала: “Ладно, пиши счёт”. Ловкач же хорошо понимал, что в гневе не рассуждают, а считают и того менее. Сеньора поставила свой росчерк и ударом ноги под зад выставила торговца, крикнув ему вслед: “Отправляйся за деньгами к моему банкиру!” Лицо сего честного человека, выражавшее одновременно и удовлетворение выгодной сделкой, и унижение от полученного пинка, являло собой вполне комическое зрелище. Вслед за ним удалился и Молинари, опасаясь, вероятно, такой же участи.

Как только мы остались одни, сеньора распорядилась подать шоколад.

Я не знал, как держать себя, поскольку был и поражён, и в то же время едва сдерживал смех. “Не удивляйтесь, что я так обошлась со своим гитаристом, — совершенно спокойным тоном обратилась она ко мне. — Этого бездельника граф Риэла поставил сюда шпионом. Я нарочно дурно обращаюсь с ним. Ведь, подставляясь под мои тумаки, он зарабатывает себе на жизнь. Без этого его служба превратилась бы в чистое безделье”.

Необыкновенная женщина, не похожая ни на одну из тех, кого я встречал в продолжение своих долгих скитаний! Ей очень хотелось рассказать мне историю своей жизни, в которой, однако, не было ничего интересного, кроме тона, каким она говорила. Нина была дочерью некого Паленди, знаменитого шарлатана, сбывавшего свои снадобья и притирания на площади Святого Марка. По словам сеньоры, отец отдал её одному танцовщику по имени Бергонзи, отъявленному обжоре, которого я помнил, также как и её отца. Про этого Бергонзи говорили, что он больше полагается на свои челюсти, чем ноги, и это было недалеко от истины. После своего вполне откровенного рассказа Нина отпустила меня, пригласив к ужину. “Я предпочитаю ужин завтраку и обеду, — добавила она. — Мы сможем изрядно напиться!”