История Нью-Йорка - Вашингтон Ирвинг

ГЛАВА IX

В которой содержатся размышления об упадке и разрушении империи, а также рассказывается об окончательном прекращении голландской династии.

Среди многочисленных событий нашей интересной и достоверной истории, из которых каждое в свое время казалось самым ужасным и горестным, нет ни одного, причиняющего чувствительному историку такую душераздирающую скорбь, как упадок и разрушение прославленных и могущественных империй! Подобно оратору, понаторевшему в произнесении надгробных речей, чья буйная скорбь подчинена своду правил, чьи чувства надлежащим образом приноровлены к переменам настроения, к тому, чтобы то рассыпаться в восторженных похвалах, то погружаться в безысходную тоску, подобно такому оратору, всегда готовому бить себя в грудь на запятой, потирать лоб на точке с запятой, содрогаться от ужаса на тире и разражаться бурным отчаянием на восклицательном знаке, — так и ваш удрученный горем историк подымается на кафедру, склоняется в молчаливом волнении над развалинами былого величия, поднимает укоризненный взгляд к небу, окидывает негодующим и печальным взором все, что его окружает, придает своему лицу выражение непередаваемой словами муки и, призвав этими красноречивыми приготовлениями весь одушевленный и неодушевленный мир разделить с ним его печаль, медленно вытаскивает из кармана белый носовой платок и, прижимая его к лицу, всхлипывает и как бы обращается к своим читателям со словами самого слезливого голландского писателя: «Вы, у кого есть носы, готовьтесь сейчас сморкаться!» или, вернее, приводя цитату более точно, «пусть каждый высморкается!»

Есть ли такой читатель, что может без волнения созерцать гибельные события, из-за которых прекратились великие мировые династии? Окидывая умственным взором ужасные и величественные развалины царств, королевств и империй, отмечая страшные судороги, сотрясавшие их основы и вызвавшие их прискорбное падение, печальный исследователь чувствует, как его грудь наполняется тем большим состраданием, чем возвышеннее окружающие его жуткие картины; все мелкие чувства, все личные несчастья отходят на второй план и забываются. Как беспомощный человек борется в кошмаре за свою жизнь, так несчастный читатель задыхается и стонет, и напрягает все силы, охваченный непосильной мукой, одной огромной навязчивой мыслью, громадным, как гора, всепоглощающим горем!

Взгляните на великую Ассирийскую империю, основанную Немвродом,[491] могущественным охотником; она простирала свои владения на лучшую часть земного шара, становилась все великолепней на протяжении долгих пятнадцати столетий и бесславно погибла в царствование изнеженного Сарданапала,[492] разрушенная мидянином Арбасесом,[493] сжегшим ее столицу.

Взгляните на ее преемницу, Мидийскую империю, пределы которой были расширены воинственной мощью Персии под властью бессмертного Кира[494] и египетскими завоеваниями покорителя пустынь Камбиза;[495] она накапливала могущество и славу в течение семи столетий, но была потрясена до основания и в конце концов уничтожена всепобеждающей десницей Александра в памятных битвах на Гранике, под Иссой и на равнинах Арбелы.[496]

Взгляните теперь на Греческую империю, блестящую, но быстро померкнувшую, как воинственный метеор, вместе с которым взошла и закатилась ее звезда; она просуществовала всего семь лет в сиянии славы и погибла, вместе с ее героем, среди позорного разврата.

Взгляните далее на римского орла, оперившегося в своем авзонийском[497] гнезде, но совершавшего победоносные полеты над плодородными равнинами Азии, выжженными пустынями Африки и в конце концов широко распростершего свои победоносные крылья властелина всего мира! Но последите за его судьбой, посмотрите на императорский Рим — средоточие хорошего вкуса и знания, образец для всех городов, столицу мира, — разграбленный, разрушенный и ниспровергнутый следовавшими одна за другой ордами свирепых варваров. И вот, неуклюжая империя, как огромная, но перезрелая тыква, раскалывается на западную империю прославленного Карла Великого и на восточную, или Византийскую империю Льва Великого,[498] последняя из которых, продержавшись шесть долгих столетий, расчленяется нечестивыми руками сарацинов.

Взгляните на Сарацинскую империю, в царствование Чингис-хана распространившую свое господство на эти завоеванные владения, а под управлением Тамерлана покорившую всю восточную Европу. Бросьте затем взгляд на горы Персии. Обратите внимание на пылкого пастуха Османа,[499] который со своими свирепыми товарищами, как вихрь, спускается с них на Никомедийские равнины. Смотрите! Последний бесстрашный сарацин поддается, он бежит! он падает! его династия гибнет, и на ее развалинах победоносно воздвигнут оттоманский полумесяц!

Взгляните… но зачем нам глядеть дальше? Зачем должны мы рыться в пепле исчезнувшего величия? Царства, княжества и прочие государства — каждое знало свое возвышение, развитие и падение, каждое в свое время было могущественной державой, каждое возвратилось к первоначальному ничтожеству. То же произошло и с империей Высокомощных Господ в знаменитой столице Манхатеза под управлением миролюбивого Вальтера Сомневающегося, раздражительного Вильяма Упрямого и рыцарственного Питера Стайвесанта, он же Pieter de Groodt, он же Hard-Koppig Piet, что означает Питер Твердоголовый!

Хранительница утонченности, гостеприимства и изящных искусств, эта империя лучезарно сияла, как брильянт в навозной куче, сверкая еще сильней вследствие варварства окружающих диких племен и европейских орд. Но увы! Ни добродетель, ни таланты и красноречие, ни экономия не могли отвратить неотвратимого удара судьбы. Голландская династия, теснимая и осаждаемая со всех сторон, приближалась к уготованному ей концу. Начав скромно, она затем раздулась и округлилась до весьма изрядной полноты; в своем флегматическом величии она отражала постоянные набеги живших по соседству врагов, но внезапное вторжение потрясло ее и устоять против него оказалось ей не под силу.

Я не раз видел, как бездельники-мальчишки бьют и колотят по надутому пузырю, который сохраняет свой объем, не испытывая никакого вреда от их ударов. Наконец какой-нибудь злокозненный мальчуган, оказавшийся смышленее остальных, собрав все силы, плюхается задом на раздутый шар. Соприкосновение двух нажимающих друг на друга сфер ужасно и сокрушительно: растянутая оболочка не выдерживает, пузырь лопается, взрывается со странным и двусмысленным шумом, изумительно похожим на гром, — и перестает существовать.

А теперь мне остается лишь с печалью и с отвращением передать этот прекраснейший городок в руки захватчиков. Я охотно последовал бы примеру пылкого Питера, извлек бы свое верное оружие и защищал бы город на протяжении еще одного тома; но истина, непреложная истина запрещает мне сделать эту опрометчивую попытку, и, что еще более непреодолимо, безобразный, огромный черный призрак все время преследует меня — ужасное видение счета моего хозяина, счета, который, как питающийся падалью ворон, кружит над моей медленно испускающей дух историей, нетерпеливо ожидая ее смерти, чтобы насытиться ее трупом.

Достаточно будет поэтому вкратце рассказать, что через три часа после сдачи отряд вскормленных ростбифом британских солдат вступил в Новый Амстердам, овладев фортом и батареями. Теперь повсюду слышались деловитые звуки молотков: старые голландские бюргеры старательно заколачивали двери и окна своих домов, чтобы предохранить женщин от свирепых варваров, на которых они в угрюмом молчании смотрели с чердаков, когда те маршировали по улицам.

Итак, полковник Ричард Николс, командующий британскими силами, мирно вступил во владение завоеванным царством как locum tenant[500] герцога Йоркского. Победа была достигнута без каких-либо насильственных актов, если не считать перемены названия провинции и ее столицы,[501] которые отныне именовались Нью-Йорк и сохранили это название до сегодняшнего дня. Жителям, в соответствии с договором, было разрешено по-прежнему спокойно владеть своей собственностью, но они питали столь упорное отвращение к британскому народу, что на частном собрании наиболее выдающихся граждан было принято решение никогда не приглашать к обеду никого из победителей.

Такова была судьба славной провинции Новые Нидерланды; ее участь — лишь одно звено в цепи последовательных событий, начавшейся со взятия Форт-Кашемира и приведшей к теперешним потрясениям на нашей планете! Пусть это утверждение не вызовет недоверчивой улыбки, так как, сколь нелепым это ни кажется, нет ничего, что можно было бы доказать с большей убедительностью. Внемли же, благородный читатель, этому простому выводу, который я советую тебе, если ты король, император или другой могущественный властелин, сохранить, как бесценное сокровище, в своем сердце. Впрочем, я мало надеюсь, что мой труд попадет в такие руки, ибо я прекрасно знаю, как заботятся коварные министры, чтобы все серьезные и назидательные книги подобного рода не попадали на глаза несчастным монархам — не то они ненароком прочтут их и наберутся мудрости.