В тупике. Сестры - Викентий Вересаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И дальше шли параграфы устава бригады: каждый ударник должен следить за работой своего соседа, и каждый отвечает за бригаду, также бригада за него… Ударник должен бережно относиться к заводскому имуществу, не допуская порчи такового хотя бы и другими рабочими. Должен быть примером на заводе по дисциплинированности и усердию работы на производстве.
* * *Везде – в призывных речах, на плакатах, в газетных статьях – показывалось и доказывалось, что самая суть работы теперь в корень изменилась: работать нужно не для того, чтобы иметь пропитание и одежду, не для того даже, чтобы дать рынку нужные товары; а главное тут – перед рабочим классом стоит великая до головокружения задача перестроить весь мир на новый манер, и для этого ничего не должно жалеть и никого не должно щадить. Весело было Лельке смотреть, как самыми разнообразными способами рабочие и работницы втягивались в кипучую, целеустремленную работу и как беспощадно клеймились те, кто по-старому думал тут только о себе.
Хронометраж установил, что по промазке «дамской стрелки» дневную норму смело можно повысить с 1400 пар на 1600. Администрация объявила норму 1600 и соответственно снизила расценку.
Работницы возмутились. Кричали, ругались в уборных и в столовке. И тайно сговорились. При ближайшем подсчете оказалось, выработка у всех была прежняя – 1400. И так еще три раза. Потом пришли работницы в дирекцию, стучали кулаками по столу, кричали, что норма невозможная, что этак помрешь за столом.
Директор холодно ответил:
– Не помрете.
А после их ухода позвонил в ячейку.
В понедельник из восьми работниц этой группы четыре оказались переведенными на новую работу, а на их место были поставлены комсомолки, снятые с намазки черной стрелки. Предварительно с девчатами основательно поговорил в бюро ячейки Гриша Камышов.
Четыре оставшиеся старые работницы со злобою и презрением оглядывали девчат:
– Пришли норму нам накручивать? И куда же это ныне совесть девалась у людей!
Девчата посмеивались и мазали. В первый же день, еще не свыкнувшись с новой для них операцией, они уже промазали 1400 пар, как старые работницы. Через три дня стали мазать по 1600, а еще через неделю эти 1600 пар стали кончать за полчаса до гудка.
* * *Камышов в бюро комсомольского комитета разговаривал по телефону, а технический секретарь Шурка Щуров переписывал за столом протоколы и забавлялся тем, что будто бы отвечал на то, что Камышов говорил в трубку.
– Здравствуй!
Шурка вполголоса, для собственного удовольствия:
– С добрым утром, с хорошей погодой!
– Что так поздно?
– Поздно. Раньше невозможно!
– Ругать вас и следует!
– Пора бить!
– Ну, спасибо!
– Не стоит того!
Вошла Лелька. Шурка, играючи, схватил ее за запястья. Лелька сказала:
– Ну ты, кутенок! Цыц!
Он отстал. Подошел от телефона Камышов, сказал Шурке:
– Левка принес знамя для завтрашней демонстрации, а на древке нет острия. Возьми в клубе, я видел – там есть. Шурка встал, чтобы идти.
– Да не сейчас. Не к спеху.
– Чего? Старик, что ли, я? Сейчас и сбегаю.
– Брось ты, что за постановка? Пойдешь обедать и зайдешь. А вот что, – погоди, – сейчас нужно сделать. Сбегай домой, возьми фотографический аппарат, будь к гудку на заводском дворе. А ты, Леля… Ты в ночной смене сегодня? Сейчас свободна?
– Ага!
– Вот тебе список фамилий, – четыре работницы из намазки материалов. Пойди, пусть тебе мастерица их укажет, я уж ей сказал. Только чтоб сами они этого не заметили. Запомни их рожи. А потом как-нибудь устройте с Шуркой так, чтобы снять с них фотографию, – лучше бы всего со всех четырех вместе, группой. Вот вам обоим миссия на сегодня.
– «Миссия»… Ха-ха! Как в брошюрках!.. Идем, Лелька!
* * *Осенний ясный день. Гудок к окончанию работ дневной смены. Из всех дверей валили работницы. На широком дворе, у выхода из цеха по намазке материалов, стояла Лелька в позе, а на нее нацеливался фотографическим аппаратом Шурка Шуров.
Проходили работницы, останавливались, смотрели. Некоторые говорили:
– Нас бы снял!
Шурка все целился из аппарата на Лельку, а она зорко приглядывалась к проходившим. Шли две из намеченных, тоже остановились. Лелька к ним обратилась:
– Хотите, снимем вас?
– О? Ну, ну, снимай.
Стали расстанавливаться. Шла третья из намеченных. Ее окликнули:
– Дарья Петровна, подходи, сымись с нами.
Но четвертая долго не шла. Шурка смотрел под черным покрывалом в аппарат, перестанавливал старух, поправлял руки, поворачивал головы.
Появилась наконец четвертая. Лелька надеялась, – может быть, позовут ее сами. Но не позвали. А она даже не остановилась.
Лелька спросила Шурку:
– У тебя пластинка длинная, да? Он с удивлением взглянул, ответил:
– Ну да.
– Так что же месту пропадать, жалко. Еще одна уместится. Товарищ, вы не хотите сняться? Она остановилась. Ей закричали:
– Иди, иди! Снимись за компанию!
* * *В ближайшем номере «Проснувшегося витязя» появился этот снимок. Все четверо были названы по фамилиям, а потом стояло:
ЭТИ РАБОТНИЦЫ УМЫШЛЕННО НЕ ВЫПОЛНЯЛИ НОРМЫ.
Рассказывалась вся история, как они притворялись, что не могут сработать больше 1400 пар, высмеивалось их рвачество. И смешно было смотреть на снимок, как они старались принять позы, выглядеть покрасивее. И этакая подпись!
А под снимком – другой: четыре задорно смеющихся молодых девичьих лица, под снимком – фамилии и подпись:
ЭТИ РАБОТНИЦЫ ЧЕСТНО ИСПОЛНИЛИ СВОЙ ПРОЛЕТАРСКИЙ ДОЛГ.
По всему заводу рассматривали снимок, из других цехов заходили в намазочную, – почему-то всем интересно было увидать пропечатанных в натуре. Старые работницы ругались, молодым было приятно. И после этого им приятно стало сделаться ударницами. Само собою образовалось ударное ядро в цехе намазки материалов.
* * *Оська Головастов. Тот, который вместе с Юркой накрыл тайного виноторговца Богобоязненного и потом на политбое командовал взводом, состязавшимся с Лелькиным взводом. Огромная голова, как раз по фамилии, большой и странно плоский лоб, на губах все время беспризорно блуждает самодовольная улыбка. На всех собраниях он обязательно выступает, говорит напыщенно и фразисто, все речи его – отборно-стопроцентные.
Раньше был он колодочником, – подносил колодки к конвейеру. Потом стал машинистом на прижимной машине, на которой в конце конвейера прижимают подошву к готовой галоше. За эту работу плата больше – 3 р. 25 к., а колодочник получает 2 р. 75 к. На каждый конвейер полагается по колодочнику. В «Проснувшемся витязе» Оська поместил такой вызов:
Я, Осип Головастов, заявляю: у колодочников рабочий день очень незагружен, они только и знают, что сидят в уборной и курят. По этой причине заявляю, что один колодочник может обслуживать не один конвейер, а сразу два, и берусь это доказать на деле. С прижимной машины перехожу на работу колодочника, несмотря, что колодочник получает меньше машиниста. Вызываю тт. колодочников последовать моему энтузиазму.
И месяц Головастое работал на подноске колодок. Сильно похудел, к концу работы губы были белые, а глаза глядели с тайною усталостью. Однако держался он вызывающе бодро и говорил:
– Определенно может один колодочник работать на два конвейера.
Через месяц на цеховом производственном совещании он заявил это самое. На него яростно обрушились колодочники:
– Ты месяц поработал, да опять к себе на машину уйдешь! Норму накрутишь, а сам выполнять ее не будешь. Не видали мы, как ты, высуня язык, с колодками бегал от конвейера к конвейеру?
Оська в ответ водил поднятою отвесно ладошкою и повторял:
– Товарищи! Ничего не поделаешь! Строительство социализма! Нужно напрягать все силы!
Помощник заведующего галошным цехом, инженер Голосовкер, тоже высказался против: экономия пустячная, 3 р. 25 к. на два конвейера, а истощение рабочего получается полное, это можно было наблюдать на самом товарище Головастове.
Оська вскочил, поднял ладошку:
– Прошу слова! – и заговорил: – Товарищи! Я вижу, что инженеру Голосовкеру нет дела до производства и до строительства социализма! Поэтому он и ведет саботаж всякому улучшению и всякому снижению себестоимости. Какая бы этому могла быть причина? Вот мы все время в газетах читаем – то там окажется спец-вредитель, то там. Не из этих ли он спецов, которые тайно только и думают о том, чтобы всовывать палки в колеса нашего строительства?
Обычно такие нападки на инженеров проходили без протестов собрания, но тут все слишком были против Оськи, посыпались крики:
– Буде! Больно много болтает! Выслужиться хочет! И не дали ему кончить.
