Жизнь на восточном ветру. Между Петербургом и Мюнхеном - Иоганнес Гюнтер

Барышня уже пришла.

О, боже! Этого еще не хватало! В чем теперь меня будут подозревать! Я еще не представлял, насколько этим подозрениям суждено будет углубиться, ибо Елизавета Дмитриева какое-то время станет посещать меня ежедневно. Она никак не могла выговориться о себе и своих красивых печалях, никак не могла упиться чтением своих стихов, наслушаться утешений. Ее самыми большими недостатками были ненасытность и слишком большая управляемость. Уже вскоре я догадался, что вся эта магия Черубины де Габриак со всеми ее замечательными стихами — плод, не одной ею возделанный, что здесь трудится целое акционерное общество. Но кто были эти акционеры?

В одном отношении, однако, я стал обманутым обманщиком, ибо милости прелестной Лидии, на которые я так рассчитывал, были теперь мне недоступны: эгоцентричная Дмитриева не хотела ни с кем делиться. Однако для двадцатитрехлетнего человека было немалым утешением оказаться единственным обладателем тайны, за которой охотился весь Петербург.

В первый свой визит она сидела, закутавшись в персидскую шаль, в моем кресле. Слегка покраснев, протянула мне почтовый лист — точно такой же, каких немало получил Маковский: «Стихотворение Черубины де Габриак». То было нежное, печальное стихотворение, так свойственное несколько выспренной манере Черубины.

Нельзя не признать, ее жизнь была нелегка. Все ее дружеские связи, нет, все ее с полной отдачей с ее стороны прожитые романы плохо кончались. Все мужчины в конце концов ее разочаровывали, может быть, потому, что она в своем поэтическом безудерже была слишком ненасытна. Больше всего она жаловалась на Гумилева, который в Коктебеле клялся всеми святыми, что женится на ней. С ним она тогда уехала в Петербург, бросив Волошина. А в Петербурге Гумилев ее безжалостно оттолкнул.

И все-таки вы пошли бы за него замуж?

Тотчас же.

Стало быть, она еще любила его. Я почувствовал, что держу ее сторону; мне захотелось помочь этой женщине, потому что она заслуживала того, чтобы ей помогали. Из стихов ее было видно, насколько она беспомощна и уязвима. То есть это Черубина де Габриак была уязвима. А Елизавета Дмитриева?

Ибо между Черубиной и Елизаветой ощущалась заметная разница. Стихи первой мало походили на стихи второй. Это выглядело как раздвоение личности. Было ли вообще такое возможно?

Как это ни невероятно звучит, но факт оставался фактом: в Дмитриевой сидели две совершенно разные поэтессы. Такая гениальная особенность прочила ей большое будущее. Нельзя ли было одним махом помочь обоим — и ей, и Гумилеву, если их помирить? Так как я знал, что мой друг Гумми тосковал по женитьбе, по прочной семье, я решил попробовать их снова свести.

Я ведь видел его каждый день, так что было нетрудно, улучив минуту, заговорить об этом.

Ты должен жениться!

На ком?

На Дмитриевой!

Как это мне пришло в голову?

Вы бы составили замечательную пару — как Роберт Браунинг и его Елизавета, бессмертная поэтическая пара. Ты должен жениться на поэтессе, только настоящая поэтесса сумеет тебя понять и подняться вместе с тобою.

Он пожал плечами:

Почему ты подумал именно о ней?

Но прислушивался он ко мне, кажется, со вниманием.

Она великолепная женщина. Кроме того, ты обещал жениться на ней.

Он взвился:

Кто это сказал?

Я успокаивал его. Мы долго говорили с ним о ее стихах, которые мне очень нравились, и потом незаметно перешли на личное.

Означает ли это, что у тебя тоже была связь с этой… с этой дамой?

Я только рассмеялся. По его ревности было заметно, что он к ней по-прежнему неравнодушен!

Нет, выброси это из головы. Потому что Дмитриева все еще любит тебя. Только тебя. Тебе нужно поговорить с ней. И ты убедишься, что лучшей женщины тебе не найти.

А Волошин? Ведь он имел ее в Коктебеле и потом боролся за нее с ним, Гумилевым. Я стал уверять его, что у Волошина, антропософа, все это было совершенно бестелесно. В самом деле, ему нужно поговорить с ней. И в финансовом плане все могло быть в порядке. Она как учительница и он как писатель могли бы снять хорошую квартиру в Петербурге, и он был бы во всех отношениях ухожен. А что еще ему нужно.

Казалось, он соглашался с моими доводами. Я же потихоньку праздновал триумф, ибо окончательный разговор должен был состояться на квартире соблазнительной Лидии Брюлловой, и после ожидаемого примирения мы могли бы составить две пары. Я стремился устроить эту встречу как можно скорее.

По телефону мы условились провести переговоры утром следующего дня.

Мы поехали туда. Нас ожидали. На Дмитриевой было темно-зеленое бархатное платье, которое ей очень шло.

Она страшно волновалась, все ее лицо покрылось красными пятнами.

Красиво накрытый стол тоже, казалось, рассчитывал на примирение. Лидия Брюллова, в черном шелковом платье, приняла нас очень радушно.

Но что произошло? Небрежно, я бы сказал, надменно ступая, Гумилев приблизился к ним.

Мадемуазель, — начал он, ни с одной из них не поздоровавшись, — вы распространяете ложь, будто я собирался жениться на вас. Вы были моей метресской. На таковых не женятся. Это я хотел вам сказать.

Роковой, презрительный кивок головы. И повернулся спиной. И вышел. Я опешил от этой неожиданной выходки, но мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним. Наскоро попрощавшись, я обещал позвонить. Дмитриеву я никогда больше не видел. И не разговаривал с ней по телефону. Писем от нее тоже не было. Ничего.

Выходка была ужасная, для меня совершенно необъяснимая. Я догнал Гумми уже на улице, мы молчали с ним всю дорогу, и только когда добрались до гостиницы, я напустился на него. Я весь кипел от негодования. Он разочаровал меня безмерно.

Он с улыбкой возражал, что только так и надо поступать с такими женщинами, только так и никак иначе.

Я покачал головой:

Ты поступил как варвар. Ты оскорбил ее в присутствии посторонних людей. Она будет мстить.

Он пожал плечами:

Кто имеет дело с женщиной, должен понимать, что сражается с дьяволом. Волков бояться— в лес не ходить.

Старая русская пословица. Но в пословицах нетрудно и заблудиться.

Этот скандал остудил наши отношения с Гумми. Его бессмысленная брутальность унизила всех и подействовала на меня удручающе. Я-то еще сохранял романтические представления о женщинах и считал, что так с ними в любом случае нельзя обращаться. Особенно с теми, кого ты любил и кто еще любит тебя и готов быть твоей верной спутницей. Как же он мог поступить с ней так жестоко?!

И не надо меня уверять, будто он поступил с ней по-русски! Как раз русские особенно чутки в любви. Их поэзия — чудесное тому доказательство. Я думаю, ни у какого другого народа нет такой нежной любовной лирики. Да и более поздняя лирика самого Гумилева свидетельствует о том же.