Зазимок - Василий Иванович Аксёнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Слышишь, испёкся твой знакомый, – говорит поэт, егозя под китайским одеялом ногами. – Его постигла афазия.
– Нет, это просто астения, – сказала задумчиво Галя.
И дверь захлопнулась за мной.
В мокром асфальте проспект, вниз крышами и вверх подоконниками… хорошее время: пустынный город, иначе бы не отважился, иначе бы не пошёл пешком… В шумном платье муаровом… в шумном платье муаровом, по аллее олуненной Вы проходите морево… Что ж это за платье такое?.. И никакой луны… И ни души вокруг, чтоб кто-то морево… И слава богу… А там?.. а там и дом тот, где предположительно… А там, там, в небе, она, та, что одесную, на одной ступени с дочерью Лавана… нет, нет, не дури сам себя, тебе так просто думать хочется… Взгляни ниже, взгляни на окно, что в мокрой глубине асфальта… там, там, за занавеской лёгкой, её тень, тень дочери искусного скудельника Епафраса… это она, это она… ох и держит же она тебя тут, ох и держит…
Глава двенадцатая
Автобус осторожно, опасаясь – тут о шофёре – сьюзить и опрокинуться, спустился с Крестов – так называется небольшая, но крутая сопка, на которой тракт под прямым углом пересекается заросшим нынче просёлком, соединявшим когда-то два лагеря – Волчий Бор и Холовое, специально построенных для дезинфекционной обработки тех, кто побывал в немецком плену или успел как-то на оккупантов поработать; до Крестов раньше каменцы провожали рекрутов в Елисейский казачий полк, а позже – призывников, ну и не без водки, конечно, ну и не без потасовок с выяснением отношений, но это частный случай; была такая традиция, теперь изжита, теперь просто некому и некого в Каменске провожать и рекрутировать – вывелись защитники отечества, – спустившись благополучно, автобус медленно и ритмично, словно по доске стиральной, простучал по длинной, чуть ли не в километр, слани, выложенной лиственничными кряжами через топкую мочажину, поросшую реденько осокой, резунцом и ольшаником, с торчащими кое-где высокими, обугленными пнями и, повысив скорость, въехал в ельник, прорезанный трактом, как геодезической просекой, словно по линии, указанной стрелою. Там, за ельником – Каменск. Там дом в Каменске. В том доме пол, потолок и… Он встал, придерживаясь за дужки сидений, пробрался по узкому, заставленному и заваленному мешками и чемоданами проходу, остановился напротив лобового стекла и положил на капот металлический рубль с лобастым на нём профилем. Ехать ещё минут десять. Не то чтобы торопился, не то чтобы не мог больше ждать – он сделал это по привычке, он поступал так всегда, когда подъезжал к дому. Ельник, как накинутая на село удавка, не пора ещё которой окончательно затянуться, но скоро срок наступит, разбежался, и показался Каменск, от снега и слякоти и вовсе уж убогий, напоминающий разинутый старческий рот с гнилыми зубами, как бы посыпанный мукой или дустом. И как нёбо – это сумрачное небо. Меся вязко колёсами грязь, автобус провилял по улице, отдаваясь эхом в пустых домах с повыбитыми в окнах стёклами, остановился возле магазина и разгармонил свои дверцы. Он вышел, перепрыгнул через кювет, заполненный водой и снегом, и стал пережидать, когда автобус, расплескивая по дороге жижу, покатит дальше. Из-за поворота, с противоположной стороны, выехал автомобиль «Урал» с военным номером и с крытым брезентом кузовом, поравнялся с автобусом и притормозил. Водители того и другого высунулись в оконца и завели разговор… Знакомые… или: как там дорога дальше?.. Из кабины «Урала» выскочили Кабан и Охра, глянули на него, как глядят иногда занятые люди на мелькнувший предмет, поспешно отвернулись и, взбежав на крыльцо, скрылись в магазине. Бухнула за ними притянутая пружиной, обалдевшая за день дверь… Странно… как не узнали будто, не заметили… но, правда, не о чем и говорить, ну поздоровались бы, что ли… Он оглянулся, увидел в кузове солдат с автоматами Калашникова, зажатыми между колен, и подумал: «Охотились, лосей стреляли… или опять где-то медведь скотину дерёт, рысь, может, объявилась… нет, наверное, зэк убежал… солдаты-то… и эти двое вроде не дружили, чтобы охотиться вместе». Не возвращаясь на дорогу, он побрёл по обширному пустырю, где была когда-то церковная ограда с кладбищем церковным, с кедрачом, берёзами и черемошником, а после – мазутная территория МТС, на которой долго после ничего не росло. В редких, вытаявших следах, оставленных людьми, собаками и скотом, проглядывает жёлто-зелёная трава. То ли умерла, то ли сон у неё такой: жёлто-зелёный… Возле самой облупленной стены бывшей церкви, с блёклым контуром Анны Пророчицы в нише, мальчик лет десяти-одиннадцати толкает снежный ком. Ком с мальчиком вровень. Ком грязный, с налипшими на него былинками и щепами, а мальчик мокрый с ног до головы… Шалун уж отморозил пальчик, ему и больно и смешно… Нет, это не про него, этому и не смешно, похоже, и не больно… Мальчик отвлёкся от своего труда, выпрямился и, свесив бездвижно руки с растянутыми от влаги варежками, внимательно уставился на него. Броское, неожиданное для великорусско-сибирского Каменска и в связи с пейзажем лицо: смуглая кожа, большие, тёмные, персидские глаза и тонкий нос и брови полукружием… Как у маленького Христа родом с Кавказа… Нет, нет, как у святого Георгия или апостола Филиппа с византийской иконы… Хм, чёрнозадый… только некому уж дразнить, и радуйся… но и жалей: такое закаляет… и ещё вспомнил: «Кто чернее, чем нигера? – младший сын милицанера…» «Не в склад, не в лад – поцелуй корову в зад…» их было много, им было весело… «Чей это?» – подумал он. И ещё подумал: «Кто же здесь так… в чьём это отпрыске контреволюция такая в генах? Да это же сын Дусин. Её, конечно, моей несостоявшейся наставницы в нехитром, казалось бы, деле… или предмете… но вот, смотри-ка ты, не приняла тогда, прямо как в баскетбольную команду», – и ещё вспомнил: «…и сын того заезжего армянина-шабашника… знают ли они друг о друге?.. что существуют?.. Тебе-то точно уж захочется когда-нибудь узнать…» Он подмигнул мальчику и сказал:
– Привет.
Мальчик не шевельнулся, не ответил, мальчик смотрел, не отрываясь, на него… Мамелюк… Ты черней, чем гуталин, так как папа… их было много, кто-нибудь бы да
