Наследство - Джудит Майкл

— Потому что язык Нидерландов — голландский, и если я хочу работать здесь, у них есть право требовать, чтобы я говорил на их родном языке.

— Вы американец, не англичанин?

Он кивнул.

— По-моему, вы из Нью-Йорка.

— Да, у вас хорошее ухо.

Официант поставил перед ними бледно-зеленые кусочки дыни, затем несколько тарелочек с тонко нарезанным сыром, колбасой и разными видами пирогов, корзиночку с булочками, поднос с маленькими вазочками с джемом, медом и желе, а также кофейник.

— С наилучшими пожеланиями от управляющего, — сказал он Эллисон. — Он сожалеет о всех неудобствах, и неприятностях, которые вам были доставлены, и надеется, что вы позволите ему сделать все возможное в его силах, чтобы возместить причиненный ущерб, и сделать все, чтобы ваше пребывание здесь было безупречным.

Эллисон рассмеялась:

— Неужели он сказал все это?

— Звучит в духе Хенрика, — подтвердил Бен. — Пригласим его к нам за столик?

— Нет. Передайте Хенрику мою благодарность, — сказала она официанту. — И еще скажите, что я хочу увидеться с ним после завтрака.

Она снова обернулась к Бену:

— Вы говорили мне о том, как жили в Нью-Йорке.

— Я говорил вам о том, что у вас хорошее ухо.

— Но в связи с Нью-Йорком. Хотя у вас акцент почти не заметен. — Она наклонила голову набок. — Вы специально старались от него избавиться? Может быть, вы таким образом избавляетесь и от неприятных воспоминаний?

— У меня не больше неприятностей, чем у вас.

— Но я не стараюсь избавиться от них. Я хочу понять их.

— Чтобы снова совершать ошибки? Или, наоборот, чтобы их не совершать?

— Чтобы не совершать. Было бы слишком просто их повторить.

— Особенно если они касаются других людей.

— Нет, не касаются.

— Неужели ни одного человека? Вы совершили ошибки только по своей вине?

— Я не сказала «ошибки», я говорила «воспоминания». И конечно, они касаются и других людей. Но они не имеют ничего общего с тем, повторю я что-либо или нет. Скажите мне, пожалуйста, как мы…

— Это был мужчина? Женщина? Друг? Кто-то из семьи?

— Все понемногу. Смерть, и развод, и… всякие другие вещи. Как мы?..

— Смерть вашего деда?

— О! Вы знаете и об этом? Да, конечно, все в наших отелях должны были узнать. Да, и это тоже.

— И ваш развод. Недавно?

— В прошлом ноябре. Точно в День благодарения. Мой бывший муж отвоевал себе хороший подарок на приближавшееся Рождество в виде крупной суммы денег и продолжил свою веселую жизнь, а я продала квартиру, которую купила для нас обоих около гавани, и уехала из города. Не скажете ли вы мне, как получилось, что мы говорим обо мне, хотя я начала расспрашивать вас?

— Не имею ни малейшего представления, — ответил он торжественно, и впервые они рассмеялись вместе.

Эллисон облизнула кончик своего пальца и собрала им крошки яблочного пирога.

— Очень вкусно. Интересно, его печет ваш повар?

— Нет, ваш повар.

Она покраснела:

— Я не хотела вас обидеть. Вы же — часть этого отеля.

— Я только работаю в нем. А вы владеете им.

Она нахмурилась:

— Почему вы хотите задеть меня?

Он помолчал:

— Не знаю. Почему мы завтракаем вместе?

— Потому что я хочу узнать вас поближе. А вы все усложняете, делаете все не так, как…

— Не так, как большинство мужчин?

Она улыбнулась:

— Да, совсем не так. Я думаю, мы должны начать все сначала.

— Прошу прощения, мне нужно работать. — Он отодвинул стул и встал. — Мне действительно очень жаль.

— Но всего девять часов утра!

— Моя работа начинается в девять.

— А когда вы заканчиваете?

— В шесть.

— Тогда встречаемся в семь за ужином.

— Эллисон… — Он заметил, как изменилось ее лицо, что она затаила дыхание, услышав в его хрипловатом голосе нежность. «Эллисон Сэлинджер, — думал он, — наследница отелей Сэлинджера и состояния Сэлинджера. Дочь Феликса». Непохожая на мягких, уступчивых женщин, которых всегда предпочитал Бен, а яркая, необыкновенная женщина и в то же время не умеющая скрывать свои чувства. И она хотела его. Он расслабился. — В семь часов, — ответил он и слегка коснулся рукой ее плеча, почувствовав ладонью, как плечо слегка дернулось. — Ресторан я выбираю сам?

— Пожалуйста.

— Я позвоню вам в номер в семь.

Он повернулся к ней спиной, потом снова обернулся и поцеловал ей руку, как бы невзначай, как это принято в Европе. «Успею еще поцеловать ее как любовник», — подумал он и покинул переполненный ресторан, направившись через вестибюль в свой кабинет. Весь день он то и дело думал об Эллисон Сэлинджер и даже, позвонив ей около семи, не знал, что скажет ей, когда она выйдет к нему в вестибюль.

Они дошли до Диккер он Тиюс в молчании. Эллисон, казалось, думала о чем-то своем, а Бен, очень тонко чувствующий все нюансы настроения другого человека, спрашивал себя, что он мог сделать не так. Они избегали смотреть друг на друга, продолжая идти вместе, и начали немного оттаивать только тогда, когда попали наконец под очарование прозрачного золотистого света заходящего солнца, который заполнил город в этот ранний вечер.

Именно такой свет пытался запечатлеть Рембрандт на своих картинах; его старались поймать своими фотокамерами сегодняшние туристы в момент, когда он заливал узкие городские улочки, старинные камни мостовых и величественные здания — остроконечные, с арками и часами на симметричных башнях, с трубами на крышах домов; это был свет больших надежд и ожиданий. И наконец, именно этот свет заставил Бена оставить свои странствия по Европе и остаться здесь.

Других причин осесть в Амстердаме у Бена не было. Даже в дни, когда небо заволакивало низкими облаками и постоянно шел дождь, город продолжал жить нервной, кипучей жизнью, которая напоминала ему Нью-Йорк: люди носились по улицам, а не прогуливались по ним, театры и концертные залы были переполнены каждый вечер, в магазинах можно было найти товар со всего света, а жизнь в том районе города, где располагались публичные дома, ночные клубы со стриптизом, секс-шопы и кабаре, била ключом, затмевая другие страны. Это был город, где Бен Гарднер мог найти работу и стать кем угодно; это был город, который он мог назвать почти своим домом.

Он начал с того, что снял комнату в Иордане, районе, который привлекал всех эстрадных артистов Амстердама, а также рабочих, молодых художников и писателей, пытающихся пробиться в большое искусство. Он купил себе велосипед, взяв пример с большинства жителей города, которые давно прекратили попытки найти место для парковки своих автомобилей, решив, что два колеса надежнее четырех. Через неделю он нашел женщину и начал учить голландский язык; меньше чем через год он переехал на квартиру по соседству и устроился на работу в «Амстердам Сэлинджер», где начал с носильщика, потом выполнял ремонтные работы, а через некоторое время стал помощником начальника отдела безопасности. Год спустя он получил должность начальника отдела безопасности.