Криницы - Шамякин Иван Петрович

35

Никогда — ни в годы зрелости, ни даже в детские годы — характер, психика человека не подвержены таким внезапным переменам, поворотам, вкусы и взгляды его не меняются так резко, как в юности. А если учесть, что каждый юноша и девушка, как правило, считает себя вполне взрослым человеком и твердо верит в непоколебимость своих взглядов, ясно можно представить себе, как болезненно, тяжело переживают они эти неожиданные перемены.

Так случилось и с Раисой. Она всегда чувствовала себя самой взрослой в классе, считала, что всё знает и все понимает — самые глубокие житейские тайны — и что её одноклассники, даже такие, как умница Левон и работяга Алёша, дети по сравнению с ней. Ей казалось, что она вполне подготовлена к вступлению в большую и красивую самостоятельную жизнь.

Не умея отличить показное от истинного, она манеры и поступки Орешкина принимала за образец благородства и интеллигентности. И вдруг оказывается, что этот интеллигент читает чужие письма. Она не знала, каким образом попали к нему письма Алексея, большую часть которых она, прочитав, сразу же уничтожала, но самый факт потряс её до глубины души. До тех пор её больше волновала нелюбовь учеников к Виктору Павловичу, чем его придирки к Алексею: «Так ему и надо, пусть не задирает нос!» И вся эта история в классе её расстроила только из-за письма да ещё той открытой враждебности, с которой отнеслись к ней её одноклассники. В то, что Алёша не вернется в школу, она не верила и почти не думала о нём.

И вдруг эти проводы. Это они во всем виноваты. Вновь и вновь переживает она этот, день. Тишина, неприятное шарканье по полу ботинка хромой Нины; растерянный, испуганный, некрасивый, какой-то жалкий Виктор Павлович… Как он раскрыл рот и выскочил из класса! Почему она заплакала? Ей вдруг стало себя жалко. Нет, сначала ей стало жалко Алёшу, который ушел неведомо куда посреди зимы, а потом уже себя. Потому она и заплакала. А тут ещё эта монашка Нина (кто её просил лезть не в свое дело!): «Я ведь знала, что ты его любишь. Ты просто сама себя обманывала. Алёшу нельзя не любить».

Вот с тех пор и остались у нее в душе непонятная грусть, сознание вины и эти глупые Нинины слова. Она ушла тогда домой, долго плакала одна у себя в комнате и всё думала об Алёше. И ночью вспомнила о нём. А на уроках, забывшись, то и дело оглядывалась — не сидит ли он на задней парте?

Она начала избегать Виктора Павловича. Почти каждый раз, когда к ним приходила Ядвига Казимировна, под тем или иным предлогом убегала из дому. Шла на другой конец деревни, к той же хромой Нине, хотя и не любила её. Но ни к кому больше из подруг зайти не решалась. Иногда приходила к Даниле Платоновичу, когда там не было ни директора, ни докторши, и придумывала, что ей непременно надо срочно прочитать какую-нибудь книгу по литературе, истории или географии. Однажды, когда она сидела у Данилы Платоновича и читала критическую статью, старик неожиданно спросил:

— Рая, ты знаешь, где сейчас Алёша?

Она испугалась и ответила упавшим голосом:

— Нет. Я не знаю.

Рая ждала, что сам Данила Платонович скажет — где же. Он не сказал. Весь вечер хотелось ей спросить об этом, но она так и не решилась.

Она все больше и больше мучилась. Почему ей не говорят, где Алёша? Так нельзя, она должна знать, потому что всё это произошло из-за неё. Она поборола свою гордость, хотя это было очень и очень нелегко, и спросила у Кати, не знает ли она, куда уехал Алёша. Катя знала — Рая видела это по её глазам, — но тоже не сказала. Почему? Это так жестоко, так не по-товарищески! И Рая дома опять плакала от обиды. Разве можно так сурово наказывать за то, что она была глупая? От нее отвернулся весь класс. Неужто они не могут понять, что она теперь другая?

Рая не знала и не догадывалась, что и Катя страдает, что она, быть может, единственная в классе понимает лучше, чем другие, что с ней происходит. Но местонахождение Алёши покуда держалось в секрете, и потому Катя решила посоветоваться с теми, кому эта тайна была доверена самим Алёшей, — с Левоном и Володей.

— Кому? Снегирихе? Ни за что! И не думай, — в один голос ответили они. Напрасно она пыталась доказать этим «черствым мужчинам», что Рая изменилась и от души интересуется Алёшей.

— Горбатого могила исправит, — отрезал в ответ на её доводы Володя Полоз. — Знаем мы её. Сразу Орешке всё расскажет.

А Виктор Павлович и в самом деле ходил вокруг девушки, как лиса, такой же осторожный и хитрый. Пытался заглянуть в душу, но тщетно — Рая замкнулась в себе и больше ему не доверяла.

В это время в жизни её произошел ещё один случай, который заставил её спуститься с заоблачных высот на землю трезвых раздумий над своими талантами, о которых так много говорил Виктор Павлович.

Постановка «Павлинки» драматическим кружком, которым руководили Данила Платонович и Бушила, получила высокую оценку на районном смотре школьной самодеятельности. Коллектив был выдвинут на областную олимпиаду. Но неожиданно заболела исполнительница роли Павлинки — ученица девятого класса Маша Леванчук. До олимпиады Маша, конечно, могла успеть поправиться, но Данила Платонович, чтоб не рисковать, решил подготовить на всякий случай дублера, тем более что спектакли приходилось давать довольно часто. И он предложил эту роль Рае. Предложил не без задней мысли. Рая с радостью согласилась, так как подумала, что это поможет ей опять сблизиться с товарищами по школе, по классу. Два дня до репетиции с вдохновением и подъёмом учила она роль. Вчитываясь в пьесу, она по-новому осмысляла её содержание, глубже и шире, не так поверхностно, как тогда, когда проходила по программе. Ей вдруг показалось, что многие чувства Павлинки близки её собственным, хотя в пьесе всё происходит совсем иначе. И ещё она, смеясь, подумала, что Быковский немножко напоминает Орешку. Так и подумала: не живой человек похож на литературного героя, а герой — на живого человека.

Дни до репетиции принесли ей много радости, приятного волнения, вернули прежнюю самоуверенность. Репетируя перед зеркалом, она даже однажды мысленно пригрозила: «Я вам покажу, как надо играть!»

Но вышло все наоборот: она провалилась на первой же репетиции. Поджидая Якима, она запела «Ой, летели гуси из-под Беларуси», и все — Данила Платонович и исполнители — как-то встрепенулись, на лицах засветились теплые улыбки: хорошо она запела! Потом появился Яким — Павел Воронец, тихий, незаметный Пашка, над которым в классе всегда подсмеивались за то, что он ходит на свидания за восемнадцать километров. Он произнес первые слова, произнес так просто, обыкновенно, что Рая, хотя и выучила свою роль наизусть, растерялась и не могла ему ответить. Суфлер подсказал, она машинально повторила за ним, потом повторила ещё раз, так, как играла дома перед зеркалом. Данила Платонович поднял руки, чтобы остановить репетицию, и объяснил спокойно, как на уроке:

— Рая, ты любишь этого человека. Ты крепко любишь Якима. Вспомни: «Такой он миленький, такой пригоженький, такой послушный». Ты с тревогой ждала его… Не декламируй… Говори так, как ты говорила бы с любимым в жизни. Забудь, что ты на сцене.

Она смутилась от этих слов, но увидела, что остальные исполнители приняли их как самое обычное режиссерское замечание.

Она попробовала выполнить этот совет. Нет, не так, не то. Яким её любит, а она — нет, нет в её словах любви, хотя она и повторяет их довольно патетически.

Она увидела, что Павел нервничает, злится, а остальные исполнители стоят опустив глаза, как будто чувствуют себя неловко. Данила Платонович, кажется, не её утешает, а их:

— Ничего, ничего. Это самая трудная сцена. Ничто не даётся сразу. Поработаем — и добьемся. Главное — работать…

«Неужели я такая бездарная?» — вдруг с ужасом, вызвавшим холодный пот, подумала Раиса.

Она почти убедилась в этом, когда послушала, как репетируют её товарки — исполнительницы ролей Агаты, Альжбеты, но гордость все ещё не позволяла ей признать свое поражение.