Желтоглазые крокодилы - Катрин Панколь

Этим же вечером Филипп, Ирис и Жозефина отправились ужинать в «Сиррос». Филипп припарковал машину между двумя другими на стоянке у моря. Ирис и Жозефина с трудом из нее выбрались. Ирис задела рукой капот красного кабриолета. Какой-то усатый брюнет в бежевой кожаной куртке прорычал: «Осторожно! Это моя машина!»

Ирис смерила его взглядом и ничего не ответила.

— Вот придурок! — фыркнула она на ходу. — Еще бы протокол составил! Какие все эти мужланы доставучие со своими машинами! Держу пари, он и ужинать будет на капоте, чтоб никто не покусился на его сокровище.

Она шла впереди, постукивая каблучками босоножек «Прада», а Жозефина брела за ней, сгорбив спину. Лука ездил на автобусе. Лука ходил в заношенном пальто. Лука брился раз в три дня. Лука никогда не фыркал. В конце июня он вновь появился в библиотеке, и они возобновили свои долгие посиделки в кафетерии.

— А какие у вас планы на лето? — спросил он, глядя ей в глаза. Как всегда, печально.

— В июле я еду к сестре в Довиль. В августе — не знаю. Девочки поедут к отцу…

— Значит, я буду вас ждать. Никуда летом не поеду. Хоть смогу спокойно поработать. Люблю проводить лето в Париже. Кажется, что ты в незнакомом городе. И потом, в библиотеке никого нет, никаких очередей за книгами.

Они назначили встречу на начало августа, и Жозефина уехала, радуясь, что вскоре увидит его вновь.

Ирис заказала шампанского и подняла бокал за здоровье книги.

— Сегодня я чувствую себя крестной матерью корабля, который уходит в плаванье, — торжественно провозгласила она. — Желаю книге долголетия и процветания…

Филипп и Жозефина чокнулись с ней. Все молча потягивали розовое шампанское. Легкая дымка туманила стенки бокалов, бросая радужный отсвет на пузырящуюся поверхность. У Филиппа зазвонил телефон. Он посмотрел на номер, сказал, что должен ответить, встал и вышел на улицу. Ирис тотчас же сунула руку в сумку и достала большой белый конверт.

— Это тебе, Жозефина. Чтоб и у тебя сегодня был праздник!

— Что это? — удивленно спросила Жозефина.

— Маленький подарок… Он изрядно облегчит тебе жизнь!

Жозефина взяла конверт, открыла его, достала нарядную открытку с розовой каемочкой, на которой золотыми буквами было написано — знакомым размашистым почерком Ирис: «Happy you! Happy book! Happy life!» [41] В открытку был вложен чек на двадцать пять тысяч евро. Жозефина покраснела и онемевшими пальцами сунула все обратно в конверт. Цена молчания. Она закусила губу, чтобы не заплакать.

Она даже не смогла выдавить слова благодарности. Но тут заметила, что Филипп издали наблюдает за ними; он закончил разговор и шел обратно. Жозефина заставила себя улыбнуться.

Ирис привстала и махала рукой девушке, которая, покачивая бедрами, шла к столику на краю пляжа.

— Смотри! Это же Гортензия! Что она здесь делает?

— Гортензия?! — вздрогнула Жозефина.

— Ну да! Вон она!

Она окликнула Гортензию, та остановилась и подошла к ним.

— Ты как тут оказалась, девочка моя?

— Зашла с вами поздороваться. Бабетта сказала, что вы здесь, а мне не хотелось торчать дома с малышней.

— Посиди с нами, — предложила Ирис, показывая на свободное кресло.

— Нет, спасибо… Я пойду к друзьям, они сидят в соседнем баре.

Она обошла стол, поцеловала тетю, маму и дядю и спросила у Жозефины:

— Мамочка, ты разрешаешь? Ты сегодня очень хорошо выглядишь, такая красивая!

— Серьезно? — спросила Жозефина. — Я вроде ничего с собой не делала… Бегала утром, может, поэтому?

— Наверное, поэтому! Все, до скорого! Приятно вам повеселиться.

Жозефина заинтригованно посмотрела ей вслед. «Что-то она от меня скрывает. Ни с того ни с сего сделала комплимент!»

— Ну, давайте, — сказал Филипп. — За здоровье книги!

Они опять подняли бокалы. Официант принес меню.

— Рекомендую заказать раков, они сегодня восхитительны…

— А кстати, — спросил Филипп, — как она называется?

Жозефина и Ирис переглянулись, как громом пораженные. Они не подумали о названии.

— Черт! — воскликнула Жозефина. — Я не подумала о названии!

— А я ведь тебя просила! — перебила Ирис. — Ты же сказала, что отлично придумываешь названия, а так ничего и не придумала.

Она мучительно пыталась исправить оплошность Жозефины и была готова на все:

— Я же давно дала тебе рукопись, умоляла тебя подсказать что-нибудь, а ты и пальцем не пошевелила! Ничего не посоветовала, ничего. А ведь ты мне обещала, Жозефина, как нехорошо!

Жозефина, уткнувшись в меню, не решалась поднять глаза на Филиппа. Он молча смотрел на нее тяжелым гневным взглядом. Эта сцена напомнила ему другую, произошедшую много лет назад. Честолюбие — пагубная страсть. Скупому наскучит золото, развратник пресытится плотью, гордец лопнет от спеси, но чем насытится неутоленный честолюбец? Он сам себя пожирает. Терзается и мучится, медленно разрушаясь, ничто не может смирить его жажду успеха и признания. Он готов продаться или похитить душу и талант других, лишь бы пробиться наверх. Чтобы ему все аплодировали. То, что Ирис не удавалось совершить самой, она делала чужими руками, и бесстыдно пользовалась плодами чужого труда. Один раз это сошло ей с рук. Но она взялась за старое, и на этот раз ее жертва явно была с ней заодно. Он еще раз взглянул на Жозефину, которая пряталась за винную карту.

— У тебя не то меню, Жозефина. Тут только вина…

Она поперхнулась, пробормотала: «Ой, я ошиблась!»

Филипп пришел ей на помощь.

— Ничего страшного! Мы же не испортим твой праздник, правда, дорогая? — спросил он, обернувшись к Ирис.

Он слегка выделил голосом «твой», и мягкая ирония прозвучала в полном сладкого яду обращении «дорогая».

— Ну, Жозефина, не кисни, улыбнись! Название мы придумаем.

Они снова чокнулись. Официант подошел к столику, чтобы принять заказ. Поднялся легкий ветерок, взметая песок на пляже, на зонтиках заколыхалась бахрома. Запахло морем. Внезапно стало прохладно. Ирис вздрогнула и закуталась в шаль.

— Мы пришли сюда праздновать или как? Ну тогда выпьем еще за успех книги и за наш успех — всех троих!

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

— Делаете ли вы то, чего не делают другие?

— Я до сих пор сосу материнское молоко.

— Чего вам не хватает для счастья?

— Одеяния кармелитки.

— Откуда вы появились?

— Я упала с неба.

— Вы счастливы?

— Да… как человек, который каждый день хочет покончить с собой.

— Чего вам в жизни не приходилось делать?

— Перекрашиваться в блондинку.

— Как вы тратите деньги?

— Я их раздаю. Деньги приносят несчастье.

— Что доставляет вам максимальное удовольствие?

— Страдание.

— Что вам хочется получить на день рождения?

— Атомную бомбу.

— Назовите трех современников, которых вы ненавидите.

— Я, я и я.

— Что вы защищаете?

— Право на саморазрушение.

— От чего вы способны отказаться?

— От всего, что навязано мне силой.

— На что вы способны ради любви?

— На все. Когда влюблен, девяносто восемь процентов мозга не функционирует.

— Для чего вы занимаетесь искусством?

— Чтобы дождаться ночи.

— Что вам больше всего в себе нравится?

— Мои длинные черные волосы.

— Согласны ли вы пожертвовать ими ради дела?

— Да.

— Ради какого дела?

— Любое дело, которому искренне отдаешься, заслуживает уважения.

— Если бы я попросил вас пожертвовать ими сейчас, вы бы это сделали?

— Да.

— Несите ножницы!

Ирис не шелохнулась. Ее огромные синие глаза безотрывно смотрели в камеру, лицо оставалось бесстрастным. Двадцать один час. Передача по одному из главных телеканалов. Вся Франция собралась у экранов и смотрела на нее, Ирис. Она хорошо отвечала на вопросы, не упустила ни одной детали. Ассистентка принесла на большом серебряном подносе ножницы. Ведущий взял их и, подойдя к Ирис, спросил:

— Вы знаете, что я собираюсь сделать?

— У вас руки дрожат.

— Вы согласны и не будете потом жаловаться? Скажите: «да, клянусь».

Ирис подняла руку и сказала: «да, клянусь» совершенно ровным голосом, словно речь шла не о ней. Ведущий взял ножницы, показал их в камеру. Все вокруг затаили дыхание. Ведущий на мгновение заколебался, потом опять повернулся к камере, поводя ножницами. Похоже было, что все происходит в замедленной съемке. Что он нарочно длит и длит паузу, наращивая напряжение, рассчитывая на то, что Ирис одумается и откажется. Ах! Если бы можно было прервать и поставить рекламу! Минута дорого стоит. Рекламщики передерутся ради моей следующей передачи. Наконец он подошел к Ирис, погладил ее тяжелые, густые волосы, взвесил их на руке, рассыпал по плечам и срезал первые пряди.