Звезда цесаревны. Борьба у престола - Надежда Ивановна Мердер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кабы княжна Катерина захотела, государь не заметил бы, что рыба не первой свежести, — заметил князь Иван, не отрывая глаз от клумбы.
Она с живостью к нему обернулась, но колкое возражение, готовое сорваться с её губ, не выговорилось, и, с усмешкой пожав плечами, она снова обратилась к отцу, который опять сердито зашагал по комнате.
— Мало ли что! Кабы у нас было сердце да благодарность к родителям, мы бы иначе себя держали, мы бы понимали, что глупо выставлять себя на посмешище людям, — продолжал он ворчать, избегая встречаться с глазами дочери, которая стояла неподвижно на том месте, близ письменного стола, у которого остановилась.
Она, надменно выпрямившаяся, с исказившимся от сдержанного гнева лицом, со сдвинутыми бровями и стиснутыми губами, казалась ещё выше и тоньше от длинного тёмно-синего суконного платья, плотно облегавшего гибкий стан с молодой упругой грудью, тяжело дышавшей от усилия казаться спокойной и ни единым движением, ни единым звуком не выдать чувств, наполнявших её душу.
— Вся Москва над нами смеётся... Наши Горенки прозвали крепостью, и будто мы в ней насильно держим в пленении государя, — продолжал между тем ворчать с возрастающей горечью князь Алексей Григорьевич, постепенно одушевляясь своими собственными словами, — и будто этот плен ему так прискучил, что он ждёт не дождётся, чтоб кто-нибудь его от нас избавил...
— Это у Шереметевых рассказывают? — заметила княжна, мельком взглянув на брата, продолжавшего от неё отворачиваться.
— Не у одних Шереметевых, и в Александровском про нас сплетни плетут, да ещё, может быть, похуже, — подхватил князь Алексей. — Нечего, сударыня, ухмыляться да плечами пожимать, хорошего в том мало, что ты ловка на лазуканье только с такими фертиками, как этот гишпанец голопятый, Мелиссино... Вот таким амурным упражнениям тебя не учить, таких щелкопёров ты мастерица с ума сводить, а как если до чего посолиднее дело дойдёт...
— Батюшка, — прервала его с почтительною твёрдостью дочь, бледнея от его обидных намёков, — я пришла вас просить оказать мне милость...
— Что ещё? Что тебе от нас надо? — сердито оборвал её отец. — Тебе бы, сударыня, всё только от нас требовать милостей, а чтоб заслужить их покорностью да повиновением, этого от тебя не жди!
— Это будет уж последняя от вас ко мне милость, батюшка. Я завтра уезжаю от вас совсем.
— Куда это?
— К себе, в тот дом, который государь приказал для меня отделать, близ своего дворца, — вымолвила княжна, невольно наслаждаясь эффектом своих слов.
Отец от изумления открыл рот, а брат, стремительно повернувшись к ней, смотрел на неё с таким выражением в широко раскрытых от изумления глазах, точно он не верил своим ушам.
— Если б была ваша милость, батюшка, сегодня же отправить туда мою мебель, посуду и людей, чтобы мне завтра со Стишинской уже в убранный дом приехать, — продолжала между тем всё с тем же холодным спокойствием княжна. — Государь назвался ко мне на новоселье ужинать...
Уж это было слишком! Всё одна устроила... сама... одна и пришла хвастаться... издеваться над ними...
Князь Иван сорвался с кресла и, объявив, что идёт пожелать доброго утра государю, которого ещё не успел сегодня повидать, торопливо вышел из кабинета, а отец его, чтобы привести в порядок чувства и оправиться от неожиданного сообщения, к которому он ещё не знал, как отнестись, молча прошёлся по комнате.
— Так ты завтра от нас совсем уезжаешь? — спросил он, останавливаясь перед дочерью, которая, не трогаясь с места, терпеливо ждала, чтобы он с нею заговорил. — Почему же ты собралась так внезапно, ни слова не сказав ни мне, ни матери?
— Не внезапно, батюшка, — вся Москва знает, что государь приказал отделать для меня дом близ своего дворца, чтобы чаще со мною видеться до нашего брака.
— У вас, значит, это уж решено? Сама всё устроила?
— Давно решено, батюшка. Разве он жил бы у нас так долго, если бы не решил со мною обвенчаться? Сегодня он с вами переговорит об обручении. Ему хочется, чтобы оно было как можно скорее, в ноябре или в декабре, вот он вам скажет, а мне надо вас, дорогой батюшка, побеспокоить ещё просьбой, — продолжала она, взяв руку отца и целуя её, — пока хозяйство моё ещё не налажено, не будет ли ваша милость — отпустить ко мне вашего француза? Государь с удовольствием кушает его стряпню, а мне хотелось бы, чтобы мой жених нигде не кушал с таким аппетитом, как у меня...
— Разумеется, тебе теперь француз-повар нужнее, чем нам, — процедил сквозь зубы князь. — Бери его и держи, сколько хочешь. Я так растратился за последнее время, что придётся экономию нагонять... Ну, да зато дочку за царя просватал, — прибавил он с горькой усмешкой, не переставая повторять про себя: «Сама всё устроила, сама, одна... И всё польское воспитание! Сам виноват, сам виноват! Не дочь себе вырастил, а чужую... врага лютого, может быть... если вовремя ей не покориться...»
Он прошёлся ещё раз по комнате, опустился на обитый кожей диван, стоявший у стены рядом с библиотекой, вдали от дверей, и пригласил дочь сесть рядом с ним.
— Потолкуем, Катерина, может, в последний раз... ведь, как-никак, а всё же я тебе родителем прихожусь и, кроме добра, ничего не могу тебе желать, — проговорил он с напускным добродушием, не вязавшимся с выражением его глаз, с пытливою подозрительностью устремлённых на девушку.
Удивительно стойко выдерживала она эту пытливость! Не опуская взгляда и всё с той же загадочной усмешкой на тонких губах, подошла она к дивану и опустилась на указанное ей место рядом с отцом.
— Ну, расскажи же мне всё, что между вами произошло, мне надо знать... понимаешь? — начал он не без смущения.
Заискивать перед девчонкой, родной дочерью! Очень это было тяжело для чванного, властолюбивого князя!
— Государь выразил желание, чтобы я скорее переехала в свой дом, и я согласилась, — сдержанно проговорила она.
— А перед тем? Ведь не вдруг же он тебе это сказал, и сама же ты говоришь, что он хочет в ноябре с тобою обручиться?
— Вы уж это
