Девушка из Германии - Армандо Лукас Корреа

Вдалеке показался семейный мавзолей. Мама увидела, что тетя Ханна изменила надпись на фронтоне. Теперь там значилось на испанском: «Семья Розенталь», а ниже пояснялось, что это название означает по-немецки «Розовая долина». Значит, тетя Ханна вернулась к своей сущности. Она больше не Розен, а та, кем была всегда: дочь своего отца.

Внутри были надгробия с надписями. Мои прабабушка Альма и прадедушка Макс, мой дедушка Густаво, папин отец, и – моя тетя! Ханна Розенталь, 1927–2014. Когда мы увидели это, только и смогли что сжать друг другу руки. Тетя Ханна, должно быть, решила, что это будет ее последний год. А, как мы уже знаем, в нашей семье не умирают, а отпускают себя.

Маме не хотелось меня расстраивать, поэтому она попыталась сделать вид, что наше открытие не имеет значения. Но я не могла не заметить на ее лице выражение ужаса, которого никогда раньше не видела. Она попыталась разрядить напряжение:

– Я уверена, тетя изменит дату. В ее возрасте все думают, что они уже одной ногой в могиле. Не волнуйся, тетя Ханна будет рядом еще долго.

Увядшие цветы Каталины все еще были здесь, как и камни, которые мама положила на все надгробия, кроме надгробия тети Ханны. Она положила еще по одному камню каждому из наших умерших родственников. Потом задержалась перед надгробием тети Ханны, вероятно, думая оставить камень и там, но потом решила этого не делать. Хотя мы обе понимали: тетя Ханна уже приняла решение и никто не может заставить ее изменить его. Мама положила камень в сумку.

Пока мы шли обратно к такси, солнце било в белое море мрамора, ослепляя нас. Я думала, что тетя достигла возраста, который раньше не могла вообразить, в стране, где она никогда не хотела остаться. Теперь она хочет вернуться в свою розовую долину.

Дома мы начали готовиться к празднованию дня рождения. Каталина и я решили испечь торт для тети. Я взбивала яйца, пока они не стали пенистыми и не поднялись так сильно, что почти переполнили фарфоровую миску. Мука постепенно сделала пену гуще. Ложка масла, щепотка соли, смазанная форма – и в духовку! Но перед этим я посыпала тесто ванилью, и воздух стал сладким и теплым. Мой первый торт!

Затем я сделала глазурь. Белая пена поднималась: я добавляла в нее сахар, пока она не загустела. Еще несколько капель лимонного сока, соль и порошок корицы. Глазурь покрыла торт, превращая его в немного однобокий снежный ком: мой подарок тете Ханне.

Мама была поражена и сказала, что мы должны печь торт вместе каждый год. Именинница все это время наблюдала за нами со своей чудесной улыбкой. Она излучала ласковое чувство покоя, которого я никогда раньше не замечала. Знать, что мы покидаем остров, что возможность, которой лишили ее с матерью с того дня, как они сошли с «Сент-Луиса», открыта для нас, – этого было достаточно, чтобы сделать ее счастливой.

Каталина села в кресло отдохнуть и заснула. Всякий раз, когда у нее появлялась возможность, она устраивалась где угодно, закрывала глаза… и нам приходилось трясти ее, чтобы разбудить. Она слышала все хуже и хуже. У нее в голове, верно, такая симфония звуков, что она не может разобрать, что происходит снаружи.

– Это старость, ничего не поделаешь, – говорила она с короткой улыбкой, а затем встает, чтобы заняться чем-нибудь – чем угодно, лишь бы что-то делать.

Мама сказала, что тете Ханне и Каталине нужны помощники по дому. Она говорила о них, как о членах семьи. Впрочем, так и было.

Тетя Ханна попросила нас отпраздновать ее день рождения в сумерках: в тот час, когда капитан корабля «Сент-Луис» появился в ее каюте с открыткой – той, которая теперь была у нас. Ее двенадцатый день рождения. Дальше была долгая жизнь здесь, где она никогда не чувствовала себя как дома. Для нее годы, проведенные на Кубе, – наименее важные. Ее настоящая жизнь прошла в Берлине и на борту «Сент-Луиса». Большая часть последующих лет стала кошмаром.

Каталина нашла в кухонном ящике полусгоревшую свечу и воткнула ее в центр белого бисквита. Я сбегала к Диего и пригласила его отведать мой первый торт.

Мы выключили свет в столовой, и мама зажгла свечу. Сначала мы пели по-английски для меня, хотя мой день рождения уже прошел. Тетя просила нас, и мы пели, чтобы доставить ей удовольствие. Я закрыла глаза и загадала желание. Больше всего в этот момент я хотела снова вернуться в Гавану.

Мы снова зажгли свечу, на этот раз для тети Ханны. Каталина запела на испанском языке песню, которую я никогда раньше не слышала: «Поздравляю с днем рождения, Ханна, будь счастливой и радостной, много лет мира и гармонии тебе, счастливого, счастливого дня рождения…»

Тронутая, тетя Ханна наклонилась над тортом, закрыла глаза и загадала тайное желание. После долгой паузы она подула на свечу, но ее слабое дыхание не могло сбить пламя. В конце концов она погасила ее пальцами, улыбнулась всем нам и крепко обняла меня.

Когда я ложилась спать той ночью, я нашла на подушке маленькую бутылочку с фиалковой водой и записку, написанную крупным, дрожащим почерком: «Для моей девочки».

Часть четвертая

Ханна и Анна

Гавана, вторник, 24 мая 2014 года

Анна

Нам пора было уезжать, а я не знала, как попрощаться. Мама выносила из дома наши вещи. Она нервно приглаживала волосы и вытирала пот, а я ждала на дорожке, на полпути между тетей Ханной на крыльце и Диего. Он стоял на углу улицы спиной ко мне.

– Анна, пора! Нельзя уже тянуть. Пойдем, мы же не едем на край земли! – Мамин голос вырывает меня из моих мыслей.

Я подбежала к тете и, обнимая ее, почувствовала, как она крепко прижимается ко мне, чтобы не упасть.

– Осторожнее! – заметила мама. – Не забывай, твоей тете восемьдесят семь лет.

Восемьдесят семь. Я не знаю, почему она постоянно напоминает мне об этом.

– Обними меня еще раз, Анна. Вот и все, дитя мое, теперь убирайся с этого острова как можно быстрее, – сказала тетя дрожащим голосом.

Я почувствовала ее холодные руки на своих плечах, но продолжала обнимать ее. Интересно, Диего все еще стоит на углу или уже ушел?

– Послушай, Анна. У меня есть для тебя кулончик. Можно я его тебе надену? – Теперь тетин голос кажется очень слабым. – Это несовершенная жемчужина, а ты немного на нее похожа: такая