Заметки о Ленине. Сборник - Коллектив авторов

Начальная фраза девятого абзаца — «Мы подписали „Тильзитский мир“» сцепляется как с предыдущим абзацем (подписав «Тильзитский мир»), так и с началом четвертого (Мы принуждены были подписать «Тильзитский мир») цепь становится еще более сложной. Десятый абзац, продолжая тему «Тильзитского мира», вводит новый параллелизм: «Тогда историческая обстановка не давала иного выхода… Тогда, сто с лишним лет тому назад, историю творили… Тогда история могла ползти…» Разрешением этого хода служит одиннадцатый абзац, замыкающий движение двух предыдущих: «Теперь капитализм поднял много и много выше… Война подтолкнула историю, и она летит теперь… Историю творят теперь… Капитализм дорос теперь до социализма».

Три следующие абзаца ясно объединяются в новую (пятую) строфу, после которой идет особая заключительная кода (пятнадцатый абзац), вся пронизанная повторениями: «А это как раз то, чего нам недостает. Это как раз то, чему нам надо учиться. Это как раз то, чего нехватает нашей великой революции, чтобы от победоносного начала притти, через ряд тяжелых испытаний, к победному концу. Это как раз то, что требуется Российской Советской Социалистической Республике, чтобы перестать быть убогой и бессильной, чтобы бесповоротно стать могучей и сильной». Для наглядности приведу конструктивную схему этой статьи (буква a — эпиграф, римские цифры — абзацы):

a {[(I+II+III) + (IVa+Va+VIa)] + (VII+VIII) + [(IX+X+XI) + (XII+XIII+XIV)] + XVa}

Или в более простом виде (по строфам, которые обозначаю большими буквами):

a [(A+Ba)+C+(D+E)-Fa]

Ясное деление на абзацы — одна из характерных черт речи Ленина, связанная с общим его стремлением к расчлененности и к последовательности. Отсюда — частое движение по пунктам («Троякого рода обстоятельства» и т. д.). Средний размер его абзацев 15–20 строк. Это не те абзацы, которые характерны для речи импрессионистического или экспрессионистического стиля, где абзацы коротки и резко отделены друг от друга. Наоборот у Ленина они обычно связываются особыми выражениями — вроде «мало того» или «но вот беда».

Никогда не отступая в сторону, Ленин начинает свои статьи обыкновенно прямо с основной темы или повода: «Россия заканчивает войну с Китаем», «Минуло сорок лет со времени освобождения крестьян», «Рабочие волнения в последнее время снова заставили повсюду усиленно говорить о себе», «Еще одни „временные правила!“» и т. д.

Надо еще отметить, что иногда заглавие статьи служит само началом и, таким образом, втягивается в текст. Статья «Почему я вышел из редакции „Искры“» (отдельный листок 1903 г. и Собр. соч. IV, стр. 300) начинается словами, продолжающими заглавие: «Это — вовсе не личный вопрос». Статья «Не кверху нужно глядеть, а книзу» («Вперед» 1906 г. № 7 и Собр. соч. VII, ч. I, стр. 298) начинается словами: «Так говорит сегодня в газете левых кадетов, „Нашей Жизни“, г. И. Жилкин». Статья «Кадетская Дума дала денег правительству погромщиков» («Эхо» 1906 г., № 4, и Собр. соч. VII, ч. I, стр. 324) начинается словами: «Это должно было случиться и это случилось». Статья «Пролетариат и его союзник в русской революции» («Пролетарий», 1906 г. № 10 и Собр. соч. VIII, стр. 51) начинается словами: «Так озаглавил К. Каутский последнюю главу своей статьи…»

Это придает стилю характер сжатости и энергии, к которым всегда стремился Ленин. Не даром в статье «О характере наших газет» («Правда» 1918 г., № 220 и Собр. соч. XV, стр. 418) он упрекает журналистов в политической трескотне «Почему бы, вместо 200–400 строк, не говорить в 20–10 строках о таких простых, общеизвестных, ясных, усвоенных уже в значительной степени массой явлениях, как….. Говорить об этом надо, каждый новый факт в этой области отмечать надо, но не статью писать, не рассуждения повторять, а в нескольких строках, „в телеграфном стиле“ клеймить новые проявления старой, уже известной, уже оцененной политики….. Поменьше политической трескотни. Поменьше интеллигентских рассуждений. Поближе к жизни».

Остается указать еще на некоторые особенности полемического стиля у Ленина. Очень часто в этих случаях Ленин пользуется не столько лексическими средствами, сколько интонационными. Обрушиваясь на противника, он строит целую систему гневно-иронических восклицаний, высмеивающих его слова, или превращает полемику в своеобразный диалог. Так выражается его полемический пафос. Издеваясь над политикой царского правительства по отношению к Китаю, он восклицает: «Бедное императорское правительство! Оно так христиански бескорыстно, а его так несправедливо обижают!» («Китайская война» — «Искра» 1900 г., № 1 и Собр. соч. IV, стр. 18). И так постоянно: «Жалкие актеры! Они слишком хладнокровно подлы, чтобы „от нутра“ разыграть пьесу»….. Или: «Превосходно, восхитительно, господа писатели из „Речи“!.. Пора бы бросить галантерейное наивничанье, господа!.. Нечего играть в прятки, господа! Это не умно и не достойно….. Продолжайте в том же духе, господа!.. Очень хорошо, господа!.. Полноте, господа!.. Великолепно, бесподобно, г. кадеты!» и т. д.

Классический пример полемического натиска, опять напоминающий образцы римских речей «contra», представляет собою один абзац в брошюре «Победа кадетов и задачи рабочей партии» (1906 г. Собр. соч. VII, ч. I, стр. 99): «Вы зовете себя партией народной свободы? Подите вы! Вы — партия мещанского обмана народной свободы, партия мещанских иллюзий насчет народной свободы, ибо вы хотите подчинить свободу монарху и верхней, помещичьей палате. Вы — партия народа, ибо вы боитесь победы народа, т. е. полной победы крестьянского восстания, полной свободы рабочей борьбы за рабочее дело. Вы — партия борьбы, ибо вы прячетесь за кисло-сладкие профессорские отговорки всякий раз, когда разгорается настоящая, прямая, непосредственная революционная борьба против самодержавия. Вы — партия слов, а не дела, обещаний, а не исполнений, конституционных иллюзий, а не серьезной борьбы за настоящую (не бумажную) конституцию».

Лев Якубинский

О СНИЖЕНИИ ВЫСОКОГО СТИЛЯ У ЛЕНИНА

Приступая к исследованию языка нехудожественной прозы — в частности прозы публицистической — чувствуешь себя довольно беспомощно. Действительно, мы ведь не имеем никакой научной традиции в этой области.

В порядке даже первоначального наблюдения фактов возникает ряд вопросов, из которых каждый, в сущности, требует специального исследования. Особенно сказывается неразработанность синтаксиса, который, поскольку не стал на путь отчетливого разграничения функционально различных видов речи, неспособен дать нужную помощь. Между тем исследование языка публицистической прозы представляется настоятельно необходимым не только потому, что мы находим здесь материал еще почти незатронутый наукой, но потому особенно, что именно подобный материал способен дать науке о языке тот уклон, к которому она несомненно стремится в наше время (на ряду с другими науками) — уклон прикладности, уклон технологический. Задача науки не только исследовать действительность, но и участвовать в ее преобразовании; языкознание отчасти выполняло эту задачу, поскольку оно давало и дает теоретическую основу для разработки практики воспитания и обучения речи в школе; но его значение — значение прикладное — неизмеримо возрастет, если оно направит свое внимание на такие объективно существующие в быту и обусловленные им технически различные формы организованного речевого поведения человека, как — устная публичная (т.-н. «ораторская») речь или речь письменная публичная, в частности публицистическая. Поскольку эти — социально чрезвычайно важные — речевые разновидности (и разновидности этих разновидностей) обладают каждая своей особой технической специфичностью, поскольку они подразумевают свое особое орудование, обращение с языковым материалом — постольку они подразумевают некую выучку, воспитание, обучение для тех, кто в данных направлениях хочет практически работать в обществе. Отсюда совершенно ясно вытекает необходимость организации технического образования в области речи, которое будет жалким кустарничеством, если не будет основано на науке, как своей базе: техника речи подразумевает технологию речи; технология речи — вот то, что должно родить из себя современное научное языкознание, что заставляет его родить действительность. Для того, чтобы сшить сапоги, нужно уметь, нужно знать это ремесло, для того, чтобы построить дом, тоже нужно уметь, для того, чтобы агитировать посредством речи, нужно тоже уметь, и это умение не просто падает с неба, а достигается выучкой организовать эту выучку — определенная задача современности, которая вообще хочет сделать человеческий быт организованным. Ссылка на то, что, дескать, имеются же хорошие ораторы-агитаторы и публицисты, которые не проходили «курс» в каких-нибудь соответствующих техникумах, столь же нелепа, как утверждение, что не нужно актерского технического образования, потому что есть же актеры — имя рек, которые не «кончали» никаких театральных школ, или что не нужно архитекторов, потому что строили же раньше дома «просто так». Отрицание технического образования в области речи есть типичная отрыжка идеалистического миросозерцания, которое, если и готово признать, что нужно обучать людей, как строить дома, то в области речи всецело полагается на «талант», «вдохновение», «природные склонности», «нутро» и всякие другие штуки, может быть и очень важные (для сапожника тоже), но в данном споре только запутывающие. Бить талантом и вдохновением выучку — неприемлемо для материалиста и марксиста.