Человек СИСТЕМЫ - Георгий Арбатов

Ну, а к тому же высокие идейные побуждения помогали прикрыть — часто даже от самих себя — имперские притязания и амбиции. Очень разные, иногда связанные просто с удовлетворением, что вот, мол, и мы стали «сверхдержавой», можем даже поспорить и с самой Америкой. А чаще с желанием несколько подправить свои стратегические позиции, усилить политическое влияние в том или ином регионе.

Приведу пример. В 1978 году я отдыхал в Болгарии. Как-то раздался телефонный звонок, и меня (и Н.Н.Иноземцева, который отдыхал в том же пансионате, но накануне улетел в Москву) пригласил к себе находившийся в это время также на отдыхе по соседству командующий Военно-Морским Флотом СССР адмирал С.Г.Горшков. Я принял приглашение — интересно было все же познакомиться ближе с человеком, ставшим всемирно известным из-за бурных темпов строительства нашего военного флота, раньше его видел только на пленумах ЦК и протокольных мероприятиях. На ужине я был единственным штатским среди советских и болгарских адмиралов и генералов. Разговор зашел о внешней политике, и тут Горшков произнес тост. В нем, начав с шутки, а потом вполне серьезно высказал претензии к нашей политике, поскольку-де она недостаточно учитывает интересы Военно-Морского Флота, ставшего могучим, большим, океанским и, естественно, имеющим новые потребности: стоянки, места для заправки, пополнения всем необходимым и т. д. Притом и вдали от родных берегов.

Я не смог смолчать и в ответном тосте, пожелав успехов флоту, возразил Горшкову: «Я считал до сих пор, что не внешняя политика должна служить Военно-Морскому Флоту, а наоборот, Военно-Морской Флот — внешней политике». Присутствовавшие замолчали, почувствовав неловкость. Горшков это живо ощутил, явно забеспокоился, видимо, поняв, что хватил через край, и (думаю, опасаясь, как бы я не рассказал об этом застолье в Москве) стал «бить отбой». Мол, он имел в виду другое — что Военно-Морской Флот будет служить нашей политике эффективнее, если будут созданы условия для его нормальной деятельности в океанах.

А я невольно подумал о Сомали. Неужто наше присутствие там, публично объяснявшееся желанием оказать бескорыстную помощь освободившейся от колониализма очень бедной стране, действительно имело целью создание военно-морской базы или хотя бы стоянки для ВМФ в порту Бербера? Нас в этом все громче обвиняли американцы. И только революция в Эфиопии и попытки Сомали использовать последовавшие за ней бурные события в этой стране, чтобы отхватить ее кусок — провинцию Огаден, спутали карты. Мы горой встали за новый режим в Эфиопии и потому должны были уйти из Сомали, вернувшейся в сферу влияния Запада.

Вот в какие мы пустились игры…

Кульминацией всего был, конечно, Афганистан. Я не хочу упрощать обстановку — действительно революция 1978 года произошла без нашего участия: мы узнали о ней из сообщений западных информационных агентств. И действительно реальными были заботы о безопасности границ нашей страны в этой весьма уязвимой, удаленной от центра ее части. Как правдой было и то, что правительство Афганистана нас много раз просило о помощи, имея на это тем больше оснований, что помощь извне получали и его противники.

Но все это не оправдывает того, что мы сделали и за что пришлось платить очень дорогой ценой — ценой человеческих жизней, наших и афганских, ценой огромных экономических и еще больших политических издержек. Мне, многим моим коллегам это было совершенно ясно, как только мы ввели войска в Афганистан, что для меня лично, кстати, было полной неожиданностью — к тому дню я целый месяц лежал в больнице, приходил в себя после инфаркта. И узнал о вводе войск от А.Ф.Добрынина, лечившегося в той же больнице. Он услышал новость по радио рано утром и позвонил мне.

Уже много позже — осенью 1989 года — в качестве председателя подкомитета по политическим вопросам и переговорам Комитета по международным делам при Верховном Совете СССР мне довелось участвовать в подготовке доклада «О политической оценке решения о вводе советских войск в Афганистан». И узнать в этой связи некоторые детали о том, как принималось решение.

Подчеркиваю — некоторые, поскольку многое просто не документировалось, включая заседание, на котором было принято решение о вводе войск (заседание то ли Политбюро, то ли группы руководящих деятелей — это тоже оставалось неясным). Да и имевшиеся документы (в частности, оценки ситуации, дававшиеся соответствующими ведомствами накануне решения, и их предложения) предоставлялись крайне неохотно. Запомнились довольно откровенные устные сообщения руководству этого парламентского комитета тогдашнего советского посла в Афганистане Ф.М.Табеева и маршала С.Ф.Ахромеева (в 1979 году — первого заместителя начальника Генерального штаба).

Последний рассказал, что 13 декабря 1979 года, приехав с заседания, на котором было принято решение вводить войска (какое заседание, сказал маршал, он не знает), министр обороны вызвал троих человек (начальника Генерального штаба Н.В.Огаркова, С.Ф.Ахромеева и генерала В.И.Варенникова) и приказал им готовить на 21 декабря операцию.

Из рассказа Табеева, назначенного послом в Афганистан в октябре 1979 года, можно было понять, что вопрос о вводе войск был тогда уже практически предрешен. Ему предписали ничего в Москву не сообщать, никаких оценок не посылать, ничего не предлагать впредь до особого распоряжения.

Выводы I съезда народных депутатов известны — решение о вводе войск было осуждено, в качестве ответственных за него были названы помимо Брежнева Устинов, Громыко и Андропов. Хотел бы высказать в связи с этим некоторые соображения.

Что касается Брежнева, то его ответственность не вызывает сомнений, хотя не уверен, что он физически был в состоянии сколь-нибудь ясно понять обстановку в Афганистане и последствия принимаемого решения. Скорее, дал себя уговорить, уступил, согласившись с предложением Устинова, Громыко и Андропова — «большой тройки», которая, после того как Брежнев заболел, решала (точнее — предрешала) все внешнеполитические дела.

Министерство обороны, его руководство было главным сторонником интервенции. Есть немало данных, подтверждающих такую позицию министерства, в частности, Д.Ф.Устинова. Я не хочу изображать его каким-то злоумышленником, но в данном случае мы имеем дело с довольно типичной ситуацией эскалации военной помощи. Начали с поставок оружия. За ним пошли военные специалисты и советники. Последние помогли превратить в серьезный конфликт события в Герате (настояв на применении оружия против населения) весной 1979 года. Тогда мы и получили первую просьбу о помощи войсками, а Устинов, как мне рассказывали, приказывал своим представителям в Кабуле «вооружать рабочий класс» (вот уровень понимания ситуации в этой стране одним из тогдашних лидеров). Ну а потом надо было уже защищать своих советников, свой военный престиж и то, что уже начало рассматриваться в качестве важного оборонительного интереса — «дружественную» армию в приграничной стране.