Степная дорога - Дарья Иволгина

Но пока что все шло тихо. Сочли дань, перемолвились первыми словами – и вот уже кунс покидает седло и ступает следом за старейшиной, желая отведать доброго меда.

Тут-то беда и случилась.

После уж кулаками трясли, кричали друг на друга, виноватых искали. Да только не было виноватых. Говорил Бигела брату своему, Череню: "Прячь доченьку от кунса!". Да и Черень, вроде бы, согласен был. Незачем девушке попусту по селу болтаться, да еще когда жадный до женской красоты кунс нагрянет, и не один – а со своей неуемной ватагой, для которой один только закон и существует: воля их великого кунса, а Правды Божеской и человеческой словно бы и нет на земле!

Говорить-то говорили, а любопытство оказалось сильнее. Как умаслила Домаслава домашних? Может, и умасливать не стала – прокралась к воротам и за порог выскочила.

Прямо перед кунсом она оказалась. Сама не ожидала. Зарделась, лицо рукавом закрыла, отвернулась к стене – так учили.

Может быть, если бы тихонечко, мышкой, мимо шмыгнула – и не обратил бы Винитарий на нее внимания. А тут, словно нарочно, как махнет девка расшитым рукавом! У Винитария сердце смехом наполнилось, глаза засветились, руки сами собою к красавице потянулись.

– А ну-ка… Что за краса такая невиданная появилась?

Девушка головой замотала, все отвернуться норовила – какое там! Схватил, точно клещами, к себе развернул, руки от лица отнял. Так и впился алчным взором.

Домаслава выросла на заглядение. И радость отцу с матерью (да и дядьке-стрыю – тоже), и забота. Мужа бы ей поскорее отыскать, чтобы оборонял и вместо родителей за красавицу тревожился. Но, по всему видать, не успели. Пал на Домаславу глаз кунса Винитария – теперь уж не отмолишь дочку, не выпросишь. Заберет к себе в замок… Только и поминать останется: была такая девушка, Домаслава, а что с ней сделалось – о том лучше и не задумываться. О девчонках, что попадали к кунсу в замок, говаривали разное, но никогда ничего хорошего. И слухов о них тоже достоверных не было.

– Пусти, кунс! – сказала Домаслава шепотом. И попыталась высвободиться.

Кунс только рассмеялся. Настоящий Людоед – так и проглотил бы, казалось, девчонку, вместе с полосатой ее юбкой, вместе с расшитой рубахой и длинной косой с шелковой лентой!

Серые глаза Домаславы наполнились ужасом. Взгляд метнулся к односельчанам, задержался на старейшине: не выручит ли кто, не заступится?

Молчат домашние. Бросился было отец на выручку – да мать повисла на нем с воем и ревом: убьют сейчас кормильца, а кто будет остальных на ноги ставить? Шестерых осиротить вздумал, за дочку-любимицу вступаясь? Дядька Бигела шагнул вперед:

– Не дело затеваешь, кунс…

Кунс только отмахнулся от него.

– Отойди, кожемяка. Не твоего ума это дело, что я затеваю и ради какой цели.

– Цель-то твоя известна, – упрямо повторил Бигела. – Оставь девушку. Она не тебе предназначена.

Лучше бы не произносить ему этих слов! Винитарий засмеялся, еще крепче прихватил Домаславу за плечо.

– Вот и поглядим, для меня она предназначена или не для меня.

Наткнулся Бигела на молящий взгляд старейшины – не погуби села, не перечь упрямцу! или судьбу Серых Псов уже позабыл? – и… отошел, свесив голову.

Соллий не верил своим глазам. Осенил себя священным знамением, начертив в воздухе разделенный пополам круг, выскочил вперед, закричал голосом от волнения хриплым:

– Что же вы, не люди? Неужели позволите увести девушку? Она ведь ваша плоть и кровь!

Старейшина задрожал, стал бледным, как стена. Пролепетал, обращаясь к кунсу:

– Не погуби, владыка!.. Этот человек – пришлый, не нашего рода и не из нашего села, а откуда взялся – неведомо!

Винитарий уставил на Соллия свои голубые, водянистые глаза. Тяжел взгляд старого кунса. Соллий вздрогнул, однако взгляда не опустил. Будь что будет! Уже понял, что не отступится Винитарий. И девушку заберет, и его, Соллия, пожалуй, не пощадит.

На что же он, глупец, рассчитывал? Совесть в Винитарии пробудить? Пробудить можно то, что спит. А если что отсутствует вовсе, – того не дозовешься, сколько ни кричи. Напрасно только выскочил…

Да нет, не напрасно. Близнецы учат: что толку в жизни, если душа умерла раньше тела… А предательство убивает душу вернее любого меча.

Нет, все правильно. Правильно он поступил, возвысив голос…

Дружина, посмеиваясь, уже окружала двух пленников, обреченных рабству. Чужие, ухмыляющиеся лица. И вдруг среди них Соллий увидел знакомое скуластое лицо с черными глазами. Лучник держался чуть в стороне, словно его вся эта история и не касалась. Мало ли какую блажь затеял Винитарий? Дело лучника – поглядывать по сторонам, высматривая, нет ли опасности, не таится ли в кустах какой тать. Другое дело, что татей в этих кустах не таилось. Для такого смелость нужна, а здешние жители ее давным-давно утратили. И оттого презрением кривились узкие губы Ариха. Сам бы он не то что сестру – последнюю рабыню из своего шатра не отдал бы жадному властелину. Заступился бы и – оружием ли, хитростью ли, – но вызволил. Оседлые люди не таковы. Покорно повесили голову, точно телки, которых ведут на убой.

Винитарий кивнул на Домаславу и Соллия:

– Возьмите их. – Он снова сел в седло: – Не стану я пить меда в вашем доме. Из дани бычка отпускаю – взял я другого бычка, позабавнее, и к бычку еще телушку. Прощевайте до следующей осени, люди добрые! Нынче я вами доволен.

Сноровисто связали запястья обоим пленникам и повлекли их за конями. Соллий не знал, что и подумать. Домаславу брали явно для кунсовой забавы. Кто же девушку, предназначенную для утехи, тащит, точно военную добычу, на веревке, ранит ей кожу рук, заставляет сбивать до крови ноги? Или кунс и вправду людоед – радуется людским страданиям и заменяет ему зрелище чужой беды нежные ласки красавицы?

Впрочем, какая разница… Хотел было утешить девушку, но губы пересохли, язык не ворочался. Едва поспевал бежать за лошадью. А упасть боялся. Упадешь – не поднимешься. Дружинник не остановит коня, потащит упавшего волоком, сдирая ему кожу на лице и руках. Нет уж.

По счастью, до замка добрались быстро. Там пленников и отвязали, развели в разные стороны, так что о судьбе Домаславы Соллий ничего не узнал. Да и не стремился.

Никого не спас и себя погубил. Спасибо беды на село не навел.

Сидя в подвале на цепи, точно пес, готов был плакать в голос. Мелькнуло воспоминание о виданном сегодня бывшем друге. Прощались, точно братья, обнимались, клялись не забывать прожитых вместе трудных дней. И всего-то четыре или пять седмиц минуло, а все эти клятвы обернулись дымом, улетели в небо и там растаяли, точно облачко. Был у Соллия друг Арих – а теперь есть только дружинник Арих, подручный Винитария-Людоеда.