Полет сокола (сборник) - Дафна дю Морье

я же лежал под простынями и одеялами в комнате, отделенной от спальни моей матери тонкой перегородкой, и не горные шумы и потоки тревожили мой сон, но вздохи удовольствия и удовлетворенной страсти.

Хоть в эту ночь я разделю красоту и тяготы реальности, которую мне еще не довелось познать. Как ни холодно мне было, как ни окоченели мои члены, эти ощущения сделали меня участником былого. Мои окоченевшие члены стали обетным подношением, скованное холодом тело – запоздалым пожертвованием.

Повторяю, между сном и пробуждением был провал во времени, и когда совсем похолодало, я проснулся, встал со скамейки, вышел из сада и, вскоре остановившись перед воротами сиротского приюта, стал наблюдать занимающийся над Руффано рассвет. Первый луч – серый, холодный, как призрак дня, как временное колебание ночных теней; затем небо побелело, и город, только что окутанный тьмой, окрасился в розовый цвет. Над спящими холмами взошло солнце. Золотые стрелы рассыпались по долине и ударили в забранные ставнями городские окна. Деревья в муниципальном саду зашелестели листьями, пробуждающиеся к новому дню птицы встрепенулись и, как только их коснулись лучи набирающего силу солнца, запели. Такого со мной еще не было. В детстве день за днем я просыпался на голос Альдо или Марты, которая звала меня из кухни. Тогда впереди были безопасность, надежность; утро сулило вечность.

Сейчас, когда солнце превратило городские шпили в шпаги, а купол собора – в огненный шар, я знал, что впереди нет ничего, никакой вечности, если вечность суть не повторение миллиона эпох, до которых никому нет дела, ибо мертвые ушли и забыты. Предо мной была их эпитафия. Они сотворили красоту, и этого достаточно. Они жили мгновение, чтобы вспыхнуть и умереть.

К чему, думал я, жаждем мы достигнуть большего, к чему томимся по вечному раю. Человек был Прометеем, прикованным к своей символической скале – земле и всем неоткрытым звездам, он посрамил тьму. Он дерзнул. Бросил вызов уходу в небытие.

Я все стоял и смотрел, как солнце несет тепло и жизнь моему Руффано. И думал не только об Альдо, но и обо всех тех студентах, которые теперь спят, а через несколько часов будут сражаться на улицах. Этот фестиваль – не спектакль, не праздник, не искусственное воспроизведение средневековой пышности, но призыв к разрушению. И я так же не могу остановить его, как не может человек в одиночку остановить войну. Даже если бы в последнюю минуту вышел приказ отменить представление, студенты бы его не выполнили. Они хотят сражаться. Они хотят убивать. Как из века в век хотели того же их предки на этих населенных призраками, залитых кровью улицах. На сей раз мне нельзя оставаться в стороне. Я должен быть одним из них.

Близилось к семи, когда я впервые услышал лошадей – мерный стук копыт со стороны площади у меня за спиной. Возвращаясь к памятнику, я видел, как с дороги, ведущей в Руффано из долины, к вершине холма поднимается головная группа. Они шли парами, и каждый наездник держал под уздцы второго коня.

Затем я вспомнил, что, когда накануне вечером мы объезжали город на мотороллерах, справа от нас я видел огни стадиона, о чем в горячке езды тут же забыл. Должно быть, лошади и те, кто их сопровождает, остановились там перед заходом солнца и теперь прибывают на площадь, чтобы принять участие в представлении. Это и был тот самый кортеж, про который в среду вечером Альдо упомянул в герцогском дворце.

Наездники спешились и повели коней под укрытие деревьев. Солнце извлекало из земли влагу, и она легким паром клубилась над мокрой от росы травой вокруг статуи герцога Карло, наполняя воздух запахом, напоминающим запах сена.

Я подошел ближе и сосчитал коней. Их было восемнадцать – холеные, прекрасные, гордо подняв головы, они с любопытством оглядывались по сторонам. Все они были без седел. Их шерсть блестела, словно отполированная, а хвосты, которыми они отмахивались от первых мух дня, походили на горделивые плюмажи завоевателей. Я приблизился и заговорил с одним из мужчин.

– Откуда они? – осведомился я.

– Из Сенегала, – сказал он.

Я недоверчиво посмотрел на него.

– Вы имеете в виду, что это беговые лошади? – спросил я.

– Да, – ответил он, улыбаясь. – Как же, для сегодняшних бегов другие и не подойдут. Их всю зиму готовили в горах.

– Готовили? Для чего? – спросил я.

Теперь уже он уставился на меня во все глаза.

– Как же, для сегодняшних бегов, для чего же еще? – сказал он. – Разве вам не говорили, что должно произойти в вашем собственном городе?

– Нет, – ответил я, – нет. Нам сказали лишь то, что в десять часов отсюда отправится кортеж к герцогскому дворцу.

– Кортеж? – повторил он. – Что ж, можно сказать и так, но это бледное название для того, что вам предстоит увидеть. – Он рассмеялся и позвал одного из своих спутников.

– Здесь один студент из Руффано, – сказал он, – хочет узнать, что произойдет в его городе. Растолкуй ему помягче.

– Держись подальше, – сказал второй мужчина, – вот и все.

– Лошади застрахованы, остальное их хозяев не интересует, – и добавил:

– Нам говорили, что лет пятьсот назад здесь такое попробовали и с тех пор уже не повторяли. Должно быть, в вашем городе плодят сумасшедших. Но если он сломает себе шею, это его забота, а никак не наша. Вон, взгляни.

У края площади остановился автофургон, из него выпрыгнул человек, сидевший рядом с водителем, и открыл задние дверцы. Они откинули сходню и затем с большой осторожностью – двое у дышла, двое у колес – – опустили на землю небольшую повозку, выкрашенную в золото и пурпур. Это была прекрасная копия римской колесницы, несшая спереди и на каждом колесе герб Мальбранче – сокола с распростертыми крыльями.

Итак, это правда. Безумный, фантастический подвиг, который более пятисот лет назад попытался свершить герцог Клаудио, должен повториться.

Страницы из сочинения немецкого историка, которые в прошлое воскресенье я шутливо цитировал Альдо как подвиг еху, ни на миг не допуская мысли, что любое воспроизведение этого события будет чем-то иным, нежели театральным представлением с одной, от силы с двумя лошадьми – да и сам он в среду говорил о простом кортеже – превратится в реальность. Герцог Клаудио правил восемнадцатью конями с северного холма на южный. Восемнадцать коней стояли сейчас передо мной. Это невозможно. Этого не может быть. Я попытался вспомнить, что говорит история.

"На колеснице, запряженной восемнадцатью конями, промчался он от форта на северном холме Руффано через центр города к герцогскому дворцу на