Белый Харбин: Середина 20-х - Георгий Мелихов

— Рад слышать это! Мы решили дать вам возможность получить аттестат нашего училища на следующих условиях: 1) публичный выговор перед всем училищем, 2) выпускные экзамены по всем предметам.

— Большое спасибо, я уверен, что мои товарищи будут согласны на это.

Конечно, в тот же день наши ребята приняли условия, а на следующий день весь класс подтвердил свое согласие администрации училища.

Выговор был назначен на 15 апреля. На нем были все 13 человек… Не буду говорить о деталях этой процедуры… В тот же день мы получили расписание экзаменов и часть программ. Первый экзамен был назначен на 20 апреля — на четвертый день Пасхи. От экзаменов были освобождены трое, которые отсутствовали на уроках 5 апреля; в их числе был и Володя Швецов, для которого золотая медаль теперь была уже реальностью. Кроме того, перед экзаменами выяснилось, что ученик Плохов отказался держать экзамены. — "Плохов сплоховал," — шутили мы, а нам самим было не очень весело.

Итак, к "старту" оказались готовы 12 человек, предстоял напряженный труд! Еще две недели назад и моя золотая медаль была несомненной, а теперь "ставка" на нее казалась очень высокой и неверной! Об экзаменах скажу, что они были "настоящие" — безо всяких скидок, но в общем проходили успешно для нас. Экзамены принесли мне огромную пользу и позволили сделать два вывода, ставшие девизами в моей будущей жизни. Первый: даже при отличном знании темы, не торопись излагать ее со скоростью курьерского поезда, правда, я не страдал этим недостатком и раньше, но не придавал ему большого значения. Второй: распределяй время подготовки к экзамену так, чтобы его хватило для прочтения курса, его повторения и нормального отдыха.

Сделать эти выводы мне помогли два экзамена: по законоведению и истории. На первом я более чем отлично знал 21-й билет — "Условное осуждение и досрочное освобождение" — тема очень интересная и выигрышная. И на экзамене я вынул билет № 21! Это поразило меня и очень взволновало. Захотелось "блеснуть" и рассказать все быстро! Начал отвечать, сбился, заволновался и только ценой большого усилия "взял себя в руки" и ответил успешно.

На экзамене по истории нужно было сдавать: Русскую историю XIX—ХХ вв., Всеобщую историю тоже этого же периода, Историю торговли. На подготовку было дано два с половиной дня (считая полдня от предыдущего экзамена).

"Русская история" всегда очень интересовала меня, и я решил прочитать "Историю" профессора Ключевского. Уникальный труд, написанный чудеснейшим языком! Я читал эту замечательную книгу, почти не отрываясь, с увлечением, как интереснейший роман! И когда закончил ее и спохватился — шел девятый час вечера перед экзаменом! Немедленно принялся за "Всеобщую историю". Ее я прочитал к двум с половиной часам утра. Попросив разбудить меня в пять тридцать, я только к уходу на экзамен успел прочитать "Историю торговли". Голова была ясная, но настроение подавленное!

В экзаменационной комиссии состояло пять человек. В билете у меня было: Александр I, Освободительная война, 1813 год, Венский конгресс; Французская революция 1830 г.; Торговые связи Финикии, Вавилона. Уверенно начинаю отвечать, говорю минут пять, все четко представляю себе, чувствую, что отвечаю хорошо.

Вдруг наш историк М. К. Дунаевский прерывает меня:

— Простите, каким пособием Вы пользовались?

— "Историей" профессора Ключевского.

Михаил Ксенофонтович как-то победоносно посмотрел на членов комиссии, а мне: "Продолжайте!"

Продолжаю, подхожу к Венскому конгрессу, говорю о нем уже минуты три и слышу председателя комиссии Н. Ф. Волонцевича:

— Господа, достаточно, не так ли?

— Да, да, конечно.

Ответ был признан блестящим, отвечал я 12 минут!

Так, постепенно и закончились экзамены, я выдержал их все на "5". Наш 12-й выпуск Харбинских Коммерческих училищ оказался "урожайным" на медали: каждый из трех классов получил их по две золотых и по две серебряных.

31 мая состоялся выпускной акт. Закончилась чудесная пора!

Начиналась совсем неизвестная жизнь, но и в ней знания, полученные в дорогом мне училище, всегда были мне надежной опорой и огромной помощью!"

Теперь о впечатлениях отца, уже студента второго курса Русско-китайского техникума — будущего Харбинского политехнического института, о начале в Харбине постановок постоянной оперы, об его впечатлениях о них, о любимце харбинской публики премьере Николае Антоновиче Оржельском.

Продолжая свои мемуары, папа пишет: "Выше я уже упоминал, что до осени 1922 г. о полноценных оперных постановках не могло быть и речи. А стало это возможным после приезда в мае 1922 г. нескольких артистов.

В один из майских дней я, возвращаясь после очередного урока с одним из своих учеников (я подрабатывал репетиторством), увидел афишу, извещавшую о концерте артистов: Альперт-Розановой (колоратурное сопрано), Оржельского (драматический тенор), Луканина (бас). Возбужденный этой интереснейшей новостью, я поспешил домой, чтобы порадовать музыкальную молодежь, часто у нас собиравшуюся. Очередное музыкальное собрание уже началось, и среди собравшихся был и полковник В. Н. Лазарев. О приезде артистов пока никто не знал, но мое сообщение вызвало очень большой интерес у Лазарева. "Вы не помните инициалы имени и отчества Оржельского?" — спросил он меня. Я ответил, что не помню, но его вопрос сразу насторожил нас, и мы просто набросились на В.Н., прося рассказать, почему он задал этот вопрос, что он знает об этих артистах? И вот что он рассказал:

— Оржельский? Хорист Мариинского театра (жена была там же кассиршей). Был произведен в солисты и вскоре ушел добровольцем на войну. Попал ко мне в полк, правофланговый. В затишье между боями пел. "Браво!" — кричали ему немцы. Дослужился до чина капитана и получил золотое георгиевское оружие. О дальнейшей судьбе не знаю…

После таких романтических сообщений мы уже еле-еле могли дождаться первого концерта артистов, тем более что имя и отчество Ор-жельского оказались такими, какие они были у певца, знакомого Лазареву.

Май 1922 г. Первый концерт. Сидела рядом профессор пения Плотницкая.

Пел Луканин — бас. После его выступления Плотницкая говорит:

— Голос прекрасный, но сырой материал, сырой…

Наконец, выходит Оржельский — высокий, стройный. Лазарев говорит:

— Да, это он!

Оржельский начинает, поет "Нитка корольков" и вторую вещь — арию с цветком из Кармен. Спел эти две вещи, и зал был покорен им полностью. Поет арию из "Паяцев" — "Нет, я больше не паяц!.. " и в этот момент у аккомпаниатора рассыпались нотные листы. Тот совершенно растерялся.

Оржельский бросился поднимать ноты, успокаивает аккомпаниатора и этим как бы успокаивает весь взволнованный зал.