Звезды над обрывом - Анастасия Вячеславовна Дробина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рассвет застал беглянку у самой заставы. Бутыль из толстого стекла, даже почти пустая, была тяжеленной, и все силы уходили на то, чтобы не уронить эту скользкую заразу. То и дело приходилось останавливаться, чтобы перевести дух, перехватить поудобнее бутыль и кое-как унять зелёные пятна, пляшущие перед глазами. Патринка не понимала, что с ней творится, отчего ей делается то жарко до испарины на спине, то холодно до зубовной дроби. Нестерпимо кружилась голова, саднило грудь. Знакомая, тысячу раз исхоженная дорожная грязь плыла под ногами. «Не выспалась, наверное…» – решила Патринка и, стиснув зубы, прибавила шагу.
К Рогожскому кладбищу она пришла на рассвете, совершенно измученная. Ноги едва волочились, как у немощной старухи. Голову, казалось, налили горячей смолой. Дыхание то и дело сбивалось. Кое-как спустившись к пруду, сплошь затянутому по кустам туманом, Патринка решила не терять времени. Села на мокрую от росы траву, поставила перед собой бутыль с кислотой, вытащила пробку. Несколько раз глубоко вздохнула, собираясь с духом. Перекрестилась, сбивчиво, путаясь в словах, пробормотала молитву. В ушах шумело так, что она не услышала звонкого и тревожного голоса, окликнувшего её из-за кустов. Да и кто мог её звать в такой ранний час, в этом безлюдном месте?.. Стиснув зубы, Патринка взяла в руки бутыль. Взяла неловко, подлая склянка накренилась – и несколько капель брызнули на кожу.
Ожог был такой силы, что Патринка чуть не уронила бутыль. В голове помутилось от боли, ей едва удалось осторожно поставить посудину на землю. «Дура… Трясёшь руками тут! Быстро надо! Взяла, глотнула – и всё! Через минуту уже маму увидишь!» Стараясь не смотреть на обожжённую руку, Патринка снова подняла бутыль, поднесла к губам. Тут же отставила его: отвратительная вонь ударила в нос так, что её замутило. «Почему? – мелькнуло в голове. – Почему же она пахнет, она же холодная, совсем не должна…» Морщась от боли в руке, Патринка снова перевела дыхание, зажмурилась и…
… – Эй! Стой! Ты что? Что ты, дура, делаешь, убью!!!
От истошного вопля сестры Матвей, задремавший было на берегу, вскочил как поджаренный. Вокруг уже рассвело. Толстые вязы стояли, склонившись к затуманенной воде, как задумавшиеся старики. На кладбище не было ни души.
Они с Машкой пришли сюда ещё по темноте, и Матвей проклял всё на свете, тащась за сестрой по сумеречному пустому городу, в котором ещё не проснулись даже дворники. Да что там дворники – Светка и та ещё не поднималась! И спала мёртвым сном, когда Матвей и Машка украдкой вывернулись за дверь с удочками. Кладбищенские лини «величиной в сковородку» Матвея не особенно интересовали, но Светка, у которой с отъездом матери втрое усилилась бдительность, нипочём не соглашалась отпустить неуёмную младшую сестрицу одну рыбачить. Когда накануне вопли в квартире достигли стенобитного накала, Матвей понял, что придётся вмешаться:
– Светка, да не ори ты! И ты, Марья, заткнись! Вас уже в Кремле слыхать! Люди подумают, что я вас тут тупой пилой режу! Схожу я с ней утром, Светка, схожу! Выключите только гудок свой цыганский, соседей жалко!
Слово своё Матвей сдержал, но, едва оказавшись на пруду, завернулся с головой в куртку и залез в мокрые кусты, предоставив Машке ловить линей самостоятельно. Неистребимая, оставшаяся с бродяжьих времён привычка засыпать мгновенно и в любом месте сбоя не дала: через минуту Матвей уже счастливо храпел, не замечая холода и скользящих за шиворот капель. А через полчаса вскочил от дикого Машкиного вопля. И увидел Машку на берегу, у самой воды, бешено трясущую за плечи какую-то растрёпанную цыганскую девчонку. Рядом на траве валялась огромная бутыль.
– Это что такое? Это что у тебя такое?! Что ты вздумала? – орала Машка на всё кладбище. – Ты что себе в башку вбила, дурища?! Кислотой?! Серной?! Ты хоть понимаешь, во что превратилась бы?! Зачем, зачем, зачем?!
И тут Матвей понял всё, и к горлу подкатила тошнота. И он одними губами спросил:
– Успела она глотнуть?
В ответ «сестра» выматерилась так, что Матвей даже присел, и отвесила девчонке две звонкие оплеухи. Та не сказала ни слова: лишь голова её мотнулась из стороны в сторону. А затем она тяжело осела в Машкиных руках и завалилась набок.
– Сомлела, дура… – сквозь зубы процедила Машка. Тронула ладонью лоб цыганки – и вздрогнула, – Мотька! Она горячая как печка! Ты можешь её поднять?
До Солянки добрались только через час. Утренние улицы по случаю воскресенья всё ещё были пусты, и Матвей, всерьёз опасавшийся, что его арестует «с мёртвым телом» на руках первый встречный милиционер, быстро успокоился. Никто не встретился им и во дворе. Даже Светлана ещё не поднялась с постели, но, услышав грохот и взволнованный шёпот за дверью, выскочила в прихожую:
– Тише вы, соседей перебудите! Седьмой час всего! Это… господи… Это что такое?!
– Русалку в пруду поймали, – мрачно ответствовал Матвей. – Куда класть?
Через полчаса Светлана, уже аккуратно причёсанная и одетая, взволнованно говорила в телефонную трубку:
– Квартира профессора Марежина? Павел Осипович дома? Это дочь артистки Нины Бауловой… Доброе утро, Павел Осипович! Это Светлана Баулова, ради бога, извините за такой ранний звонок! У нас тут сильно больна одна наша… м-м… кочевая родственница. Ужасный жар, невозможно рукой коснуться… Что можно сделать? Вы сами придёте? Мне так неловко вас беспокоить… Спасибо, Павел Осипович, благодарю вас!
– Ну, что? – напряжённо спросила Маша, когда сестра положила трубку на рычаг. – Марежин придёт?
– Сказал, что будет через полчаса. Ему же тут рядом, с Маросейки. Это чудо, что мы его застали! Боже, так сегодня же воскресенье! Какое это свинство – вот так разбудить спозаранку человека! Маша, ну
